Феномен - Александр Шепиловский

— Юля, я так больше не могу! За что такое наказание?

— Понимай, как знаешь, Саша.

— Я так и понимаю — наказание. Но за что и когда оно кончится?

— Никогда!

— Так не бывает!

— Бывает, Саша, и хуже.

И продолжались в том же духе. А в лаборатории Юлия меня вообще не замечала. Это было невыносимо!

— Что с тобой, Шурик? — спросил Владимир. — Ты уже всю неделю не в настроении. Рассказывай, или я тоже буду не в настроении, ошибок понаделаю. Давай!

Владимир — мне друг, я никогда ничего не утаивал от него, но было почему-то стыдно говорить о своих чувствах к Юлии.

— Если ты мне друг, то скажи, — настаивал Владимир.

— Хорошо. Я расстроен из-за Юлии. Мы не то, чтобы поссорились, но как-то у нас все не по-человечески. Мы с ней вроде бы и разговариваем, а вообще-то не разговариваем.

Владимир сразу успокоился:

— Тогда все в порядке. Разговоритесь, никуда не денетесь — все наладится. Если ты влюбился, Шурик, то я это событие приветствую и поздравляю тебя! Юлька — простая славная девчонка. Она замечательная. Но в ваши отношения меня не вмешивай, это ваше личное дело. Ссорьтесь, миритесь, сами разбирайтесь — все равно поженитесь. Хм, разговаривают — не разговаривают.

— Володя, а почему ты сам не женишься?

— Что? Какое еще … Ах да, понял. Но ты же, Санек, знаешь, что я ненормальный. А кто же за такого пойдет. Разве могу я быть хорошим мужем, если дома почти не бываю. Женитьба — это проблема посложнее всех наших проблем вместе взятых.

— Век холостяком будешь?

— Не хочу я холостым быть и не буду. Но пока нет времени заниматься этой сложнейшей проблемой. Ведь прежде чем жениться, нужно познакомиться, потом ухаживать, влюбиться, Шурик, надо, встречаться. На это уйма времени уйдет. А где его взять? Ладно, хоть серенады под окном петь не надо.

— Между прочим, я до сих пор не знаю, сколько тебе лет?

— Тридцать четыре годика баламуту. Кое-кто в таком возрасте заводит семью, а я считаю, что рано. Мой отец, например, женился в шестьдесят восемь — и ничего, отличный папа получился, без ремня воспитал нас, четверых. Сейчас ему сто шесть годков, а он в хоккей до сих пор играет — это я одобряю. Но зачем, скажи, он волосы красит? Ну, мама — ладно, она женщина, а он-то?

Хоть и нелестно Владимир отозвался об отце, но видно было, что он уважает его.

— Стало быть, вы живете дольше, чем в двадцатом веке?

— Ненамного. По статистике средняя продолжительность жизни — всего сто пятьдесят лет. Ну, кто и до двухсот дотянет, а кто и в сто тридцать от старости зачахнет, от болезней же у нас не умирают. Главное, что б жизнь активной была. У нас, бывает, и стасемидесятилетние рожают здоровых детей — это тоже активность. И ты больше проживешь, потому что организм твой обновили, всякие гормоны, ферменты ввели.

Ого, значит долголетие мне обеспечено! И никакие болезни не страшны!

Я спросил, сколько лет Юле? Владимир не знал, заметив, что девушек об этом спрашивать не принято, и что разница в десять-пятнадцать лет в ту или другую сторону никакой роли не играет. Супругам Марковым, оказывается, обоим за пятьдесят, у них трое детей, а я их всегда за молодоженов принимал. И, вообще, людей от тридцати до семидесяти лет трудно по возрасту отличить. А до тридцати — это совсем еще мальчишки и девчонки. Столетние же выглядят как наши сорокалетние.

На следующий день после этого разговора Тарас пригласил меня на свой день рождения — ему исполнялось сто лет!

— Не верю, — сказал я. — Не верю и не верю.

— И не верь, — засмеялся Владимир, — а ему все равно сто. Он худощав и жилист, у него балласта нет, всякая жилка идет в дело.

Торжественного застолья не было. Мы уехали в лес за Ингоду и организовали пикник. Жена Тараса, улыбчивая, немного полноватая женщина, прослезилась, когда чествовали ее мужа. Но это были не хвалебные речи и не пышные слова, просто, то один, то другой в шутливой форме рассказывали о жизни юбиляра, вспоминали разные события и казусы. Я узнал, что Тарас пятьдесят лет имел удовольствие работать слесарем-сантехником, потом нашло озарение, и он закончил два института, после чего опубликовал несколько научных трудов. Но в основном он проявил себя в организаторских способностях. Трудовой стаж Тараса — восемьдесят лет и сейчас он в расцвете сил.

— А чем он конкретно занимается? — спросил я Владимира. — Он директор института, ученый, администратор или кто?

— Все вместе, Шурка. У него забот — не позавидуешь. Я работаю в узком направлении, а он занимается пространством в широком смысле, у него талант руководить так, что никто этого не замечает, даже я, а я ведь терпеть не могу руководства над собой, а Тарас, знай себе, руководит и направляет. Он работяга, Шурик.

— Столько лет сантехником был, а потом, значит, в люди выбился.

— В какие люди? По-твоему, сантехник нелюдь, что ли? Да лучше сантехником быть, а это шикарная специальность, живая, интересная работа, которую делаешь своими руками и сразу видишь результат. Не так-то легко сантехником стать.

— А как насчет слесарей, столяров, плотников?

— О, это дефицитные специальности, многие хочут стать слесарем или столяром, да не у каждого получается. У нас ведь до того все заавтоматизировано, что и руки некуда приложить.

— Совсем ручного труда нет? И рабочих нет?

— Все у нас есть. И все мы рабочие, вернее работающие, потому что работаем. Только один сидит, а другой, возьми, например, грузчика, работает по-настоящему. Он шевелится, разминается, удовольствие получает. И результат труда опять-таки налицо. Благодать! Это искусство.

В этом Владимир, в какой-то степени, прав. Я однажды наблюдал разгрузку планколета, доставившего в институт различные грузы. Сотрудников, взявшихся было помогать в разгрузке, вежливо отстранили, и профессиональные грузчики взялись за дело. Это были виртуозы, ловкие и быстрые. Они не просто выгружали и таскали ящики, коробки, мешки и всевозможные упаковки, они жонглировали ими, пританцовывали и что-то напевали при этом. Прямо театральное представление.

— Если тебя послушать, так у вас любая работа — наслаждение, все идут на работу, как на праздник. Неужели нет тяжелой, грязной и неинтересной работы?

— Не знаю, Шурка, может есть. Я таких людей не встречал. А вот в конторах никто сидеть не хочет, это точно. Работа хоть и чистая, но совсем непривлекательная, нудная. Уж лучше грязь — помылся, удовольствие получил, и опять чистый. А если устал — отдохнул, расслабился, опять удовольствие. Но кому-то надо сидеть и в конторах. И сидят, мучаются, дело делают, а результатов своих не видят. Эти люди скромные и хорошие. А есть и нескромные, но тоже хорошие, они уходят на другую работу. Моя старшая сестренка была архитектором. По ее проектам строили, но она своим творчеством была недовольна, и переучилась на парикмахера. Сейчас не нарадуется новой профессии. У нас физик был Исланкин. Убедившись, что труд его не дает плодов, он стал работать строителем-такелажником. Как видишь, только на восемьдесят пятом году жизни настоящее призвание нашел. Даже помолодел от счастья.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});