Смерть и жизнь больших американских городов - Джейн Джекобс

Если говорить о максимальных цифрах, то я не знаю района, где жило бы более 200 000 человек и он действовал бы как район. В любом случае эмпирические границы для численности населения диктует географический размер. В реальной жизни максимальный размер развившегося естественным путём, эффективного района, мне кажется, составляет примерно полторы на полторы мили[21]. Дело, вероятно, в том, что участок большей величины становится неудобен для достаточно интенсивного местного перекрёстного использования я для функциональной идентификации, которая лежит в основе политической идентификации района. Успешный район в очень крупном городе должен, таким образом, быть плотно населён — иначе невозможно добиться соединения достаточного политического веса с географической жизнеспособностью.

Важность географического размера не означает, что можно взять карту, разбить на ней город на участки примерно в квадратную милю, идентифицировать эти участки их границами — и вызвать тем самым городские районы к жизни. Не границы создают район, а перекрёстное использование и живая жизнь. Тему физического размера и границ района я затронула вот почему: природные или рукотворные объекты, образующие физические барьеры для лёгкого перекрёстного использования, должны где-то быть. И пусть они лучше находятся на краях участков, достаточно крупных, чтобы функционировать как районы чем вторгаются в ткань районов, хорошо устроенных в иных отношениях. Суть района в том, что он представляет собой внутренне, а также во внутренней непрерывности и взаимоперекрытиях использования, а не в том, чем он ограничен или как он выглядит с воздуха. Во многих случаях очень популярные городские районы спонтанно расширяются до тех пор, пока не натыкаются на те или иные физические барьеры. Слишком тщательно отгороженному району, помимо прочего, грозит опасность потери экономически стимулирующих его посетителей из других частей города.

Градостроительные единицы, значимо характеризующиеся не формальными границами, а только своей внутренней тканью и той жизнью, тем многосложным перекрёстным использованием, что они порождают, разумеется, никак не вписываются в ортодоксальные градостроительные концепции. Потому что одно дело — помогать живым, сложным организмам, способным самостоятельно определять свою судьбу, совсем другое — создавать застывшие, инертные поселения, способные (в лучшем случае) лишь поддерживать сохранность того, что они получили в готовом виде.

Говоря о важности районов, я вовсе не хочу сказать, что эффективный район крупного города самодостаточен экономически, политически или социально. Разумеется, такого не бывает и быть не может, и в этом отношении район не отличается от улицы. Не бывает и так, чтобы районы оказывались дубликатами друг друга; различия между ними огромны, и так и должно быть. Большой город — не совокупность одинаковых маленьких городков. Интересный район имеет свой характер и свои отличительные черты. Он привлекает пользователей извне (иначе нельзя достичь подлинно городского экономического разнообразия), а его жители постоянно выходят наружу.

Район и не нуждается в том, чтобы быть самодостаточным. В чикагском Бэк-оф-де-Ярдз до 1940-х годов кормильцы семей большей частью работали на скотобойнях внутри района, и это повлияло на его формирование, потому что районные общественные органы были производными от профсоюзных органов. Но по мере того, как местные жители и их дети переходили от работы на скотобойне к чему-то лучшему, они включались в трудовую и общественную жизнь города в целом. Сейчас обитатели Бэк-оф-де-Ярдз, если не считать только-только окончивших школу, в большинстве своём работают вне района, и это его отнюдь не ослабило — наоборот, он все это время набирал силу.

Конструктивным фактором, который тут действовал, было время. Время в большом городе в определённом смысле компенсирует отсутствие самодостаточности. Время в большом городе — незаменимая вещь.

В перекрёстных связях, которые делают район районом, наделяют его весомостью, нет ничего смутного или таинственного. Они состоят из рабочих отношений между конкретными людьми, которые зачастую имеют между собой мало общего помимо того, что живут на одной территории.

