Цыганок - Алесь Шлег

Скрипела проволока. Пробой не поддавался.

Цыганка внезапно охватила страшная злость. Если бы в камеру в этот миг вошел охранник, Ваня не задумываясь ринулся бы на него. Злость придала силы. Пробой наконец удалось вырвать, и он запрыгал по полу.

Ваня вытер слезы, подул на окровавленные пальцы. Напряженность спадала. Подкрадывались изнеможение и равнодушие ко всему на свете.

Цыганок слез с подоконника, поднял пробой и долго рассматривал его. В оконце их оставалось еще пятнадцать. Он пересчитывал, наверное, раз десять.

Ваня сунул пробой в карман и приказал себе лезть снова. Подтянулся на одной руке, помогая локтем другой, глянул вниз. Часового донимала стужа. Он потопал ногами, покрутился на месте, оглянулся по сторонам и юркнул в караульное помещение. "Мне это только и надо. Если вылез один пробой, вылезет и второй, - начал мысленно подбадривать себя Ваня. - А за вторым третий. А за ним... Надо спешить..." Цыганок снова взялся за клин. Потом он сидел на нарах и дул на искалеченные пальцы.

На полу лежал второй пробой.

Ваня заставил себя подняться. Глаза его остановились на соломенном тюфяке. "Елки зеленые, как же я раньше не додумался!" Он сложил тюфяк пополам и примостил его на подоконнике. Теперь не надо было подтягиваться, чтобы посмотреть, что делает часовой. Да и верхние пробои были рядом...

Наконец оконце чистое. Колючая решетка отогнута в сторону.

Сдерживая дыхание, Цыганок слушал ночь. Она была светлая и спокойная. Из караульного помещения доносился глуховатый патефонный голос.

Ваня начал протискиваться в оконце. Держась за колючую решетку, которая теперь держалась на двух пробоях, перебросил ноги.

В морозной тишине громка заскрипела дверь.

Ваня глянул вниз, и словно кто-то ударил его под самое сердце: на крыльце караульного помещения стоял часовой.

Ване стало дурно. Слабели руки.

Часовой осмотрелся по сторонам, бросил под ноги окурок и закрыл за собой дверь.

Ваня сорвался вниз.

Удар смягчил глубокий снег.

6

Бабушка подняла голову, прислушалась. Кто-то тихонько стучал в окно. "Кто же это в такое время? Ванечку забрали. И просила, и молила тех фашистовцев, чтобы отпустили, - где там! Чтоб они, изверги, так своих детей видели!"

Кряхтя, бабушка сползла с печи. В темноте нащупала валенки, сунула в них ноги и заковыляла к выходу.

- И кто там?

- Открой, баб. Это я.

Старуха оперлась о косяк, непослушной рукой отодвинула засов. Заколотилось сердце.

На пороге стоял Ваня.

- Дитятко ты мое родное! Ох, боже мой, боже! А внучек ты мой золотой!..

- Тише, бабуля, - закрыл дверь Ваня. - Идем в хату. Света не зажигай, не надо. Слышь?

- А чего бояться? Тебя ж, наверно, выпустили?

- Нет, бабуля. Я удрал.

- О, господи! А что же с тобой теперь будет? А куда же ты теперь, мое дитятко?

- Не знаю. Куда-нибудь... Ты только перевяжи мне руки и дай рукавицы.

Старуха заметалась по хате. Нашла чистую тряпицу, разорвала ее на полоски и начала перебинтовывать искалеченные пальцы Вани.

- Может, ты поешь? В такую стужу голодный...

- Некогда, баб. Положи что-нибудь в карман.

- Ванечка, послушай меня, дитятко. Иди в Шумилино к дядьке Василю. Он тебя и накормит, и теплый угол даст.

- А что? Запросто. Елки зеленые, как я сам не додумался? Ну, баб, я пойду. Мне нельзя здесь больше оставаться. Кроме шуток.

- Дай я тебя поцелую, внучек... Ой, что ж они с тобой сделали! А чтоб им, иродам...

- До свидания, бабуля.

- Ваня... Ванечка-а...

Ночь была светлая и холодная. Старуха стояла на крыльце, и плечи ее вздрагивали от беззвучных рыдании.

Трясясь от страха за внука и от холода, она вернулась в хату и полезла на печь. Только улеглась, как дверь в сенях затрещала от ударов. Грохнула об стену сломанная дверь. Забренчало опрокинутое ведро. Широко распахнулась дверь хаты, дохнуло холодом. Лучи карманных фонариков забегали по комнате, ослепили старуху.

- Слазь с печи! - приказал кто-то по-русски.

Ей даже не дали надеть валенки. По холодным половицам старуха подошла к столу, нащупала коптилку. Спичка дрожала в старческой руке.

Тусклый свет от коптилки упал на лица пришедших. Старуха узнала фельдфебеля, который арестовывал внука. С ним было несколько солдат и полицейских...

- Где Цыганок? Где твой внук Ваня?

