Лодка - Лотар-Гюнтер Букхайм

— Все равно будут трепаться по-прежнему! — замечает Старик.

Он задумывается ненадолго, затем говорит:

— Вся эта секретность — сплошной фарс. Томми уже давным-давно завладели нашей неповрежденной лодкой.

— Неужели?

— Да, они сдались. Лодка Рамлова. К югу от Исландии, в открытом море: все наши секретные материалы, все наши коды, все, что только можно, Томми заполучили все одним махом!

— Вот, наверное, радости было в штаб-квартире!

— Когда думаешь о том, что Рамлов мог быть их секретным агентом, перестаешь верить своей правой руке. Он смог уговорить своих офицеров — просто невозможно в это поверить!

Еще один день хода с крейсерской скоростью — и мы прибудем в новый район боевых действий. Получена радиограмма. Мы в напряжении ждем, чтобы ее расшифровали.

Она адресована Флешзигу. Приказ сместиться на семьдесят миль к западу. Вероятно, ожидают прохождения конвоя через эту точку. Штурман показывает мне это место на мелкомасштабной карте. Вблизи побережья Америки, т.е. много дней ходу от нас. Немного времени спустя мы перехватываем радиосообщение для лодки, находящейся недалеко от Исландии — лодки Белера, и еще третье — для действующей в районе Гибралтара — UJ — это Кортманн. Тот самый Кортманн, который ввязался в историю с танкером «Бисмарка».

Лодка сообщает, что не может погрузиться. Это Мейниг, сквернословец Мейниг. Если лодка не может нырнуть, это значит, что она практически обречена.

— Черт! — ругается Старик. — У них нет даже группы прикрытия — они слишком далеко. Все, что мы можем сделать — это лишь скрестить пальцы.

Он нагибается и три раза стучит снизу по деревяшке столешницы:

— Будем надеяться, что он справится. Мейниг! Надо же, чтобы это случилось именно с ним!

Мы все сидим в молчании. Старик беззвучно шевелит губами. Может, он высчитывает, сколько времени потребуется Мейнигу, чтобы дойти до Сен-Назера при крейсерской скорости.

По моей спине бегут мурашки: что они будут делать, если появятся «Сандерленды»[40]? Или эсминцы? На поверхности подлодка, вне всякого сомнения, безнадежно уступает своим противникам. Недостаточно мощности двигателей, чтобы уйти от преследования, брони нет, слабые орудия. Самое уязвимое из всех возможных кораблей: одно попадание в корпус высокого давления — и все!

— Ну, приятель! — это все, что может сказать шеф. Сразу понятно, что он представил себя на месте своего коллеги на той лодке. Он буквально побелел на глазах.

— Шеф, с Мейнигом на лодке, кажется, находится Мейер Первый или Второй? — спрашивает Старик.

— Мейер Второй, господин каплей — мы учились в одном классе в академии!

Никто не раскрывает рта. Мы смотрим в стол, как будто на нем что-то — хоть что-нибудь — можно разглядеть. Я едва могу дышать. Я тоже знаю одного человека на той лодке — Хаберманн — Балтиец Хаберманн, который был вместе со мной в той проклятой инспекционной поездке на Гетенхафен: середина зимы, мороз двадцать пять градусов и восточный ветер.

Я помню его сидящим на холодном линолеуме — совершенно замерзшего, ноги вытянуты во всю длину прямо перед ним, спиной прислонился к обитой шелком переборке «Мыса Аркона», голова свесилась на грудь, изо рта вытекает слюна. Никакого уважения к некогда роскошному интерьеру бывшего первоклассного лайнера, теперь превращенному в плавучую казарму.

Внезапно на меня накатывает нервный смех: старина Хаберманн, босой — он очнулся лишь после третьего похлопывания по плечу.

Позже он признался мне, что пошел искать туалет и заблудился. Голый, в отчаянии он уселся на пол и стал ждать спасения.

Пневмония? Да никогда в жизни? Непривычный к домашнему уюту, он не мог свалиться после многочасового сидения голой задницей на студеном полу. Десять трипперов не справились бы с ним. Но, похоже, это удалось Томми. Скоро выйдет трехзвездное извещение. Флемминг, Хаберманн — их остается все меньше и меньше!

Молчание первым нарушил Старик. Он хотел переменить тему разговора, но вместо этого вернулся к тому, о чем мы думали:

— Здесь нужна настоящая субмарина. На самом деле нас нельзя так назвать. На данный момент мы имеем всего-навсего лодку с возможностью погружения.