Первичные связи, формирующиеся на мало-мальски стабильных участках крупных городов, возникают в уличных округах, и возникают они между людьми, имеющими между собой нечто общее помимо места проживания и состоящими в одной организации, будь то церковь, родительско-педагогическая ассоциация, бизнес-ассоциация, политический клуб, местная гражданская лига, комитет для сбора средств на здравоохранение или другие общественные нужды, общество выходцев из такой-то деревни (частое явление среди пуэрториканцев в наши дни, как в прошлом — среди итальянцев), ассоциация домовладельцев, общество активистов, занимающихся благоустройством квартала, общество протестующих против тех или иных несправедливостей, и так далее до бесконечности.

Если вглядеться практически в любой более или менее устойчиво живущий фрагмент большого города, то увидишь столько организаций, в основном мелких, что закружится голова. Миссис Гоулди Хоффман из филадельфийского управления по плановой перестройке решила в порядке эксперимента выявить все организации и объединения на одном милом маленьком городском участке, который подлежал реконструкции и где проживало около десяти тысяч человек. К своему и общему изумлению, она насчитала их девятнадцать. Мелкие и специализированные организации вырастают в наших больших городах, как листья на деревьях, и по-своему служат ярчайшим свидетельством человеческого упорства и жизнестойкости.

Но для того чтобы формирование эффективного района вступило в решающую стадию, требуется куда большее. Должна созреть совокупность взаимопереплетающихся и притом многообразных связей — рабочих связей между людьми, чаще всего лидерами, которые, расширяя сферу своей местной общественной жизни за пределы ближних улиц и специализированных организаций или объединений, завязывают отношения с теми, кто укоренён совсем в иной среде. Такие «перескакивающие» взаимоотношения в крупных городах в большей степени зависят от случая, чем подобные им, но почти вынужденные «перескакивающие» связи между членами различных маленьких групп внутри самодостаточных зон или небольших населённых пунктов. Возможно, из-за того, что мы, как правило, лучше умеем объединяться по интересам в масштабах целого города, чем формировать районы, «перескакивающие» связи в рамках района иногда случайно возникают между его жителями, которые сначала знакомятся в том или ином специализированном городском сообществе и лишь затем переносят свои взаимоотношения на районный уровень. Именно так зародились, к примеру, многие районные сети Нью-Йорка.

Для того чтобы сплотить район в нечто по-настоящему весомое, хватает на удивление малого числа, сравнительно со всем его населением, таких «перескакивающих» активистов. Примерно сотня человек достаточна для стотысячного района. Но людям нужно время на то, чтобы найти друг друга, наладить выгодное сотрудничество, — как и на то, чтобы укорениться в тех или иных малых сообществах, объединяемых общностью места или особого интереса.

Когда мы с сестрой только переехали в Нью-Йорк из не столь крупного города, мы развлекались игрой в «сообщения». Мне кажется, с её помощью мы неосознанно старались освоиться в огромном, сбивающем с толку мире, в который вышли из своего кокона. Суть игры состояла в том, чтобы вообразить двоих резко отличных друг от друга людей — например, охотника за головами на Соломоновых островах и сапожника в Рок-Айленде, штат Иллинойс — и представить себе, что один должен передать другому устное сообщение. После этого каждая из нас молча изобретала правдоподобную — или по крайней мере мыслимую — цепочку людей, через которых сообщение могло быть передано. Выигрывала та, кому удавалось придумать более короткую цепочку. Охотник за головами мог бы поговорить с вождём своей деревни, тот — с торговцем, приехавшим за копрой, тот — с офицером с проплывавшего мимо австралийского патрульного судна, тот — с матросом, у которого в Мельбурне подошла очередь получить увольнительную на берег и т. д. А на другом конце цепочки сапожник услышал бы сообщение от своего священника, тот — от мэра, тот — от сенатора штата, тот — от губернатора и т. д. Вскоре почти для любых персонажей, каких мы могли выдумать, у нас имелся рутинный набор ближних звеньев, а вот с серединой цепочки иной раз было не так легко, пока мы не начали использовать миссис Рузвельт. С её помощью вдруг оказалось возможным перескакивать через большие, многозвенные промежуточные этапы. У неё были необычные, невероятные знакомства. Мир очень сильно сузился. Он сузился настолько, что мы лишились нашей игры, которая стала слишком короткой и скучной.