Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады - Александр Рубашкин

Эти стихи Бориса Лихарева – точный отчет современника. Музыка порой казалась неожиданной в этих трагических условиях, но она стала поддержкой неоценимой. И весной сорок второго, и во вторую блокадную зиму, все еще очень трудную для ленинградцев, едва пришедших в себя за короткое лето. Одна из ленинградок (А. П. Наумова-Маккавеева) вспоминала: «Я очень замерзала дома, а каково на фронте? В такие ночи все время думаю об этом. Особенно о Сталинграде. Из-за стены опять хорошая музыка – концерт Глиэра… Как странно, что она еще есть… И совсем трудно представить, что люди сидят в освещенном зале и слушают музыку».

Постоянные передачи – «Радиохроника», «Фронтовая радиогазета», «Письма с фронта» и «Письма на фронт» – обычно шли в определенное время. С конца 1942 года появилась новая постоянная рубрика, подсказанная самими слушателями. Ведь еще первой военной зимой они обращались к исполнителям со своими просьбами: «Вера Ивановна, – писал боец Н. Денисов певице В. Шестаковой, – спойте перед микрофоном „Песню Сольвейг“ из „Пер Гюнта“ и арию Тоски. Буду Вам очень благодарен…» Другой слушатель сообщал заслуженному деятелю искусств РСФСР В. Касторскому: «Только что слышал Вас по радио. Какое счастье услышать знакомый голос… В свободную от службы минуту провели к себе в землянку радио, и теперь будем отдыхать с товарищами, греясь у буржуйки и слушая родной город».

Именно письма на радио породили еще одну форму музыкальных передач: концерты по заявкам раненых. Это была идея, рожденная в особых обстоятельствах фронтового города. Госпиталей здесь оказалось много, вывозили лишь самых тяжелых больных, остальные лечились и выздоравливали, не уезжая из Ленинграда. И вот для них изо дня в день, по утрам, словами: «Слушайте концерт по заявкам раненых…» начиналась музыкальная передача. Звучала не только знакомая музыка, песни в исполнении лучших певцов, но и назывались десятки фамилий раненых воинов. Они знали: это для них поют песни, это по их просьбе составляется программа. Они знали и другое: товарищи, родные, близкие могут услышать знакомое имя.

И действительно, люди находили друг друга благодаря этим письмам. Успех передач был необычайным. Бойцы называли эти утренние концерты лучшим лекарством. Из госпиталей только за первый год пришло более десяти тысяч заявок на исполнение любимых произведений, а каждую подписывало несколько человек. В 1943 году радио передало свыше пятисот таких концертов, выполняя практически почти все заявки. Передачи шли не только из студии – их вели из клубов госпиталей и прямо из палат тяжелораненых. В этих случаях весь Ленинград мог почувствовать, как бойцы принимают артистов, как реагируют на их выступления.

Каждый концерт по заявкам вызывал благодарные отклики. Старший сержант Каюм Ягодин долго был на фронте, не слышал своей национальной музыки. Он написал в Радиокомитет: «Находясь в госпитале, я услышал свои родные прекрасные татарские песни. Забыв про болезнь, я невольно подошел к репродуктору и запел. Много сил и бодрости влилось в мое сердце сегодня».

Музыкальной редакции приходилось поначалу нелегко. Больше всего просили повторить выступления одних и тех же исполнителей – С. Преображенской, И. Нечаева, Н. Вельтер, Г. СкопаРодионовой. А ведь у них были и другие «заявки» – на поездки с фронтовой бригадой, выступления в концертах и оперных спектаклях. Постепенно росло число звукозаписей, и концерты по заявкам стали разнообразней, а составлять их теперь стало куда легче. Во многих документах, письмах и даже стихах говорится о музыкальных передачах, которые шли сразу после воздушной тревоги. В этом не было какой-либо закономерности, просто музыка, песня становились лучшей разрядкой после сильного напряжения. «Но вот после отбоя воздушной тревоги мы вновь слышим живой голос диктора: „Слушайте Ивана Алексеевича Нечаева“. Нам помогли песни „Коробочка“, „Меж крутых бережков“ и особенно „Стежки-дорожки“» – так писал И. А. Нечаеву работник швейной фабрики имени Володарского Н. Кукин. В интересной работе А. Крюкова «Музыка в кольце блокады» приведены слова старого театрала, доцента Горного института Н. А. Кондратьева: «Нечаев регулярно пел по радио русские народные песни. Это была очень удачная мысль. Многие, очень многие боялись пропустить эти передачи, откладывались дела, прекращались разговоры».

