На крыше храма яблоня цветет (сборник) - Ольга Иженякова

– А знаешь, мне кажется, что наша мама почти не жила, – обратилась старшая дочь Елизаветы Тимофеевны к младшей, когда они остались наедине в родительской спальне. – Так бывает, бегаешь-бегаешь, крутишься, покупаешь телевизор, машину, квартиру, детей устраиваешь сначала в садик, потом в университет, и вдруг как проймет, понимаешь: не жила ты! Не жила! И все это, добытое в беготне, вроде как не твое. А потому и не особо нужное. В общем, можно обойтись без этого. Но столько сил и здоровья на погремушки положено, что на нужное нет сил. Как в той притче, закапываем свои таланты в землю, кто один, кто два, а кто и целых пять. И, странное дело, после этого ждем еще каких-то милостей от судьбы, завидуем счастливцам, пренебрегающим бытом во имя великих целей. Спрашивается: что нам мешало? Среди ночи просыпаюсь и не нахожу ответа, как последняя неудачница в своих бедах виню других.

Я, если помнишь, только-только отошла от тяжелой родительской опеки, замуж вышла за первого встречного, не расцветала, не гуляла под луной, а на тебе – уже рубашки мужу глажу, какие-то упреки за что-то получаю. Не соображаю ничегошеньки.

Мне бы отойти от учебы, отдохнуть по-человечески, на море бы съездить, помечтать, но нет, куда там, раз – и беременна. Дурное дело – не хитрое. Я о звездах, о далеких планетах думаю, Экзюпери ночами зачитываюсь и реву от нежности. А в это время сиськи надо смазывать рыбьим жиром, мне бы подняться, над землей полетать или на худой конец на диване лишний раз полежать, поваляться, закрыться от всех – но уже ребеночек агукает, беззубенько улыбается, и ты виновато прячешь мечты как что-то пошлое.

Думала, спокойно вздохну, когда Сашке два годика исполнилось, и на тебе – Дашкой забеременела!

Мне бы наукой заняться, гистологию изучать, я ее сплю и вижу, стажироваться в столичных институтах хочу, но другой ребеночек какает.

А я не такая, чтобы пеленки стирать и быть счастливой. Я внутри другая, понимаешь? Другая, и все тут! Вот только никому до этого дела нет и уже не будет. Иногда закрываюсь подолгу в ванной и плачу. Считай, без малого сорок лет мне, а где они? Псу под хвост!

Так и у матери, помнишь, как она на серебряной свадьбе плакала? А мы, дуры, не понимали. Все у нее так же. Точно так же…

Вдруг в комнату еле слышно вошли, женщины быстро замолчали, а Гриша, стоявший в углу и делавший вид, что ничего не слышит, прищурился и сник. Двое мужчин в возрасте с сочувственными лицами направились к сестрам, бомжа они не заметили.

– Примите наши соболезнования. Кто бы мог такое допустить, ходила здоровая, ни на что не жаловалась, на той неделе разговаривали с ней как ни в чем не бывало, и – на тебе, взяла и умерла, – после некоторой паузы проговорил старший, а потом, внимательно осмотревшись по сторонам, как бы желая удостовериться, что его никто не слышит, добавил: – У меня самого недавно несчастье случилось, может, слышали? Дом весь сгорел, подчистую. Я чуть с ума не сошел! Вы даже не представляете, сколько я в него вбухал! Вы на похороны, как я вижу, тоже прилично потратились. Ай! Пропади все пропадом! Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Мужчина махнул рукой.

В доме воцарилась тишина, и было слышно, как стучат старые настенные часы с позолоченным циферблатом.

– Эти часы папе подарил один пациент, – после долгой паузы сказала младшая дочь покойной. – Помню, папа, когда эти часы принесли, сказал, мол, зачем они нам нужны и так много разного барахла в доме, а пациент, он еще с женой был, рыженькой такой хохотушкой, ответил, что это особенные часы, вроде как с царского режима остались. Сто лет проходили, и еще столько же будут ходить, ничего с ними не случится. Папа ответил на то, что у него часы больше двух лет никогда не задерживаются. А те сказали так уверенно: эти вас переживут. Так и есть. Папы уже нет и мамы тоже, а часы все ходят, ходят как ни чем не бывало… видать, прав был пациент…

После похорон родственники усопшей долго искали Гришу, чтобы отблагодарить, но так и не нашли. Припомнили, он на поминках даже не ел, хотя, устал, наверное, здорово. На кладбище поддерживал престарелую глуховатую соседку, помогал ей подняться в автобус. Она, кажется, последняя, кто видел Гришу. Спросили старушку про него, на что та неуверенно пожала плечами, тяжело вздохнула и сказала:

– Странный он какой-то этот ваш Гриша. Я ему говорю: айда ко мне домой, я тебе штаны новые дам, от деда остались, ни разу покойничек их не носил, все некогда было, все берег, царство ему небесное, а то ты в этих потертых, ну вылитый охламон подзаборный. Еще в милицию заберут как бомжа какого. Некрасиво ведь так нынче ходить. А он мне отвечает гордо так, аж спину выпрямил, значит: «Нет, мать, не могу к вам домой идти. Мне надо срочно мысли в тишину положить. Много впечатлений за день».

