Единственная - Кира Касс

– Максон! – ахнула я. – Это прекрасно!

– Тебе нравится?

– Я просто в восторге. Сколько из них ты сделал сам?

– Почти все. Только некоторые вроде этих, – он указал на одну из фотографий, сделанных для журнала, – мне прислали. Вот эту, – он снова указал на стену, – я снял на самом юге Гондурагуа. Тогда мне казалось, что это интересно, но теперь я смотрю на нее с грустью. – (На снимке были изображены дымящие трубы на фоне неба.) – Тогда мне понравилось, как выглядит дым в воздухе, но теперь я вспоминаю, как отвратительно там пахло. А ведь люди, которые там живут, вынуждены нюхать это постоянно. Надо же было быть таким зацикленным на себе.

– А это где? – спросила я, указывая на длинную кирпичную стену.

– В Новой Азии. В этом месте когда-то была северная граница Китая. Они называют ее Великой Китайской стеной. Я слышал, когда-то это была одна из тамошних достопримечательностей, но сейчас от нее практически ничего не осталось. Она теперь лежит даже не в центре Новой Азии. Вот как далеко на север сдвинулись границы.

– Ух ты!

Максон заложил руки за спину:

– Я очень надеялся, что они понравятся тебе.

– Мне нравится! Очень! Я бы хотела, чтобы ты сделал какую-нибудь фотографию мне на память.

– Правда?

– Да. Или научил меня фотографировать. Ты не представляешь, как часто я жалела, что не могу запечатлеть какие-то моменты моей жизни и сохранить их на память. У меня есть несколько потрепанных фотографий моих родных и свежая фотография малышки моей сестры, и все. Мне никогда не приходила в голову мысль вести дневник или делать какие-то записи… Знаешь, у меня такое чувство, что теперь я понимаю тебя намного лучше.

Передо мной была его обнаженная суть. Некоторые ее составляющие были постоянны – к примеру, заточение в стенах дворца и краткие моменты путешествий. Но были и вещи, которые менялись. Мы с девушками занимали столько места на его стене, потому что стали важной частью его мира. Даже если мы уедем, мы не исчезнем из его жизни целиком.

Я подошла к нему и обняла за талию. И он тоже обнял меня. С минуту мы молча стояли, разглядывая фотографии. А потом мне в голову вдруг пришла мысль, которая потрясла меня своей очевидностью.

– Максон?

– Что?

– Если бы ты не был принцем и мог сам выбирать, чем заниматься в жизни, ты занимался бы этим? – Я кивнула на коллаж.

– Ты имеешь в виду фотографию?

– Да.

Он не думал ни секунды:

– Несомненно. Занимался бы художественной фотографией или вообще делал семейные портреты. И рекламой тоже. Я очень люблю фотографировать. Впрочем, думаю, ты и сама это видишь.

– Вижу, – улыбнулась я, радуясь его ответу.

– А почему ты спрашиваешь?

– Просто… – Я подняла на него глаза. – Просто ты был бы Пятеркой.

Максон осознал значение моих слов не сразу. Потом слегка улыбнулся:

– Эта мысль меня радует.

– И меня тоже.

Внезапно он решительно повернулся ко мне и взял мои руки в свои:

– Скажи, Америка. Пожалуйста. Скажи, что любишь меня, что хочешь быть только моей.

– Я не могу быть только твоей, когда, кроме меня, есть еще три девушки.

– А я не могу отправить их по домам, пока не буду уверен в твоих чувствах.

– А я не могу дать тебе то, чего ты хочешь, зная, что завтра ты, вполне вероятно, будешь делать то же самое с Крисс.

– Что я буду делать с Крисс? Она уже видела мою комнату, я же тебе говорил.

– Я не это имею в виду. Я имею в виду, что завтра ты можешь точно так же увести ее и она будет чувствовать себя так, словно…

Максон ждал продолжения.

– Как? – прошептал он.

– Как будто она единственная, кто имеет для тебя значение. Крисс без ума от тебя, она сама мне сказала. И не думаю, что ее чувства безответны.

Он вздохнул, пытаясь найти нужные слова:

– Я не стану утверждать, что она ничего для меня не значит. Просто ты значишь больше.

– Но как я могу быть уверенной в этом, если ты не можешь отправить ее домой?

На его губах заиграла дьявольская ухмылка. Он приблизил губы к моему уху.

– Я знаю несколько других способов показать тебе, какие чувства я к тебе испытываю, – прошептал он.

