Тимош и Роксанда - Владислав Анатольевич Бахревский

мордой к потолку, хотел, видно, завыть, но горло перехватило судорогой. Тогда он лег и вытянулся.

— И я бы вот так, — сказала пани Елена.

— Сон это, — Богдан задул свечу. — Спать надо.

Наутро Смяровского пытали, ничего не выпытали и утопили.

Узнав о его казни, король издал виц о посполитом рушении. Князь Иеремия Вишневецкий обратился к шляхте со своим воззванием.

На Украину двинулись войска польного гетмана Фирлея и Лянцкоронского, навстречу им поспешил брацлавский полковник Данила Нечай.

Хмельницкий вышел из Чигирина 31 мая. Война началась.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Голубые глаза Данилы Нечая стали темными, как темнеет к вечеру вода в озерах.

— Я за Богдана в огонь пойду. Скажет: иди — и пойду… Но ведь за него же и обидно. Выговскими себя окружил. А кто они, Выговские, — те же поляки! Чего он хочет-то, Богдан? Скажи мне. Ты возле него, ты — знаешь?!

— Спать пора, — сказал, хмурясь, полковник Кричевский. Разговор ему не нравился.

Кричевский, оставив должность писаря, получил полк и пришел к Нечаю, чтобы отразить удар Фирлея и Лянцкоронского и потом уйти далее, в Литву, на помощь казачьим отрядам, бившимся с гетманом литовским Янушем Радзивиллом.

По случаю встречи полковники устроили сражение с горилкой, и многие казаки в том застолье были ею побиты, но оба полковника держались в седле: Нечай — по молодости, Кричевский, наоборот, по седоусой матерости, да и толст он был, как две бочки.

— Не пора ли нам спать? — повторил пан Кричевский. — Не дай Господь, их милости Фирлей и Лянцкоронский пожалуют да и опохмелят нас полной мерой.

— Э, не-ет! — отмахнулся Данила Нечай. — Ежели я гуляю, казаки в дозоре, в сто глаз глядят, а когда они гуляют, я в три глаза гляжу.

— В три?! — удивился Кричевский.

— В три! — упрямо кивнул головой Данила Нечай. — У меня есть око недреманное. Эй! Микша!

Появился тихий улыбчатый казак.

— Пистолет и платок. Да свечу поставь.

Казак поставил на другом конце стола свечу, принес пистолет и завязал Даниле глаза.

Данила пальнул и промахнулся.

— Я же говорю, спать пора, — сладко зевнул Кричевский. — Хватит, пьяны.

— Ты — не знаю, а я как дуб! — возразил Данила Нечай. — Вот пойду, сяду на куриный насест и не сверзюсь. Час буду сидеть и не сверзюсь, потому что как дуб. Пошли.

— Пошли, — согласился Кричевский.

Ласковая ночь, синяя, пахнущая парным молоком, стояла, огороженная от туманов плетнями. Месяц, как люлька, висел, прибитый к золотому гвоздю звезды.

Глядя на небо, казаки справили нужду.

— Парубков не слышно, — сказал Кричевский. — Теперь самое время песни петь, да вот не до песен…

— Пошли! — сказал Нечай.

— Куда?

— На насест залезу и не сверзюсь.

— Ну зачем тебе на насест лазить. Я верю, что усидишь.

— Знаю, как ты веришь! — погрозил пальцем Нечай и решительно направился в курятник.

Особенно даже не потревожив куриное всполошное семейство, Данила по лестнице забрался под крышу, встал ногами на жердь, пристроился, держась рукой за перила, а потом отпустил руки.

— Видишь?

— Вижу, — сказал Кричевский, садясь на солому возле открытой двери курятника.

Вздремнул и сам не понял, сколько времени прошло. Вдруг заорал петух. Кричевский вскочил на ноги. Тотчас очнулся.

— Данила!

Насест заходил ходуном, куры загомонили.

— Чего пугаешь? — ответил голос сверху. — Чуть из-за тебя не сверзился.

