Обиженный полтергейст (сборник) - Алексей Смирнов

Отсутствие видимых повреждений говорило о воздействии более тонкого характера. По всему выходило, что изменения касались структуры Гришиной личности.

Однако он чувствовал себя прежним, не изменившимся. Тогдашний, знакомый Гриша, вполне возможно, и заметил бы в Грише обновленном что-то необычное. Но Грише теперешнему сравнивать было гораздо труднее, ибо то, что он считал своим «я» до прискорбных событий, внешне вполне плавно перетекло в его настоящее «я». И никакой разницы между собой прежним и собой нынешним Гриша не видел. Но кто мог поручиться, что преступные злодеи не лишили Гришу способности правильно сравнивать и оценивать, не исказили, наконец, его память о себе? Заслуживала внимания и другая возможность: «Армия Спасения» вообще ничего не делала с Гришиной головой, ставя себе одну задачу: посеять в Грише сомнения, смутить неизвестностью – сделано что-нибудь или все осталось по-старому? А подобное сомнение само по себе может произвести в человеке разные сдвиги и в таком случае тоже является загадочным «чем-нибудь», которое с Гришей все-таки сделали.

Оставалась последняя надежда: следы тонкой операции на мозге скрыты Гришиной пышной шевелюрой. Он обрился наголо. Он достаточно поработал ножницами и безопасной бритвой, чтобы убедиться в целости и сохранности черепа – если не считать тех ранений, что он сам себе, брея голову впервые в жизни, нанес. С помощью бритвы электрической он избавился от последних уродливых островков щетины, залепленных подсыхающей мыльной пеной. Гриша долго морщился, шлифуя бугристую, изрезанную поверхность.

«Может быть, они подселили в меня личинку инопланетного монстра, – фантазировал Гриша. – Киборга. Зомби. Как в кино. И монстр разовьется не сразу, а постепенно. Может, он уже сейчас развивается, а я не чувствую. И мне придется обрастать в полнолуние шерстью, выть дурным голосом и кусать сограждан. А потом меня сразит знаменитый колдун. Но возможно и другое: например, каким-нибудь излучением они разрушили в моем мозгу неизвестные душевные структуры – центр совести, предположим. Или центр творчества. Вырезали фантазию, как в той книжке. Или что еще. Подобную процедуру они собираются проделать с каждым. Вмонтируют, допустим, центр беспрекословного повиновения. А потом захватят власть и будут управлять».

На раздумья такого содержания он пустил целый день. Гриша пытался рассуждать спокойно, рассуждать неистово, пробовал также прогнать всякие мысли и воспринять действительность интуитивно, пробовал заснуть, выпил две рюмки водки, занимался мастурбацией – все напрасно.

«Мне не с чем сравнить, – ужаснулся Гриша и провел дрожащим пальцем по безумному лицу. – Я не знаю, кто я».

Глубоким вечером, утеплив лысый череп огромной мохнатой шапкой, Гриша отправился за советом к Боре Лошакову, ныне – отцу Борису.

5

Пока он шел, разум его частично отключился, и повсеместная кутерьма атаковала подсознание. Гриша не видел, но глаза и мозг фиксировали и запоминали. Солдаты «Армии Спасения» шатались по улицам. Кое-где выросли схожие с погаными грибами палатки с уже какими-то новыми, незнакомыми деятелями внутри – явно не из Армии, но тоже переполненными мутным, неясным мессианством. Они одевались в длинные белые балахоны и сосредоточенно водили хороводы, твердя бессмысленные фразы. Тревога, страх настойчиво ломились в двери, но Гриша, зацикленный на словах «мне не с чем сравнить», повторял эти слова снова и снова, тупо, до исчезновения последних крупиц смысла.

Отец Борис был дома. Гриша Ф. застал его сидящим перед экраном телевизора. По экрану плыли одноклеточные сердца-рожицы. Передачу повторяли. Лицо у отца Бориса было каменное. Он смотрел передачу внимательно, как будто смирился и нес заслуженное наказание. Отец Борис приветствовал Гришу сдержанно, витая где-то далеко. Он на время задержал взгляд на бритой Гришиной голове, но комментировать увиденное не стал.

«Боря, мне поговорить нужно, – сказал Гриша. – Я решил сразу к тебе. Боюсь, что наука мне не поможет».

«Вероятно, твои чаяния напрасны, – отозвался отец Борис, не отрываясь от экрана. – С недавних пор во мне поселились сомнения. Похоже, я сделался профнепригодным».

«Может статься, это нормально для служителя культа, – возразил Гриша осторожно. – Хотя зачем я вообще что-то говорю? Мои слова, судя по всему, больше не имеют веса. Я начал сомневаться в своем праве высказываться о чем бы то ни было, потому что не знаю толком, кто именно это высказывает».

