Война в небесах - Чарльз Уильямс

— Именно потому, что в ней — сила, ее и нужно уничтожить, — яростно зашептал старик, перегнувшись через прилавок. — Неужели вы еще не поняли? Они создают, мы уничтожаем! Они мешают нам, мы — им. Когда-нибудь мы уничтожим весь мир. Можете вы так ее использовать? Что мы, дети, чтобы гадать на ней, или искать клад, или соблазнять кого-то? Уничтожив ее, мы уничтожим еще один их оплот, приблизимся еще на шаг к тому часу, когда мы восстанем против небес и они падут.

Ничто на свете не приносит большей пользы, чем уничтожение!

Слова эти дышали такой страстью, что Грегори невольно попятился. И все-таки он не хотел сдаваться.

— Так почему бы не использовать ее, чтобы уничтожить их? — спросил он. — Посмотрите, я же призвал через нее детскую душу, она подчинилась. Пусть чаша побудет у меня еще немного, я поработаю с ней.

— Это — измена, — злобно отчеканил Манассия. — Подержать для того, сохранить для сего! — передразнил он Персиммонса. — Уничтожьте ее, говорю вам! Пока вы приберегаете что-нибудь для себя, вы — не наш. Нет, нынче же ночью она вздрогнет, померкнет и обратится в ничто!

Грегори посмотрел на грека, тот ответил бесстрастным взглядом. Манассия возбужденно бормотал что-то, пока грек не протянул руку и не коснулся его плеча. Тогда тот сердито вздрогнул и разом смолк.

Глядя куда-то поверх их голов, Димитрий заговорил:

— Все едино, в конце своем — все едино. Вы не доверяете друг другу, и каждый из вас не доверяет мне. Но в конце концов не останется ничего, кроме вас. Все в мире проходит.

Сердца ваши будут томиться, ибо нет ничего, одна суета, а в середине ее — усталость, это и есть вы. Все поблекнет, ваша усталость выпьет силу ваших желаний, останется лишь пустота. Я едва заглянул в нее и увидел, что этот удел не минует и меня. Мой дух все еще не свободен от мира вещей. Но тело вовлекается в дух, оба они падут, и тогда вы поймете, что есть предел желаниям, а разрушение венчает все. Пока вы еще стремитесь к чему-то, я помогу вам, ибо близится конец всяких желаний, и тогда никто уже не сможет помочь никому.

Манассия ухмыльнулся.

— Помнится, когда мы познакомились, ты творил великие дела в нашем храме. Уж не хочешь ли ты поклониться теперь Чаше и оплакать свои прегрешения?

— У меня нет ни желаний, ни слез, — ровным голосом ответил грек. — Я устал смертельно, сердце мое изнемогло, глаза ослепли, ибо видели Ничто, в которое мы падаем. Скажи, чего ты хочешь, и я это сделаю, ибо даже сейчас моя сила превышает вашу.

— Я хочу разрушить это, — отвечал Манассия, — разрушить на атомы, даже мельче. Я хочу, чтобы и памяти о нем не осталось в мире.

— Хорошо, — сказал Димитрий. — А вы? — обратился он к Грегори.

— Я помогу вам, — угрюмо отозвался Грегори. — Раз это необходимо, я хочу того же.

— Нет, не поможете! — вскричал Манассия. — Сердцем вы еще стремитесь обладать ей.

— Пусть ищущий обладания стремится к обладанию, а жаждущий разрушения ищет разрушения, — мерно произнес Димитрий. — Пусть каждый из вас идет к концу своей дорогой.

Я помогу вам обоим, ибо и обладание, и уничтожение — всего лишь грани единого зла, его обличья. Сейчас это зло владеет вашей душою, но горек грядущий день, когда ею не будет владеть ничто, и она одна останется нетленной среди последнего распада.

— Идите, расставляйте свои ловушки, — приказал он Грегори. — А мы с Манассией обдумаем все это.

Но Манассия не торопился.

— Вы не могли бы описать нам Чашу? — обратился он к Грегори. — На что она похожа? Какого размера?

Грегори кивнул в сторону Димитрия.

— В прошлую субботу я приносил сюда книгу, — ответил он. — Там есть рисунок, можете посмотреть. Но зачем вам описание, если вы все равно собрались покончить с ней?

Ответил ему Димитрий.

— Неизвестно, что принесет завтрашний день в ваши ловушки. Пока вы стремитесь к обладанию, вы обладать не будете. Разрушение еще не свершилось.

Грегори попытался понять, что он имеет в виду, помотал головой и медленно вышел из лавки.

Оттуда он отправился к сыну, клокоча бессильной яростью — как же это, он с таким трудом добыл Чашу, а она исчезнет! Когда он разделался с Кеннетом, ему стало полегче. Он выгнал Стивена из кабинета, позвонил в Калли и поговорил с Лайонелом.

На следующее утро, выполняя инструкции, Леддинг направлялся к приходскому дому. В щегольской форме шофера, чисто выбритый, подвижный, он ничем не напоминал бородатого бродягу, месяц назад заходившего к архидиакону, и экономка его не узнала. Она решила (с его слов), что он доставил письмо от мистера Персиммонса.

— Хозяина дома нет, — сказала миссис Лексперроу. — Экая досада! Тащились зазря в такую даль.

— Не беспокойтесь, мэм, — отвечал Леддинг. — По мне, оно даже и лучше, — и он слегка поклонился.

— Да ну вас! — зарделась экономка. — Конечно, хорошо кого-то повидать, у нас тут редко кто бывает, целыми днями поговорить не с кем. Живем-то на отшибе, одни бродяги да священники. Этим-то, понятно, не до разговоров со мной.

Правда, и у них попадаются симпатичные. Недавно к нам епископ заходил, да вот еще один джентльмен погостил с месяц. Уж такой непоседа, все куда-то рвался, дела какие-то устраивал. Но очень любезный. Что у него там за дела, я, конечно, не знаю, но матушка моя говаривала: «Поспешишь — переделывать придется». А уж она-то одиннадцать детей вырастила, двух мужей пережила. Я-то младшая в семье, и вот она, значит, говорит мне: «Люси, голубушка, опять ты в комнате не прибрала, выходит, мне работа…»

Экономка осеклась. Она робела при архидиаконе и его посетителях и старалась сдерживать себя, зная свою болтливость. Но внезапное молчание легко сбивало с толку — надо было ответить, когда ты еще не готов. Так случилось и с Леддингом, и он поспешил произнести:

— Ну, я-то скорее с вами поболтаю, миссис Лексперроу, чем с епископом.

— Грех так говорить, — укорила его экономка. — Знаете, мистер Леддинг, они ведь вроде как учат нас. Правда, в школе учительница говаривала: «Не теряйте времени, девочки, не теряйте времени», — а сама-то все пасьянсы раскладывала.

— Вот, вот, — подхватил Леддинг, на сей раз подготовившийся к продолжению разговора. — Хозяин-то ваш, поди, своим временем вовсю пользуется. Оно и понятно. — Он вежливо засмеялся. — Была бы у него жена, не отлучался бы надолго.

— Да кабы он женатый был, — подхватила миссис Лексперроу, — разве успевал бы столько дел переделать?

Знаете, у него в доме и женщины бывали, ну, такие, всякие…

Я уж и то боюсь, не оговорил бы кто его. А он ведь помогал им, хоть и не стоили они того. Верите, бывает, всю ночь не спит, так из церкви и не выходит. Ему вот свинины нельзя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});