Отрок-4 - Евгений Красницкий

— В четырнадцать лет, и без интересу? Корней, ты себя-то вспомни!

— У него невеста нареченная есть, только он об этом пока не знает.

— Знает! Ему Анюта рассказала.

— Тьфу! Языки ваши, бабьи…

— Ага, бабы у вас во всем виноватые. Ты лучше подумай, какую ты ему еще одну заботу навесил, кроме прочих!

— Ну, уж и заботу!

— Заботу! Представь, что Агей, покойник, тебя насильно женить бы захотел. Представил? Ну, и как?

— Кхе!

— Вот, вот! А тут все в один день: Юлька ему показала, как ухо обрезано, глаз левый сам открыть не смог, попреков и угроз наслушался, забот навалилось, и — на тебе: Осьма на него ответ за жизни баб и ребятишек навесил! Да кто ж такое выдержит? Вот он и спрятался от этой жизни — ничего не видит, ничего не слышит, лежит пластом. Нету его! Нету, значит ни о чем думать не надо, ни о чем беспокоиться, ни за что ответ держать.

— Кхе… Так это… Настена, чего ж делать-то теперь?

— Не знаю! И других лекарок спрашивать бесполезно — тоже не знают! И Нинея не знает! Такие случаи, редко, но бывали. Ничего не действует, даже каленым железом прижигать пробовали, не чувствуют такие больные ничего! Для Михайлы сейчас это все в другом мире происходит — там, где его нет, а, значит, не с ним.

— И что, никакого средства?

— Только ждать. Может быть, сам отойдет и вернется, но… не знаю. Ему сейчас там лучше, чем здесь, зачем возвращаться?

— Он хоть слышит, что-нибудь?

— Слышит… может быть. Ты слышишь, как куры за окном квохчут? Сильно это тебя касается?

— Гм, Настена… Я правильно понял, что нужно что-то, что Михайлу заденет, заставит к этому миру обернуться?

— Правильно, Осьма, видать, не зря тебя разумником считают.

— А что это может быть?

— Ох, ну назови кого разумным, он тут же дурнем и выставится! Говорю же: не знаю!

— Не сердись, Настена, если чего не знаешь, то подумать нужно. Корней Агеич, через твои руки молодых ребят много прошло, бывают такие случаи, что они, вроде, как не в себе делаются?

— Кхе… Бывает. Новики после первого боя, почитай все дуреют. Одних трясет, другие болтливые, как сороки делаются, третьи как бы замирают — сидит такой, пень пнем, и куда-то смотрит. Рукой перед ним помашешь, а он не видит. Особенно, если ранен или напугался сильно.

— Настена, похоже это на то, что с Михайлой сделалось?

— Как сказать… не совсем, но похоже.

— Корней Агеич, а что вы с такими делаете, как в разум приводите?

— Можно оплеухой. А еще лучше, хмельного налить, чтобы до изумления надрался, утречком опохмелится и порядок. Ну, и еще… всякое…

— Корней! Чего ты жмешься, как девка? Баб вы им пьяным подкладываете, скажешь, не так?

— Так… Если найдутся, конечно, не всегда же полон бывает… А, вообще, это — первое дело от всех хворей, что телесных, что духовных. Бывает так от крови и железа осатанеешь — себя не помнишь, а тут: винца или медку хлебнул, одну-другую бабу прихватил и, как рукой сняло… Э? Настена, так ты что, хочешь Михайлу эти делом полечить?

— Четырнадцать лет, плотских утех еще не отведал… Можно попробовать.

— Кхе! Так ты что же, сама, что ли…

— Корней!!! Я тебе точно сегодня чего-нибудь отобью!

— Так для лечения же…

— Кобель облезлый! Я тебе такое лечение сейчас…

— Корней Агеич! Настена! Перестаньте! Ну, что вы, как дети малые, ей Богу! О деле бы подумали, чем лаяться!

— С ним подумаешь! Только об одном — средстве от всех болезней…

— А сама-то, небось, и рада…

— Прекратить!!!

— Осьмуха, да ты рехнулся!

— Это ты рехнулся! Внук почти бездыханный лежит, а ты с бабой… Опомнитесь!

— Кхе… Настена, о чем это мы с тобой… Что ты там говорила?

— О чем, о чем… Все о том же! Средство измыслили, спасибо Осьме — догадался тебя о новиках расспросить, теперь надо думать, как лечить будем.

— Корней Агеич, я тут человек новый, есть в Ратном женщины, которые гм… болтают-то всякое, а как на самом деле?

— Про которых болтают — это для удовольствия, а то, что нам требуется — ремесло. Ближе, чем в Турове не найдешь. Настена, Михайла так долго лежать может?

— А ты что, в Туров его везти собрался? Не выйдет. Он же не ест, не пьет, потихоньку слабеет. Какое-то время пройдет, и дышать перестанет.

— Какой Туров? Я о другом говорю. Ты только не ругайся сразу… не будешь?

— Говори уж.

