Красный вервольф 4 - Саша Фишер

выполнять приказ Лаврика. Получается, что Зиверс не просто так застрял в Пскове, он уже мысленно примеряет мундир рейхсфюрера… Правда, с его усами он будет смотреться нелепо, но кого это волнует? Ведь если все пойдет по его плану, то через три месяца в сторону Москвы полетят немецкие вундервафли, что бы они там такое ни были. А если еще и затея с собаками выгорит, то…

Бл*ха, я так задумался, что даже забыл, что мне надо что-нибудь писать, чтобы смотрелось естественно!

Я уткнулся носом в бумаги, и пара фрицев-приятелей прошагала мимо меня, не обратив ровным счетом никакого внимания. Ф-ух. В принципе, если бы прицепились, я бы отболтался, конечно. Этот Базиль Горчаков в моем исполнении — то еще рассеянное трепло. Но я все равно был рад, что они прошли мимо.

Придумывать, как последовать за ними, я не стал. Собственно, я уже все услышал, что мне было нужно. Самое неприятное, что про ракетную пусковую шахту я был прав. ФАУ-2 это или нет — сейчас совершенно неважно. Важно, что из-за моего вмешательства в ход истории, эта холера здесь в принципе оказалась. И если ее достроят, то дела под Москвой могут свернуть совсем уж не туда.

Так что надо думать, как эту дрянь отсюда выкорчевать.

А собаки…

Кто его знает. К ракетам я относился куда серьезнее, чем к гипотетическим собакам-убийцам. Как-то это слишком… по-сказочному. Не бывает так. Не в том смысле, что собака не может загрызть человека. Может, да еще как! Но вот собака, которая загрызла человека, потому что такой приказ ей в голову вложила девочка-оператор… Весьма сомнительно.

Но самое важное было в другом. Теперь я знаю, кто за всем этим стоит. И для меня лично устроить на строительстве диверсию настолько масштабную, чтобы она реально затормозила или заморозила стройку, много сложнее, чем обеспечить одному щеголеватому типу передозировку свинца в организме… Зиверса, конечно, охраняют. Ведет он себя осторожно. Но это преодолимые трудности. Особенно если я сумею снова вернуться в Псков. Легально.

Я немного покрутил эту мысль в голове, пока с деловитым видом вышагивал по деревенской улице, перескакивая лужи. Но отложил пока. С кондачка такие вещи не решаются, а мне еще нужно активно поиграть роль этого эмигранта-миссионера. Хотя бы на уровне «много болтаю по теме приюта».

Следующие несколько часов я потратил на хождение по деревенским дворам. Правда, вместо того, чтобы втирать местным жителям про приют и воспитание беспризорников в духе поклонения Великому Рейху, я просто расспрашивал их про жизнь, сочувствовал и сопереживал. Смотрел в лица людей, слушал их истории.

Где-то меня даже на порог не пускали. Где-то зазывали на чай. Правда, без сладостей. Особыми разносолами здесь теперь не пахло. Заовражинцы не жаловались и не ныли. Те, кого удавалось разговорить, рассказывали, одинаковые, в сущности, истории.

Чтобы еще раз напомнить самому себе, с кем я имею дело. А то я так долго смотрел на фрицев, играющих с собаками, что даже начал сомневаться, действительно ли я смогу выполнить приказ Лаврика и прирезать собственного деда. Чушь, конечно. Даже если этот Анхель и правда биологический отец моего отца, то что это меняет? Я никогда его не знал, впервые в жизни увидел чуть ли не вчера.

Тут другое. Приятели Анхель и Мартин играли с собаками. И вот это, бл*ха, совершенно в голове и не укладывалось почему-то. Ну да, я слышал, что собак фрицы любят больше, чем людей. Анекдот даже вспомнился. «Здравствуйте, я хочу записаться в СС». «Вам нужно убить семь евреев и одного кота». «А кота-то за что⁈» «Вы приняты!»

На самом деле, я не собирался ходить по деревне так долго. Хотел просто обозначить, что вот, мол, я работаю. Решаю вопросики, занимаюсь организацией. Но как-то… втянулся. И даже не заметил, как наступил вечер.

Пока был ребенком, я очень много времени провел в этой деревне. Знал, можно сказать, каждый закоулок, и все окрестные овраги облазил с пацанами. И отлично помнил, что в том доме с голубыми стенами и забавным жестяным петухом над воротами живет баба Шура. К ней очень здорово заходить просить воды. Потому что кроме воды она обязательно норовила сунуть какую-нибудь вкусняшку. Сейчас стены ее дома тоже были голубыми. Только вот бабушкой она еще не была. А была кокетливой дамочкой, с уложенной вокруг головы русой косой. Узнать в этой сочной женщине согбенную старушку с надтрестнутым голосом было, мягко говоря, непросто.

