Лапландия. Карелия. Россия - Матиас Александр Кастрен

всего сильнее в Рованьеми, Кеми и по Нижнему Торнео. Пересе­ление карелов покрыто мраком. Мне кажется, впрочем, весь­ма вероятным, что они переходили сюда мало-помалу из нынешнего Кемьского уезда, что заселили прежде всего и гуще Рованьеми и что отсюда уже перебрались в Терволу, в Кеми и к Нижнему Торнео. По этому направлению совер­шали они всегда свои торговые путешествия, которые были, может быть, только обновленной формой их прежних стран­ствований и переходов внутри Финской области. Замеча­тельно, что близ Рованьеми карельская колонизация как бы обрезывается. В Кемитраске нет и следа какого-нибудь смешения с карелами, между тем как именно эта местность и представляла им самое лучшее убежище, если б они дей­ствительно были вытеснены из пограничной Русской Лап­ландии в Финляндию. Сродство же жителей Кеми, Торнео и Рованьеми с русскими карелами доказывается многим. Поразительны в этом отношении многие особенности язы­ка, между прочими — личные местоимения: mie, sie, гла­гольное окончание oitsen, окончание наречий на sta (вместо sti в Торнео) и многие слова, которых в другом месте не услышишь. Старинная народная одежда до того сходна у обоих народов, что несколько лет тому назад и я, и один мой знакомый приняли за русского карела-крестьянина из моей родины — Терволы. Точно так же сходны и многие из хозяйственных принадлежностей, например, сани, лодки, косы, шкапы и т.п.

Как ни сомнительно, по всему вышесказанному, пред­положение, что Русская пограничная Лапландия была не­когда заселена значительно, а южная ее часть даже и ис­ключительно карелами, смешение лопарского и карельско­го элементов заметно, однако ж, везде, особенно в южной части Кольского уезда. Оно проявляется не в одном языке, но и в телосложении, в чертах лица, в образе жизни, в нра­вах. Так, например, черты лица у лопарей Маанселькэ пра­вильные, они стройны и рослы и не имеют этого тонкого, пискливого голоса, по которому тотчас можно узнать на­стоящего лопаря. Живут они частью в курных избах, час­тью в карельских домах и несколько уже десятилетий не переменяют места, что решительно не в нравах лопарей. Язык их преисполнен карельскими словами и оборотами. Хотя и здесь мы не могли порядочно им заняться, потому что в каждой избе находили большее или меньшее число мурманцев, которые вели какой-то мелочный торг, но все-таки мы слышали лапландские речи, вследствие чего и ос­тались на несколько дней в этой деревне.

Не стану вычислять множества финских речений (финницизмов), записанных мною в Маанселькэ, скажу только мое мнение о свойстве русско-лапландского наречия вооб­ще, за исключием, впрочем, терского, которое совершенно неизвестно. Русско-лапландское не представляет в грамма­тическом отношении таких существенных отличий от про­чих лапландских речей, какие обыкновенно принимаются. Оно частью приближается к горно-лапландскому, частью к энарскому, а во многих местностях занимает середину между обоими. Особенность его заключается в небольших оттен­ках форм, по преимуществу же — в сокращении оконча­ний. Гласная буква на конце слов везде уступает место рус­ским ъ и ь. Обыкновенное в других наречиях удвоение со­гласных встречается здесь реже. Нет в нем и такого беско­нечного разнообразного видоизменения гласных букв, ка­кое замечается в прочих, особенно в энарском. Богатством форм оно не может сравниться с наречием пограничной Фин­ляндии, еще менее — с шведско-лапландским. Сами рус­ские лопари разделяют свой язык на три главных наречия, из которых одним говорят в селениях Петсинги, Муотка, Патсйоки, Синьель, Нуотозеро, Иокостров, Бабиа; другим — в селениях Семиостров, Левозеро, Воронеск, Кильдин, Маанселькэ; третьим — на Терском полуострове, между Свя­тым Носом и Понойем. Так как я не был во всех этих мес­тах, то и не могу ручаться за правильность этого разделе­ния, замечу только, что наречие лопарей Бабии скорее можно причислить к третьему отделу, более других смешанному с финским языком. Первое из этих главных наречий, по край­ней мере в тех местах, где мы его изучали, — среднее меж­ду горно-лапландским и энарским; второе отклоняется от них несколько более. Впрочем, все лапландские наречия довольно сходны, если только отделить от них чуждые эле­менты, которые каждое по-своему заимствованы из других языков. Дело в том, что лопари имели несчастье войти в близкие сношения с другими народами, когда их собствен­ный язык находился еще в младенчестве, вследствие этого он не только что принял бесконечное множество инозем­ных слов, но даже и в грамматическом отношении сложил­ся во многом по чужим образцам. На этом-то многосторон­нем чужом влиянии и основывается все различие лапланд­ских наречий. Так, в первом из вышеупомянутых русско-лапландских наречий заметно не только русское и финс­кое, но и норвежское влияние; во втором же — русское и карельское. В некоторых местах проявляется сильнее рус­ский элемент, в других же, особливо в аккальской погра­ничной Лапландии, — карельский. Для отыскания же пер­вобытного типа лапландского языка необходимо тщатель­ное сравнение каждого из его наречий с прочими, и при всякой разности беспристрастное исследование нельзя ли объяснить ее чужим влиянием — очистительный процесс, не лишний даже и для финского языка.

Боясь вдаться в неуместные подробности, прерываю эти замечания и отправляюсь в Разноволок (Разнъярг), попы­таю, не лучше ли пойдет изучение лапландского языка хоть на этой станции. Все напрасно! Именно здесь-то и можно было воскликнуть с Карамзиным:

Какая смесь одежд и лиц,

Племен, наречий, состояний!

Так как все вышеупомянутые полчища мурманцев дол­жны непременно проезжать через Разноволок, и лапландс­кие ямщики из отдаленнейших мест ждут обыкновенно на этой станции рыбаков, отправляющихся далее к западу, то и нетрудно представить себе, как здесь все оживлено в это время. Рассказывают, что несколько лет тому назад на этой станции собралось до 1200 человек. Теперь съезд был, ко­нечно, далеко не так велик, но все-таки слишком достато­чен для наполнения двух маленьких комнат. В одной из них два Кольских купца, остановившиеся здесь для прода­жи хлеба мурманцам, очистили нам уголок, в котором я и просидел с карандашом и бумагой в руках целых двадцать четыре часа. В этом-то именно уголке я было и подвергся участи Орфея: бешеная женщина чуть-чуть не растерзала меня. Теснота ускорила мой отъезд из Разноволока в Риккатайваль (Риксуоло).

Здесь лапландская природа, которая от самой Колы представляла нам мало замечательного, начала снова выс­казывать свою исполинскую сторону. В Лапландии красота природы (если только эта страна не вовсе лишена ее) состо­ит и летом, и зимой не в разнообразии и строгости очерков картины, а именно в решительной противоположности это­му — в бесконечном однообразии. Мы теперь на озере Иман­дра, перед нами его бесчисленные заливы, ограничиваемые одним только темно-синим небосклоном, на левой стороне высятся мрачные, туманные очерки исполинской скалы Умитек. Как ни смутна и ни однообразна картина эта, она действует, однако ж, на