По свидетельству Нечаева, художественный руководитель Радиокомитета зимой 1941–1942 годов предложил ему подготовить для исполнения несколько народных песен. Для Нечаева это было совершенно новое дело, нот найти не удалось, и баянист В. Кожевников из ансамбля Краснознаменного Балтийского флота подбирал аккомпанемент с голоса. Нечаев исполнял народные песни по воскресеньям, в вечерние часы. Десятки тысяч слушателей подходили к репродукторам дома, на улице, в госпиталях. В адрес Нечаева шли и шли письма с просьбой повторить ту или иную песню, и благодарили: «Вы песней спасали нас от смерти, бодрили, вливали новую свежую струю жизни. И за это все вы нам дороги до конца наших дней. Такими чувствами благодарности полна не только моя семья, я знаю многих людей, перенесших блокаду…» Выступления артиста запомнились ленинградцам. А. Бурлаченко писал: «Я видел, как прибывшие с фронта командиры в изумлении останавливались у радиорупоров и слушали народные песни, которые пел Нечаев». 1 января 1942 года по радио исполнялись отрывки из оперы «Снегурочка». Это был островок в океане музыкального безмолвия. Голодающие, усталые артисты выступали в холодной студии Радиокомитета. И. Нечаев так вспоминал этот первый день нового года: «Поет солист И. А. Лапшенков. Его голос еще звучит, но чувствуется, что у него может не хватить сил допеть до конца. Остальные тоже держатся главным образом напряжением воли».

Нечаев смотрел на своих товарищей, видел, чего стоит им это выступление, и новым чувством наполнялась для него каватина «Полна, полна чудес могучая природа». И. Лапшенков допел до конца. Вечером его не стало. Через два с лишним месяца, 18 марта, отрывки из «Снегурочки» вновь звучали по радио. Это не могло быть простым повторением новогодней передачи. Не пел больше Лапшенков, многих людей потерял хор Радиокомитета. Но были и прежние исполнители. Пришел И. Нечаев, пришла Н. Вельтер. Знакомые с трудом узнавали друг друга. Певица В. Шестакова сказала Вельтер: «Надя, какая ты стала бледная! Тебе не Леля петь, а Снегурочку. Так и кажется, что вот-вот растаешь».

Прошло чуть больше месяца, и 25 апреля в Ленинграде, уже пустившем трамвай, услышавшем первые после зимы концерты и почти ежедневные возобновившиеся бомбежки (их не было всю зиму, враг «ограничивался» обстрелами), один из радиослушателей, инженер Металлического завода Г. Кулагин, записывал в своем дневнике: «А иной раз по радио звучит скрипка, нежная, певучая, душу выворачивающая наизнанку. Слушая ее, забываешь обо всем. Или поет мягкий женский голос, исполняющий задумчиво-грустные романсы Чайковского, раздаются дорогие пушкинские слова. Ты увлечен, захвачен, околдован музыкой, незаметно разжимаются тиски, которые уже десять месяцев непрерывно сдавливают твою голову. И в этот самый момент музыка вдруг переходит снова в завывание. Злой дух войны настиг тебя… „Я здесь! От меня не уйдешь, не спрячешься, не отвернешься!“» У заведующей нотной библиотекой Радиокомитета М. Рудовой сохранились старые книги, в которые записывались произведения (и оригинальные, и инструментовка), приобретенные у композиторов. В первую блокадную зиму записей совсем немного. Старая книга не только позволяет раскрыть отдельные эпизоды музыкальной жизни, но и показывает, какого размаха достигла она к последнему году блокады. Вот одна цифра: за 1943 год Радиокомитет приобрел 3155 музыкальных произведений – значительно больше, чем за обычные мирные годы. Среди записей есть и такая: «1942. 13 января. А. Висневский. Частушки». Сколько раз приходилось слышать по радио: «У рояля Александр Висневский»; «Аккомпанировал Висневский»; «Музыкальная обработка Висневского».

И вот одна эта строка напомнила старому пианисту минувшее. А. Висневский рассказывал, что исполнял частушки в холодной студии, ударяя по клавишам, казавшимся ему желтоватыми льдинками. А пел в тот раз артист И. Горин, который хотя певцом и не был, но, как говорят, умел делать все. Ося Горин, как звали его друзья, был человеком находчивым. Однажды он изменил начало своего выступления (8 декабря 1941 года) и сказал: «Мне полагалось начать концерт для бойцов и командиров с какой-либо песенки. Но песенка будет впереди. А я хочу прежде всего прочитать один замечательный маленький фельетон Ильи Эренбурга, напечатанный в „Красной звезде”. „Шелк и вши”, – называется он». (На этот факт указал мне библиограф Вяч. Попов, обратившийся к архиву Радиокомитета уже после меня.) «Я выступал перед микрофоном сотни раз, – говорил А. Висневский, – но, пожалуй, больше всего волновался, когда в канун сорок второго решился выполнить просьбу Фрица Фукса. Он спросил меня, не знаю ли я рождественские песни, которые поют в Германии. Я сказал, что немного помню, рос в семье музыканта и нередко мальчишкой забегал в кирху на Невском. Вот с таким знанием песни „tille Nacht“ я и сел за орган в тогдашней первой студии Радиокомитета. На фоне этой музыки Фриц обращался к немецкому солдату, вынужденному этот праздник проводить вдали от дома, в окопах под Ленинградом».