Больше соседку в этот вечер ни о чем не спрашивали, решив, что она немного не в себе, что, впрочем, для ее возраста вполне простительно.

Обратная сторона Солнца

Через пару дней в нашем городе случилось то, что почти в одночасье разрушило мир многих людей, и я окончательно поняла – не мой это город!

По телевизору выступил мэр и сказал, что мы должны жить новой реальностью и что рынок – это нормально: ты мне, я тебе. Это отныне станет новой формулой нашей жизни. А любовь там всякая, гулянья под Луной – пустая трата времени, которое можно употребить на зарабатывание денег и имиджа. «Мамаши с колясками – это хорошо, – заключил глава, но сейчас нам не до них. С деньгами в бюджете туго – раз, промышленность надо поднимать – два».

Он говорил, а я смотрела, как из его головы выскакивают маленькие темные пятнистые шарики и устремляются на зрителей в студии, бегут к объективу оператора, залезают в него, быстро размножаются и распространяются по невидимым сигналам.

Еще немного – и они уже в домах горожан. Рынок! Рынок! Послышались голоса из многих квартир, жена мужу говорит, что переходит на рынок и не будет вязать ему кофту просто так, он ей отвечает, что отныне он не будет сидеть по вечерам дома в кругу семьи за чашкой чая, а начнет зарабатывать деньги. Дети ставят условие родителям, каждая положительная отметка в школе будет стоить определенной суммы. Так, и только так сейчас жить надо.

Маленькие шарики быстро разлетелись по всему городу. И там, где еще совсем недавно процветала дружба, ребята пели под гитару залихватские песни, наступил рынок.

Я в ужасе посмотрела на себя в новое зеркало. Там медленно, как из тумана появилась Она. Высокомерно взглянула на меня, улыбнулась и поправила челку, снова захотелось на балкон, мне вдруг захотелось увидеть в темном свете булыжники и присоединиться к тишине. Навсегда. Я повернулась, чтобы уйти, но она из зеркала протянула руку и крепко меня схватила. Мне стало плохо. Маленькие шарики в огромном количестве летали теперь по всей квартире. Где-то внутри меня поселилось чувство беспросветной тоски.

…Вот я отчетливо вижу полностью свое отражение. Все! Густые черные брови, за которыми давно не следили, но вдруг, о ужас, они быстро разбегаются в разные стороны, оказывается, не брови это вовсе, а мизерные насекомые. Я смотрю на свои губы, правильной формы, пухлые, но и они тоже быстро разбегаются – и это тоже насекомые, только другого цвета. Я внимательно вглядываюсь в глаза, но и глаз тоже нет.

У меня ничего нет. И меня нет. «Ты, ты, ты», – начинаю судорожно стучать в зеркало, но она не выходит. Стеклянная поверхность чиста. В зеркале отражаются только стена и часть старенькой картины, а меня нет. И наверное, никогда уже не будет. Но ведь я – вот она, перед зеркалом, можно потрогать руками, посмотреть.

Но что это? Что?

Руки скользят по чему-то металлически-гладкому. Прохладно-зеркальному. Тяжело вздыхаю и начинаю плакать, из квартиры быстро все как один улетают маленькие шарики…

После этого выступления мэра на окнах почти всех горожан начали появляться стальные тюремные решетки, а в подъездах и на лестничных площадках тяжелые железные двери с кодовыми замками. Из города люди прогнали любовь…

– А может, она сама как прекрасная птица счастья улетела от нас в дальние дали? – спрашивала я иногда у себя. Потом долго раздумывала над происходящим и ни с кем не хотела общаться. Что могут знать обычные организмы? Ни-че-го, ровным счетом ничего. Что ждет нас дальше?

Неизвестно.

Да и какая, собственно, разница?

Но именно в том году я потеряла город, который не так давно приобрела. Причем полностью, весь. И начала понимать, что его уже никогда не верну.

Эту любовь-сожаление-обиду каким-то чудом узрел мой друг Саэль и впоследствии часто перед моими окнами создавал Тюмень из тумана.

О, это был чудный городок! Ничего более красивого в своей жизни я не видела.

Со стеклянными витринами и серебристыми от росы тротуарами, там можно было купить мой любимый зефир в шоколаде по три пятьдесят, а скверы и парки (так умеет делать только Саэль!) он строил из пересекающихся солнечных лучей. Это чудо находилось на уровне моего шестого этажа, и я могла часами им любоваться. Самого строителя при этом никогда не было видно.