Саврасов - О. Добровольский

Эта выставка не принесла удовлетворения Саврасову, его швейцарские пейзажи на сей раз критиковал давний коллега по училищу Рамазанов. «Прогуливаясь взором по Швейцарским горам г. Саврасова, — писал он, — мы опять сожалеем, что этот художник не вводит нас в леса родного севера, как он делал это прежде. Лес, прибрежья, долины, писанные им не далее как в окрестностях Москвы, были так привлекательны! Предоставим же Швейцарию Каламу и вспомним, что Сильвестр Щедрин овладел в совершенстве итальянской природой лишь в двенадцатилетнее знакомство с нею».

И Саврасов не мог не сознавать справедливости этих слов, но, видимо, и этот опыт был необходим ему, чтобы вернуться на «круги своя»…

В те годы Алексей Кондратьевич увлекся театром. Его не просто манил необыкновенный, загадочный театральный мир, нравилась сама атмосфера освещенного газовыми рожками зрительного зала. Перед началом спектакля — шум голосов рассаживающейся в креслах публики. Но вот все взоры устремлены к сцене, все полны ожидания. Поднимается занавес, и начинается представление… То были годы становления русского реалистического театра, когда на сцене Малого театра одна за другой шли пьесы А. Н. Островского. Недаром этот театр отныне станут называть «домом Островского» — целая плеяда выдающихся русских актеров обретет здесь новую драматургию. Саврасов старался не пропустить ни одной новой постановки в Малом театре, в особенности со своим кумиром Провом Садовским. Он видел многие пьесы Островского с его участием, присутствовал на бенефисах. Не только преподаватели училища, но и многие ученики близко знали актеров Малого театра, встречались с ними на выставках, литературных вечерах. О каждом новом спектакле в училище много говорили, спорили. Скульптор Рамазанов дружил с Островским еще со времен «молодой редакции» «Москвитянина». Драматург заботился о том, чтобы ученики, молодые художники получали контрамарки. Молодежь заполняла раек театра, с напряженным интересом следила за происходящим на сцене, бурно аплодировала любимым актерам.

Пьесы Островского — «В чужом пиру похмелье», «Гроза», «Свои люди — сочтемся», «Доходное место», «На всякого мудреца довольно простоты» и другие были близки и понятны Саврасову. Детство и юность он провел в купеческом Замоскворечье и, глядя на сцену, не чувствовал театральной условности; казалось, подлинная, реальная жизнь развертывается перед ним, и сам он не зритель, а свидетель и участник этой жизни. Яркие человеческие типы и характеры, разные, нередко трагические судьбы людей, правда житейских ситуаций и коллизий, великолепный сочный язык персонажей…

И в этих спектаклях Пров Михайлович Садовский держался с естественной и непринужденной простотой, был пластичен, бесконечно правдив в каждом слове, в каждом жесте, движении, не играл, а жил на сцене, создавал цельные, психологически достоверные образы. Волновал сам его голос — отчетливый до звонкости, гибкий, богатый оттенками. Саврасов любил актера в разных ролях — Тита Титыча и Дикого, Подхалюзина и Юсова… И в роли Нила Федосеевича Мамаева, богатого барина, статского советника, родственника безнравственного честолюбца Глумова в пьесе «На всякого мудреца довольно простоты», показанной впервые в Малом театре осенью 1868 года. Спектакль имел необыкновенный успех, и билеты на него удалось достать с большим трудом.