— Слазь! Хватит тебе.

— То-то! — сказал Данила и спрыгнул наземь.

Вышел из курятника довольный, облизнул пересохшие губы.

— Молочка бы, утром встанем — как с гуся вода.

— Не будить же людей.

— А зачем будить? Погреб-то вон, возле шелковицы.

— Темно, — сказал Кричевский неуверенно.

— Я ночью, как кошка, вижу, — сказал Данила.

Забрался в погреб, достал две кринки молока. Выпили. Поглядели друг на друга, и Данила полез за другой парой.

Кринки повесили на колья, сушиться.

Тут дверь хаты скрипнула, и в белой исподней рубахе вышла из дому старуха.

Казаки тотчас залегли там, где стояли, в махнувшую в рост на хорошем солнце лебеду. Старуха, ворча, побродила по двору, затворила дверь в курятник, подошла к погребу, понюхала недоверчиво воздух, зевнула, перекрестилась и пошла досыпать.

— А хорошо тут! — сказал Нечай. — Небо-то над головой — ого какое! Не пойду в хату, здесь буду спать.

— Спать так спать! — откликнулся Кричевский и захрапел, да так, что в гнезде на шелковице воробьиха от страха пискнула.

Данила удивился столь великому храпу, хотел покачать головой, но только вздохнул и ухнулся в сине море на самое дно.

2

Полковник Кричевский проснулся от едва уловимого посвиста сабли. Его так и подбросило с земли, но ничего страшного не случилось.

Казак Микша, повесив через голову корзину, подбрасывал в воздух прошлогодние яблоки, а Данила, голый по пояс, пламенея алыми шароварами по двору, разрубал те яблоки на лету саблей.

— Пан полковник! — обрадовался пробуждению Кричевского Данила. — Пошли в колокола звонить. Людям Богу молиться пора за нас, грешных.

— Уволь! — сказал Кричевский, снова опускаясь в помятую траву. — Я, коли не высплюсь, весь день хожу сердит и ем плохо.

— Как знаешь, — согласился Данила, подсекая очередное яблоко. — Довольно, Микша! Одеваться неси.

Колокольня в селе была высокая, а колокола на ней невеликие. Звонарь ожидал полковника.

— Нынче день великомученика Георгия Нового, — сказал Даниле звонарь.

— Это который змия копьем проткнул?

— Нового, говорю! Тот Георгий Старый. Новый пострадал от безбожного царя Селима-турского.

— Постараюсь ради святого! — пообещал Данила, взбегая по крутой лестнице на площадку, где висели колокола.

Посмотрел из-под десницы на сверкающую ленту Южного Буга, поплевал на ладони и, обматывая запястье веревкой, подмигнул стрижам, летавшим вокруг колокольни.

— Хорошо!

И сразу же ударил во все три колокола, добавляя солнцу серебра и радости.

Звонил и видел, как скачут поймой шестеро казаков — из ночной разведки возвращаются. Опытным глазом приметил — шибко скачут, видно, вести у них скорые.

3

Весь день готовились к бою. Без страха, без спешки. Данила Нечай ожидал других своих разведчиков. То, что ляхи идут, — знали, теперь нужно было понять, куда идут, какими силами, чего хотят получить. К вечеру картина прояснилась.

Наступление шло двумя колоннами: Фирлей — на Заслав, Лянцкоронский и Остророг — на Старо-Константинов. Причем эта вторая колонна в свою очередь тоже разделилась. Половина отряда повернула на Межибож.

— Сначала бьем, которые ближе! — решил Данила Нечай.

— Хорошо бы разом кончить Лянцкоронского и Остророга, — предложил Кричевский, — Фирлей сам убежит.

— У Лянцкоронского и Остророга, у обоих тысяч семь, — стал подсчитывать Нечай. — К Межибожу идет чуть меньший отряд, но сильный — крылатая конница да наемники… А у нас сколько?

И засмеялся.

Охочих людей, крестьян и всякой голытьбы, у