Ванька-ротный - Александр Шумилин

— Как же она к немцам попадёт? Что ж, я её по дороге потеряю?

— Смотрите сюда! Вот здесь будете делать поворот. Через каждые десять минут по дороге будете делать остановки. Ночью нужно периодически прослушивать местность и небо. |Сегодня вечером с шофером объедите весь маршрут.|

— Разрешите вопрос?

— Что там у вас?

— При встрече с противником мы принимаем встречный бой, как я понимаю.

— Правильно понимаете лейтенант!

— У нас могут появиться раненые и кончиться патроны и мины. При таких обстоятельствах куда нам отходить?

— Вам отходить никуда не надо! Вы остаетесь на месте! И ни шагу назад! Если нужно, то мы сами пришлём вам подмогу. Вы остаетесь на месте, ведете огневой или рукопашный бой, раненых перевязывать будете потом.

— Обнаружите десант, машину немедленно назад! Шофёр мне обо всём и о немцах доложит.

— Всё ясно? Вопросов больше нет?

— Схему маршрута запомните на память! Возьмёте сейчас машину и пока светло вдвоём с шофёром объедите все дороги по указанному маршруту. Солдат посадите в машину, когда будет совсем темно. Отдыхать после ночных объездов будете днём.

Теперь мы были при деле! Но я так и не понял главного. Выходит, нас бросили навстречу десанту, чтобы штаб выиграл время и смог уехать куда-то. Полковник об этом ничего не сказал и по всей видимости, нас никто не собирался поддерживать. Мы должны были остаться на месте при встрече с немцами, и до последнего дыхания и патрона держать свой рубеж. Все было крайне загадочно и до предела ясно!

Днём мы вповалку спали в избе, утром и вечером получали кормёжку. А с наступлением ночной темноты отправлялись ловить немецкий десант и были готовы встретить его во всеоружии. Ездили мы с погашенными фарами, часто останавливались, вглядывались, вслушивались в ночную темноту и смотрели в сторону Калинина, ожидая оттуда десанта. Я стоял наверху, облокотившись на кабину водителя, и смотрел по сторонам, изучал звездное небо и смотрел на вселенную.

То, что город Калинин был взят немецким воздушным десантом, полковник мне ничего не сказал. Об этом я узнал на кухне у повара. Несколько офицеров штаба потом обмолвились об этом.

Но наша лёгкая жизнь и приятная служба длились недолго. Однажды за околицей у леса в пустом сарае появились солдаты, и в расположение штаба пришёл наш командир роты старший лейтенант Архипов. Один взвод во главе с лейтенантом Луковичным остался за Волгой и не явился сюда.

Я знал прежде, что Луконин ходил в деревню к какой-то бабёнке. Его иногда посылали ко мне на огневую точку по вопросу увязки огня. И он всегда начинал разговор по поводу своих похождений. Он был мой сосед справа и занимал ДОТ в нескольких километрах от меня. По возрасту он был старше меня. И это давало ему преимущество в разговорах со мной. Он со знанием дела мог мне рассказывать о бабах, как несмышленому в этом деле. Он скрывал эту связь от других и особенно от ротного, но почему со мной в разговорах он впадал в откровение? Почему он передо мною хвастался и красовался своими похождениями?

— Ну что лейтенант? — говорил он мне и улыбался во весь рот, — Хочешь расскажу, как я с бабами обращаюсь?

Возможно главной причиной того, что я не получил приказа об отходе, явилось желание Луконина остаться с солдатами в деревне, где жила его баба, и сдаться немцам потом? Он остался сам и решил оставить меня |в неведение, о том, что есть| не передав мне приказ уходить за Волгу.

Командир роты Архипов подтвердил, что взвод Луконина не вышел с линии обороны. Больше того, он приказал Апоконину лично передать мне приказ об отходе, так как связь уже была снята, a я стоял на самом левом фланге обороны [батальона].

Встретились мы с Архиповнам 20-го октября, я увидел его и заторопился к нему навстречу.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — сказал я и мы улыбнулись друг другу.

Наш командир роты был среднего роста. Всегда подтянутый, собраний и аккуратный. Ему было за тридцать или около тридцати. Я тогда по внешности не мог точно определить возраст человека. Гимнастерка его выцвела от частой стирки и сушки на солнце.

Стирал он всегда лично, подворотнички пришивал тоже сам. Он доставал из планшета завернутый в холстину кусок мыла и в свободную минуту стирал то одно, то другое. Он держал себя всегда в чистоте. Строевой выправкой он особенной не отличался, не затягивался ремнями намертво, как это делали мы. Он не выпячивал грудь колесом и не стучал каблуками, как это приучили нас делать в училище, хотя сапоги у него всегда были отмыты от грязи и начищены до блеска гуталином. Он не спускал книзу голенища своих сапог, как это делали некоторые молодые лейтенанты.

Старший лейтенант был уравновешенным и скромным человеком. Он представлял собой образец командира умного и простого. Он не стоял растопырив ноги, когда разговаривал с подчиненными, и не шаркал ногами, когда подходил к своим начальникам. Он был прост всегда и везде, лицо его худое и доброе всегда было озабочено мыслями и делами. Глаза были немного грустными, но всегда излучали душевную простоту и доброту.

Он никогда не кричал и не возвышал свой голос. Такое впечатление, что он боялся или стеснялся его. Он не напускал на себя театральные позы перед строем, всегда был одинаков и со всеми внимателен и вежлив. В общем, как мне казалось, он собрал в себе всё лучшее и человечное, всё умное и рассудительное.

Помню, он даже не рассвирепел, когда Луконин перепился в эшелоне со своими солдатами. Он помолчал, а потом сказал, — Завтра поговорим, когда отрезвеет!

Говорил он всегда по делу, не меняя голоса, и без выразительной мимики на лице. Вначале было даже трудно привыкнуть к нему после училища. В училище было обычаем у офицеров кричать и драть свои глотки. Я до сих пор помню искаженные злобой физиономии младших командиров и лейтенанта Клока. [Они] |остались отпечатанными в памяти на все последующие годы.| Где, у кого переняли они эту злобу, так обращаться с курсантами и солдатами.

Старший лейтенант Архипов был человек совсем другой. Трудно было определить, где он просто советует и когда отдаёт боевой приказ. Я его очень уважал. И до того, как я попал в его роту, и после того, на всём протяжении войны мне не приходилось встречать похожего на него и достойного человека. Чаще попадались безграмотные горло хваты и злобные дураки. Он был для меня эталоном, по которому я сравнивал сослуживцев и начальников, врагов моих и друзей.

— Нет! Этот совсем не похож на него! Этот, простите, безмозглый и лает как собака.

Но вернемся к Архипову. Несмотря на свою мягкость и обходительность, он был в высшей степени требовательным и волевым командиром. Он следил за служебной деятельностью офицеров роты и знал по фамилии почти всех солдат.