«Неужели? – вежливо сказал отец Борис. – Странно, но твои речи меня немного успокаивают. Если случившееся с тобой достаточно серьезно, мы забавным образом дополним друг друга».

…Когда Гриша, волнуясь, закончил свою повесть, отец Борис поинтересовался: «Как они выглядели?»

Содрогнувшись, Гриша описал Александра и его спутников. Священник оживился, ему почудилась надежда.

«Они приходили ко мне, – сообщил он. – Во всяком случае, э т о т, с брюхом. Вошли так развязно, бесцеремонно. Я не приглашал их дальше порога, но они и не спрашивали. Все время над чем-то хохотали. Второй что-то жевал. Прошли в комнату, забрали э т о. Не твоего ума дело, дурак, – так они выразились. Не стали ничего объяснять, тут же ушли, давясь от смеха. И дверь не затворили», – отец Борис разволновался.

«Что они забрали?» – не понял Гриша.

«Э т о. Я не могу описать. Нашел в алтаре штуковину и хотел разобраться, что это такое. Никогда прежде ничего подобного не встречал. Можешь себе вообразить абсолютно непонятный, ни на что не похожий предмет? Пальцем ткнешь – больно. Кропил святой водой – ноль эмоций».

Он кипятился все сильнее, и Грише пришлось его прервать и успокоить. Немного придя в себя, отец Борис глубоко вздохнул и какое-то время молчал, изучая свои руки. Потом он пожал плечами и изложил суть дела в деталях. Услышанное подействовало на Гришу Ф. благодатно. «Вот что значит – священник, – подумал он. – Раз – и помог, пускай и не так, как я ожидал. Теперь мне легче. Я больше не одинок».

Отец Борис подытожил: «Теперь мы и вправду дополняем друг друга в наших печалях. Ты не можешь разобраться в себе, а я – в окружающем мире. Наши визитеры не вызывают во мне чувства симпатии, но нет тем не менее худа без добра. Кем бы они ни были, какие бы цели ни преследовали, им удалось поставить нас на место».

«Согнать нас с места, ты хочешь сказать», – поправил Гриша.

«Пусть так, какая разница», – согласился отец Борис.

Гриша поколебался, потом с опасливым смешком предположил: «Как ты думаешь, та штука, которую ты нашел… может быть, она была у меня в голове?»

«Время не совпадает», – сказал священник.

«Тогда, может, ее, наоборот, – не вынули, а вставили в мою голову?»

Отец Борис недоверчиво посмотрел на Гришу.

«Вряд ли, – молвил он. – И если только кусочек. Иначе из тебя пришлось бы выпустить последние мозги, да и тогда не влезла бы».

«Жаль, – пригорюнился Гриша, раскачиваясь на стуле. – По мне, так лучше бы так. Хоть какая-то ясность».

«Ничего наша ясность не стоит, – заявил отец Борис с ожесточением. – Это банально, об этом много написано. Правда, на собственном опыте я убедился в этом факте впервые. Никакая уверенность не имеет под собой почвы. Разве ты не слыхал о людях, которые, развивая в себе особое зрение, видели изнанку вещей и открывали, что у них, допустим, не две ноги, а восемьдесят две?»

«Ой, батюшка, – Гриша Ф. поглядел на него с невеселой усмешкой. – Не к лицу вам такие речи. На проповеди, небось, иначе поете».

«Да, грешен. Что с того? Уверенность – не следствие наших личных заслуг, здесь дело во внутренней расположенности. Верить – дело вкуса, если угодно. Моя находка показала мне, насколько я ничтожен, но верить я не перестал, так как мне нравится верить. Иным ближе отчаяние. Вера и отчаяние – два полюса нашего настроения. Кому что естественнее. Ты пришел за советом? Изволь, получи: доверяй своим глазам. Но если нет внутренней склонности верить, советы бессмысленны».

«Ну-ка, постой, – перебил его Гриша. Беседуя, они упустили из виду телеэкран, где между тем начинали разворачиваться любопытные события. – Ты посмотри! Это же он!»

И в самом деле – из телевизора на них, улыбаясь, взирало ухоженное лицо Александра. Через секунду камера подалась назад, и в поле зрения возник стол, за которым и сидел Александр в обществе своего товарища, знакомого как Грише, так и отцу Борису. Оба были в шинелях, фуражки брошены на стол. Что-то бесконечно веселило обоих, они еле сдерживали смех. Напарнику Александра было и проще, и труднее: он жевал.

«Приветствуем вас, телезрители, – обратился Александр с экрана. – Нам тут дали эфирное время, и мы рады воспользоваться случаем сообщить вам вот что: начинается полная хренота».