Я сглотнула, одновременно страшась и надеясь на продолжение. Он подошел ко мне вплотную и одной рукой обнял за талию, а другой зарылся в мои волосы. Его полуоткрытые губы скользнули по моей коже, его дыхание звучало соблазнительной музыкой. Я задрожала.

В моем теле точно не осталось ни одной косточки. Я не могла ни держаться за него, ни пошевельнуться. Но Максон помог мне, прижав спиной к коллекции фотографий.

– Я хочу тебя, Америка, – прошептал он. – Хочу, чтобы ты принадлежала мне одному. И я хочу дать тебе все на свете. – Он принялся покрывать поцелуями мою щеку, пока не остановился у краешка губ. – Я хочу исполнить такие твои желания, о существовании которых ты и сама не догадываешься. Я хочу, – выдохнул он в мои полуоткрытые губы, – больше всего на свете…

В дверь забарабанили.

Я настолько растворилась в словах, прикосновениях и запахе Максона, что вздрогнула от неожиданности. Мы, как по команде, повернулись к двери, но Максон вновь быстро накрыл мои губы своими.

– Не уходи. Я решительно намерен довести этот разговор до конца.

Он медленно поцеловал меня и отстранился.

Я стояла, хватая ртом воздух. Пожалуй, не стоило позволять ему вырвать у меня признание в любви поцелуями. И мне представилась возможность уклониться от этого.

Максон приоткрыл дверь, загородив меня от пришедшего. Я провела рукой по волосам, пытаясь привести себя в порядок.

– Прошу прощения, ваше высочество, – послышался чей-то голос. – Мы ищем леди Америку. Ее служанки сказали, что она должна быть у вас.

Интересно, как они догадались? Хотя, конечно, было очень приятно, что они так хорошо меня чувствуют. Максон нахмурился и распахнул дверь, чтобы гвардеец мог войти. Тот переступил через порог и оглядел меня цепким взглядом, будто хотел убедиться, что это точно я. Удовлетворившись результатом, он наклонился к Максону и что-то прошептал.

Плечи Максона поникли, и он прикрыл глаза ладонью, словно новость его убила.

– С тобой все в порядке? – спросила я.

Мне не хотелось, чтобы он страдал в одиночку.

Он обернулся ко мне. На лице его было написано сочувствие.

– Прости, Америка. Мне жаль, что именно я должен сообщить тебе эту новость. Твой отец умер.

С минуту смысл его слов не мог дойти до моего сознания. Но как бы я ни пыталась повернуть их в голове, все варианты вели к одному и тому же немыслимому заключению.

Потом комната вдруг резко накренилась, и взгляд Максона из сочувственного стал испуганным. Последнее, что я помню, были его руки, удержавшие меня от падения на пол.

Глава 23

– …проявить понимание. Она захочет навестить своих родных.

– Если она поедет, то самое большее на день. Я не одобряю ее, но народ любит ее, не говоря уже об итальянцах. Если она погибнет, это будет сейчас очень некстати.

Я открыла глаза. Я лежала на постели, поверх покрывала. Краешком глаза я увидела Мэри, которая находилась вместе со мной в комнате.

Диалог, хотя и велся на повышенных тонах, звучал приглушенно: сердитые голоса доносились из-за двери.

– Одного дня явно недостаточно. Она очень любила отца. Ей понадобится время, – возразил Максон.

Послышался какой-то стук, как будто о стену с размаху грохнули кулаком, и мы с Мэри подпрыгнули от неожиданности.

– Ладно, – буркнул король. – Четыре дня. Разговор закончен.

– А вдруг она решит не возвращаться? Хотя повстанцы тут ни при чем, она может захотеть остаться.

– Если у нее хватит на это глупости, скатертью дорожка. Она все равно должна была дать мне ответ относительно рекламных роликов, так что, если она не захочет в них сниматься, может оставаться дома.

– Она сказала, что согласна. Сегодня вечером, еще до того, как ей сообщили печальную новость, – солгал Максон.

Но он ведь знал, что я собиралась ответить?

– Ну наконец-то. Как только она вернется, организуем запись. Я хочу, чтобы все было готово к Новому году.

Тон у короля был раздраженный, несмотря на то что он добился своего.

Наступило молчание, потом Максон нерешительно произнес:

– Я хочу поехать с ней.

– Черта с два! – рявкнул король Кларксон.

– Их осталось всего четыре, отец. Америка вполне может стать моей женой. По-твоему, я должен отправить ее в одиночку?

– Да! Если она погибнет, это одно дело. А если погибнешь ты – совершенно другое. Ты остаешься здесь!