— Я, вот, подумал: может, ты кого из баб научить сможешь? Я ей заплачу, и в тайности все сохраним. Только быстро нужно, парень-то, ты сама сказала, слабеть будет.

— Ох, Корней, до седых волос дожил, а ума, как у младенца. Научить… Ты взялся бы, к примеру, Осьму на дудке играть научить?

— На какой дудке? Я и сам не умею…

— То-то и оно! Я лекарка, а не… сам понимаешь. Чему я в этом деле научить могу?

— Кхе… Да кто ж вас баб поймет? Может ты по лекарскому делу об этом чего-нибудь знаешь?

— Так и ты про дудку знаешь: суй в рот, да дуй посильнее, вот и вся наука. Ладно, не мучайся, знаю я, кто нашему горю помочь сможет.

— Кто?

— А вот это, Корнеюшка, не твоего ума дело. Собирай Михайлу, да вези ко мне в дом. А там уж, моя забота: кого позвать, да как все устроить. Юльку к тебе ночевать пришлю, рано ей еще таким вещам учиться, да и за Роськой приглядеть надо. Давай-ка снаряжай телегу, а я пока с Анютой переговорю. А ты, Осьма… Я думаю, ты и сам все понял, Осмомысл, не зря ж тебя так прозвали?

* * *

Мишка очнулся от ощущения приближающегося оргазма. Финал был мощным, как в молодости, сидящая на нем в позе «Маленькая Вера» женщина, тихонько застонала. В комнате было темно, но белеющий силуэт женского тела достаточно ясно давал понять, что партнерша была отнюдь не модельных статей, да и не первой молодости.

«Где ж я ее снял? Можно подумать, что на вокзале. Тогда, куда я ездил? Ни хрена не помню, надо ж было так нажраться! С каких это пор, сэр, Вы прошмандовок на вокзалах снимать начали? М-да, докатились…»

Мишка протянул руку, чтобы включить свет, но не нащупал не только лампы, но даже и тумбочки, на которой ей полагалось быть.

«Так, еще и не дома. И куда же Вас, сэр, занесло, позвольте поинтересоваться? Запах какой-то… вроде бы сеном пахнет. За город уехал? Нет, это уже ни в какие ворота — усвистать из Питера на дачу к этой корове… Как ее зовут-то хоть?»

Мишка еще пошарил вокруг себя, не обнаружил ни одежды, ни сигарет и спросил:

— У тебя закурить нет?

Женщина тихонько хихикнула, соскочила с постели и скрылась в темноте. Мишка поднялся следом, его повело в сторону и затошнило, пришлось сесть на постель и опереться спиной о стену.

«Понятно: водка паленая, завтра печень отваливаться будет».

Какое-то непонятное ощущение в спине заставило протянуть руку назад. Стена была бревенчатой, проконопаченной мхом! Под босыми ногами ощущались доски пола, кажется, даже и некрашеные!

«Та-ак, явно не дача — деревенский дом. На пейзанок потянуло, сэр? Возвращение к корням, так сказать? Давненько у нас таких приключений не было».

Рука сама собой потянулась почесать в затылке и наткнулась на охватывающую голову повязку. Дальнейшее ощупывание локализовало два больных места — левое ухо и левую бровь. Вроде бы, начала выстраиваться какая-то логика: ДТП на загородной дороге, сотрясение мозга, амнезия, убогий сельский медпункт, любвеобильная медсестра бальзаковского возраста.

Из темноты донесся звук открываемой двери и пахнуло летней ночной прохладой.

«Ага, „удобства“ во дворе. Что ж, следовало ожидать. Куда же меня занесло? Впрочем, не обязательно так уж и далеко от Питера — живем так, что сотня, другая километров от крупного города и ты уже в другом мире».

— Послушайте! — Обратился Мишка в темноту. — Телефона у вас тут, скорее всего нет, но у меня с собой мобильник был. Это радиотелефон такой. — Счел он необходимым объяснить на всякий случай. — Без проводов работает. Правда, батарейки могли сесть, но электричество-то у вас есть, наверно? Да включите вы свет, в конце концов!

В темноте, совсем не в той стороне, куда обращался Мишка, раздался какой-то шорох, а потом звуки, породившие воспоминание о раздувании углей, и, действительно, слабое красное свечение начало периодически «проявлять» силуэт склоненной женской фигуры. Вспыхнула щепка, Мишка прищурился от показавшегося нестерпимо ярким света.

— Ага! Сельская медицина функционирует при свете лучины. Пламенный привет от Анатолия Борисовича Чубайса! Дерьмокра…

Мишка застыл с открытым ртом — перед ним, с горящей лучиной в руке стояла лекарка Настена!

— Опамятовал, Мишаня? Смотри-ка, и глаз открылся! Совсем ты молодец.

— Вот тебе и ДТП с амнезией, ГАИшникам и не снилось…

— Что? Ты на каком языке говоришь? Мишаня, узнаешь меня, себя помнишь?