Я переходил от дома к дому, обещая себе, что «вот еще один, и все». Но шел дальше. От дома Пермяковых, где в восьмидесятых жил Борька, один из моих закадычных приятелей, а на стене в рамке висел портрет колоритного деда с бородой лопатой. Только сейчас там не было Борьки и его строгой мамы, а хозяйничал тот самый дед с портрета. Борька рассказывал, что он погиб в сорок третьем. Но сейчас был еще жив и довольно бодро ковылял на деревянной ноге. Потом я переходил к дому Оленевых, в котором когда-то жила, точнее будет жить, Катя, моя первая детская любовь. Даже сердце екнуло, когда я увидел копающуюся в палисаднике светловолосую девчонку. Показалось, что это она. Нет, конечно. Просто Катя из моего детства была очень похожа на свою маму.

Вот так я и ходил. По знакомым-незнакомым местам. И смотрел на людей, чьи портреты до этого видел только на надгробиях на местном кладбище.

Опомнился, только когда почти стемнело. И поплелся в растрепанных чувствах обратно к бывшей школе.

Может, зря я затеял это внедрение? Может, надо было выполнить все, как сказал Лаврик, вернуться обратно в отряд и забыть? А то черт знает, что… Глаза на мокром месте, как девчонка расчувствовался от нахлынувших воспоминаний.

Опа…

Я замер, не успев вырулить из-за угла.

Впереди были звуки какой-то возни. Смачная плюха, чей-то сдавленный стон. Потом тихий голос:

— Тихо ты, тащи лучше сюда мешок…

— А ежели он заорет?

— Не заорет, я его вырубил. Тащи мешок, говорю!

— Да сейчас… Тут он где-то был, темно же…

— Зачем ты его на землю бросил, остолоп⁈ Ничего тебе доверить нельзя!

— Вот он, вот!

Снова возня, хруст веток, будто что-то громоздкое протаскивают сквозь кусты.

— Тяжелый, гад…

— Откормленный, падла. На наших харчах. Но ничего… За все поквитаемся.

— А ежели узнают?

— Не будешь болтать, и не узнают. Давай, взяли!

Я осторожно выглянул. Так и есть. Два темных силуэта волокут что-то большое и тяжелое. Это что они такое удумали?

Я подождал, когда парочка злоумышленников отойдет на безопасное расстояние и бесшумно скользнул вдоль кустов за ними. Ох, неаккуратно работают, деятели! Переругиваются вполголоса, тело тащат волоком, приминая кусты и траву.

Что это они такое задумали, интересно? Судя по голосам, один старый, другой молодой.

Притормозили рядом с рельсами. Попререкались немножко, пока решали, как ловчее через них бесчувственное тело перетащить.

Решились. Полезли на насыпь чуть ли не по-пластунски, разок упустили свою жертву, и фриц съехал по гравию обратно вниз. Матюгнулись, снова поволокли.

С третьего раза у них получилось.

В лесу они повели себя смелее. Перестали шептать и плестись гусиным шагом. Взвалили тело к себе на плечи и потащились куда-то вглубь по едва заметной тропинке. Вроде были в той стороне какие-то развалины. Не то коровник дореволюционный, не то недострой какой-то. Мы с пацанами их исследовали, но признали скучными. А вот эти двое, похоже, считали иначе.

— Сюда заноси. Да осторожнее ты…

— А то, что? Голова ему все равно уже не понадобится.

— Не хочу, чтобы он раньше времени скопытился.

— А ежели он в себя не придет?

— Придет. Я тут припас кой-чего на этот случай… Веревку давай!

— Так у тебя же веревка!

— Как у меня? Я точно помню, что тебе ее отдавал!

— Ничего ты мне не отдавал, мешок только.

— А веревка в мешке… Тьфу ты, пропасть… Давай мешок стаскивай…

— Вас ис дас…

— Ааа, стой, гнида!

Бум, хрясь! Что-то тяжелое впечаталось в череп. Треск веток.

— Помер, кажись… Ты ему голову проломил.

— Да и черт с ним! Давай сюда его подтащим, тут место ровнее.

— Вот веревка!

— Да на что она теперь⁈ Укладывай давай! Руку, руку вот эдак вот вытяни! Да не вверх, а вбок, вот, смотри, как я делаю!

— На нем же еще знаки надо будет какие-то рисовать?

— У меня бумажка есть с собой.