- Не ведаю, паночки, - пожала плечами старуха. - Как забрали вы его - с той поры и не видела.

- Не видела? Брешешь, карга! Твой змееныш удрал! Он был здесь. Обыскать!

Солдаты и полицейские посбрасывали с кровати подушки, постаскивали одеяла. Полетела на пол из шкафа одежда. Зазвенело разбитое зеркало.

Старуха стояла среди этого содома и плакала.

- Где Цыганок?

- Не было его здесь, паночки. Не видела я его...

- Ах ты, жаба старая!

Полицейский пнул ее в грудь. Взмахнув руками, старая женщина упала на пол.

Фельдфебель гаркнул что-то солдатам. Те выбежали на улицу и вернулись с канистрой бензина. Старуха заголосила.

Фельдфебель что-то приказал русоволосому солдату, а сам с остальными выскочил из хаты.

Старуха все поняла. Она умолкла и широко открытыми глазами смотрела на канистру. Солдат подошел к ней и показал пальцем на дверь. Бабушка, держась за стену, сделала шаг к выходу. И сразу же за ее спиной вспыхнуло, загудело пламя. Солдат подхватил старуху под мышки, вытащил во двор.

- Ганс, ком!

Светловолосый солдат выпустил из рук бабушку, подскочил к фельдфебелю, вытянулся.

Фельдфебель наотмашь ударил его по лицу. Солдат пошатнулся, но устоял на ногах. Фельдфебель ударил снова. Солдат отлетел к забору.

Фельдфебель поморщился, подул на руку и направился к калитке. Солдат вытер ладонью окровавленный рот и подмигнул бабушке. В свете пламени блеснул золотой зуб.

Огонь через окна вырвался на улицу. В небо взметнулись искры.

Пламя озаряло согбенную фигуру бабушки. Она не плакала. Не было слез.

Вокруг плавился снег.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Морозным утром Цыганок стоял на станции Шумилино. Мимо тяжело прогромыхал эшелон. Платформы, пушки, танковые горбы - все было покрыто изморозью.

На сортировочной дудукал рожок - формировали товарняк. Несколько минут назад Ваня узнал у поджарого угрюмого смазчика, что эшелон пойдет через Оболень. "Как раз то, что мне надо, - подумал Цыганок. - Прицеплюсь на ходу - и будьте здоровы".

Ване не повезло. Добравшись до Шумилина, он, даже не заходя во двор дяди Василя, понял, что здесь ему делать нечего: окна хаты были заколочены горбылями, на искристом снегу от калитки к крыльцу не было ни одного следа.

На два дня Ване дал приют сосед дяди Василя дед Мартын, который жил с невесткой и тремя внуками напротив дядиного двора. Он-то и рассказал Цыганку о том, что произошло. Две недели назад на рассвете немцы арестовали дядьку Василя. С той поры о нем не было ни слуху ни духу, будто в воду канул.

Оставаться дольше у деда. Мартына было нельзя. Ваня заметил, что невестка старика, которая в первый день с искренним участием отнеслась к нему - обмыла, перевязала искалеченные пальцы, накормила картофельным супом, - уже назавтра изменилась. Отрезав от зачерствевшей краюхи пять тоненьких ломтиков хлеба, она как бы задумалась. И только потом, со вздохом, отрезала шестой. То же самое было, когда она делила на всех маленький чугунок отварной картошки...

Ваня поднял воротник, спрятался за контейнер и стал ждать. Этой ночью у него созрело решение отправиться в Оболень. На такую мысль, сам того не сознавая, его натолкнул дед Мартын. Вечером, подшивая при свете смолистой лучины стоптанный валенок, он с восхищением рассказывал о каких-то хлопцах, от которых "германец крутится, как жаба на горячих углях". Ваня понял, что в Оболени действует подполье. "Попробую связаться с ребятами, - решил он. Если ничего не получится - буду искать партизан". И вот на рассвете Цыганок осторожно выбрался из хаты деда Мартына и подался на станцию.

Старенький паровоз, тяжело отдуваясь паром, таскал платформы и теплушки.

Не заметив вблизи ничего подозрительного, Ваня подошел ближе к товарняку.

Эшелон дернулся, залязгал буферами и затих. "Сейчас отправится, подумал Цыганок. - Жаль, что с дедом не попрощался. Надо было хоть записку ему оставить".

- Ты что тут шляешься? А ну-ка пройдем со мной, пацан!

Чья-то рука крепко взяла Ваню выше локтя. Цыганок повернулся. Рядом стоял полицейский...

В комнате было накурено. Трое полицаев сидели за столом. Один из них, горбоносый, вытер ладонью жирные губы, кашлянул в кулак и сурово посмотрел на Ваниного конвоира.

- Кого привел?

- Разве не видишь, - обиженно отозвался полицейский. - Залил буркалы с утра и...

- Ну-ну! Не твое собачье дело! Я для тебя кто? Начальник. А ты для меня? Тьфу - разотру! Ясно?