Тишина. Лишь когда я в изумлении посмотрел на него, он начал пояснять свою мысль, делая паузы:

— В конце концов, емкости наших аккумуляторов хватает лишь на непродолжительную атаку на перископной глубине или быстрый уход под водой от преследования. По сути, мы не в состоянии обходиться без подъема на поверхность. Мы не можем пройти более восьмидесяти миль под водой, как бы мы не экономили при этом энергию. Если мы будем идти под водой с нашей максимальной скоростью в девять узлов, батареи полностью разрядятся в промежуток времени от часа до двух. Согласитесь, не очень обнадеживающие цифры. При всем при том батареи по сути являются ужасно бесполезным грузом. Их свинцовые пластины весят больше, чем все остальное машинное оснащение лодки, вместе взятое. Так вот, настоящая субмарина должна быть способна крейсировать под водой не за счет дизелей, которым требуется воздух, и которые взамен выдают выхлопные газы. Она не будет такой уязвимой, как мы, у которых в корпусе высокого давления понаделано столько отверстий. Нам необходим такой двигатель, который сможет работать независимо от атмосферы.

Только мы пришли в новый район действий, как пришло сообщение по радио. Мы должны соединиться в одну группу с другими лодками, сформировав таким образом разведывательный патруль. Зона, отведенная для нашего патрулирования, лежит на приличном расстоянии к западу от нашего нынешнего местоположения. Переход туда на крейсерской скорости займет у нас двое суток.

— Они окрестили группу «Волчья стая» — великолепно! — говорит Старик. — Очевидно, у них при Генеральном штабе есть придворный поэт, который выдумал эту ерунду — «Волчья стая», подумать только! «Маргаритки» подошло бы ничуть не хуже. Правда, звучит не так воинственно…

Старику считает, что даже «район боевых действий» кажутся слишком уж высокопарными словами. Дай ему волю, привычный набор морских терминов существенно поубавился бы. Сам он может целыми часами подбирать наиболее обыденные выражения для записей в боевом журнале.

Я перечитываю то, что успел занести в свою синюю записную книжку.

Воскресенье. Шестнадцатый день в море. Сообщение о конвое, направляющемся на восток. Легли на курс девяносто градусов в направлении конвоя.

Понедельник. Семнадцатый день в море. Получили указание о новом главном курсе. Дальше к югу. Сеть тянут в том направлении. Похоже, с нами вместе патрулируют всего лишь пять лодок — ничего себе сеть! Либо ячейки сети слишком большие, либо сама сеть слишком маленькая. Скорость восемь узлов. Остается надеяться, что лодки держат линию. А также что командование как следует учло плохие погодные условия в нашем районе.

Никаких пулеметных стрельб из-за плохой видимости. «Могли бы вообще выбросить их за борт!» Погружаемся, чтобы послушать, что творится вокруг.

Среда. Девятнадцатый день в море. Соблюдаем радиомолчание, которое вправе нарушить только, чтобы сообщить о контакте с противником. В нашем районе теперь собралось более пяти лодок. Враг не должен узнать о нашей группировке. Результат поиска: нулевой. Море умеренное. Слабый ветер с северо-запада. Слоисто-кучевые облака. Но близко от поверхности воды висит плотная пелена. Никаких следов конвоя.

Пятница. Двадцать первый день в море. Нас перевели в другую передовую группу патрулирования.

— Одному Богу известно, где болтаются эти ублюдки! — ворчит командир.

Двадцать второй день в море. Такое впечатление, что время остановилось. Небо цвета говяжьего жира. В течение всего дня этот огромный тяжелый купол сала нависает над темным океаном — и ни разу не показалось солнце, чтобы растопить его.

Сегодня вокруг нас превосходный, чистый горизонт. На нем нет ничего. Ни одного облачного перышка. Совсем ничего. Если бы только мы могли подняться повыше! Конечно, это неоднократно пытались совершить. Во время Первой мировой войны в воздух поднимали наблюдателя на воздушном змее, но, очевидно, без большого успеха.

Двадцать второй день в море. Поднялся ветер, и океан весь, насколько хватало глаз, покрылся бурунами. Волны невысокие, но все бурливые. Они придают серо-белому океану древний вид.

Небе, затянутое над нашими головами сплошным серым покрывалом, выглядит зловеще. Справа по борту с серых небес начинает накрапывать завеса дождя, отклоняемая ветром. В ее разрывах над горизонтом проглядывает единственная слабая полоска света. Стена дождя иссиня-серая с легкой примесью фиолетового цвета. Со всех сторон наползает пелена, похожая на туман. Эта стена медленно, но неуклонно близится к нам, и командир приказывает принести на мостик плащи и зюйдвестки. Он клянет погоду.