Садовский, кумир московской публики, давно находился в зените славы. Но нельзя было не заметить уже тогда в его облике, в небольших, темных, печальных глазах какую-то затаенную боль. Словно он предчувствовал, предвидел свой закат, когда станет небрежно относиться к работе, часто играть с нетвердо выученными ролями, когда будет проводить все свободное от театра время в Артистическом кружке, за картежным столом, за ужином с вином; словно он предугадывал свою близкую смерть…

Все вроде бы складывалось для Саврасова удачно. Академик, довольно известный художник, он как преподаватель училища получал чины, ордена. Его общественное положение становилось все более прочным, солидным. В 1862 году он — коллежский асессор (невысокий чин VIII класса), а три года спустя — уже надворный советник. К ордену св. Станислава 3-й степени прибавился в 1868 году орден св. Анны той же степени. Его избирали присяжным заседателем. В темном фраке, при ордене, он участвовал вместе с одиннадцатью другими присяжными в рассмотрении уголовных дел, решал — виновен или не виновен подсудимый, выносил вердикт.

Отец Саврасова — Кондратий Артемьевич, сильно постаревший, но весьма еще бодрый, в длинном черном купеческом сюртуке, с густыми не по-стариковски, но побелевшими волосами и седой бородой, каждый раз бывал в суде, сидел в зале, смотрел на сына — спокойного, строгого, во фраке, заседающего вместе с другими присяжными. Сын его, художник, выглядит как барин, он на виду, у него в петлице орден, и Кондратий Артемьевич радовался, хорошо, легко было у него на сердце: Алексей многого достиг, выбился в люди. Таким сыном можно гордиться, и старик Соврасов, переставая замечать, что происходит в зале, где идет суд, разбирается очередное дело, погружался в воспоминания, думал о своей жизни, о том, как все не ладилась его торговля, как трудно было содержать семейство, каких усилий стоило ему заполучить купеческое звание; вспоминал он первую жену свою болезненную Прасковью, чей образ уже затуманился, поблек в его памяти, и детишек своих на разных подворьях Замоскворечья, где они жили, квартировали в чужих домах у мещан, купцов, попов и дьяконов, вспоминал сына Алешку, который все рисовал и рисовал, не поддаваясь его отцовским увещеваниям… А вот как все обернулось!.. Знать бы, как все произойдет, не стал бы он мешать, препятствовать Алексею. Но ведь и его, Соврасова, понять можно: хотел как лучше, заботился о будущем сына.

По вечерам в уютной квартире художника собирались гости. Являлись они, как говорили тогда, «на чашку чая», но в общем-то, конечно, для дружеской беседы. Это были преподаватели, старшие ученики, знакомые художники и литераторы, издатели, коллекционеры. Вино не подавалось, только чай из самовара да бутерброды, а веселого оживления, шумных разговоров и споров было больше, чем за застольем с напитками.

Выпивали лишь на праздники, в торжественные дни, когда были особые, званые гости. У Саврасовых собиралось чисто мужское общество; жены участников этих литературно-художественных вечеров навещали Софью Карловну днем с детьми. И жена Саврасова, тоже днем, отдавала им визиты.

…Осенний вечер. В небольшой гостиной довольно многолюдно. Здесь можно увидеть и знаменитостей. Вот стоит, прислонившись к стене, Василий Владимирович Пукирев, красивый, изящный, с тонкими правильными чертами лица, с темными волнистыми волосами. Это общительный, приятный, симпатичный человек, и ничто еще не предвещало тогда нервной болезни, которая впоследствии сделает его мрачным и раздражительным, отгородит от людей. Сын крестьянина Тульской губернии, в детстве — ученик иконописца, приглашенный преподавать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества сразу же после его окончания, он прославился как автор картины «Неравный брак». Многих потрясла эта довольно обычная в те времена сцена: венчание в небольшой приходской церкви, молоденькая невеста, склонившая голову в горестном унынии, и жених — неприятный, отталкивающей наружности старик, важный чиновник. Поговаривали, что художник вложил в эту картину свои собственные душевные переживания, что любимая им девушка вынуждена была выйти замуж за богатого и что стоящий за невестой справа молодой человек со скрещенными руками, с печальным благородным лицом похож на самого Пукирева… «Неравный брак» имел огромный успех, и Владимир Стасов назвал его одной из «самых трагических картин русской школы».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});