Голодные игры - Сьюзен Коллинз

Придя на место нашей первой встречи, я обнаруживаю, что с тех пор тут никого не было. Нигде, ни на земле, ни на деревьях, нет ни малейших следов Руты. Странно. Сейчас полдень, и при любом раскладе ей следовало уже вернуться. Ночевала она, конечно, на дереве. Где еще она могла укрыться в полной темноте, пока профи бродили по лесу со своим ночным зрением? Третий костер — хотя я забыла посмотреть вчера вечером — должен был загореться совсем далеко отсюда. Наверное, Рута возвращается очень осторожно. Скорее бы уже приходила. Мне не хочется торчать здесь весь день. После обеда я планировала подняться выше по холму и по пути охотиться. Сейчас мне ничего не остается как ждать.

Я смываю кровь с куртки и волос, обрабатываю раны, число которых увеличивается день ото дня. Ожоги порядком подзажили, Но я все равно слегка смазываю их лекарством. Чтобы инфекция не попала. Потом съедаю вторую рыбину. На такой жаре все равно испортится, а для Руты еще добуду. Только бы она появилась. Со своим половинчатым слухом я не чувствую себя в безопасности на земле, поэтому забираюсь на дерево. Если покажутся профи, сверху будет удобно их перестрелять. Солнце едва тащится по небу. Чтобы не сидеть без дела, жую листья и прикладываю лепешки к местам укусов.

Волдырей уже нет, хотя кожа еще побаливает. Расчесываю пальцами влажные волосы, заплетаю косу. Зашнуровываю ботинки. Проверяю лук и оставшиеся девять стрел. Несколько раз машу веткой у левого уха, надеясь услышать шелест — безрезультатно.

В животе урчит, несмотря на съеденные мясо и рыбу. Видно, сегодня у меня один из тех дней, которые в Дистрикте-12 называют дырявыми: сколько в такой день ни ешь, все мало. А сейчас еще и заняться нечем. В конце концов я сдаюсь. Ну в самом-то деле — надо же как-то восполнять вес, потерянный на арене. А с луком и стрелами от голода я не помру.

Я неторопливо лущу и съедаю горсть орехов. Грызу последнюю галету. Затем принимаюсь за шею грусенка; ее хватает довольно надолго. Потом очередь доходит до крылышка, и с грусенком покончено навсегда. Сегодня дырявый день, и даже после этого я не могу отогнать от себя мысли о еде. Особенно обо всех тех вкусностях, что подавали в Капитолии. Цыпленок в апельсиновом соусе. Пироги и пудинги. Бутерброды. Макароны с зеленым соусом. Тушеная баранина с черносливом. Я посасываю листья мяты и уговариваю себя прекратить пустые мечтания. Мята помогает: дома мы часто пьем после ужина мятный чай, и желудок, наверное, решил, что время для еды закончилось. Я на это надеюсь.

Никогда еще здесь на арене мне не было так хорошо. Я сытно поела, отогрелась на солнышке, под рукой у меня лук и стрелы. Сижу и мягко покачиваюсь на ветвях. Но надо идти дальше. Где же пропадает Рута? Тени начинают расти, а вместе с ними и мое беспокойство. Ближе к вечеру я решаю пойти ее поискать. Хотя бы дойти до места третьего костра и посмотреть, не найдется ли там какого-нибудь намека на то, где она может быть.

Перед уходом я разбрасываю вокруг нашего старого кострища несколько листочков мяты. Мы рвали их не здесь, и Рута сообразит, что я сюда приходила, а для профи они ровным счетом ничего не будут значить.

Меньше чем через час я добираюсь туда, где Рута должна была развести третий костер, и сразу понимаю: что-то пошло не так. Хворост аккуратно сложен в кучу, местами, как надо, подсунута сухая трава, но огонь так и не был разожжен. Рута все приготовила, а потом не смогла вернуться. Где-то между вторым костром, дым которого я видела перед тем как взорвала пирамиду, и этим местом Рута попала в беду.

Она ведь жива! Жива ли? Если сигнал из пушки дали сегодня рано утром, я могла его не услышать. Тогда мое правое ухо еще не пришло в норму. Что, если сегодня вечером я увижу ее в небе? Нет, не хочу даже думать об этом. Найдется куча других объяснений. Она могла заблудиться, ей пришлось прятаться от хищников или какого-нибудь трибута. Цепа, например. Что бы ни случилось, я уверена: Рута застряла где-то между вторым костром и этой кучей хвороста у моих ног. Что-то удерживает ее на дереве.

Надо пойти и освободить ее.

После часов бесполезного ожидания приятно начать хоть как-то действовать. Тихо крадусь меж деревьев, стараясь держаться в их тени. Нигде ничего подозрительного. Нет следов борьбы, землю устилает ровный ковер сосновых иголок. И вдруг этот звук. Я останавливаюсь и поворачиваю голову — уж не почудилось ли? Но вот он снова. Рутин коротенький позывной из четырех нот, переданный мне сойкой-пересмешницей. Означающий, что с моей союзницей все в порядке.

Улыбаясь, иду в его сторону. Чуть дальше другая птица подхватывает горсточку нот. Рута пропела их недавно. Сойкам быстро надоедает петь одно и то же. Внимательно осматриваю кроны деревьев, не покажется ли она где-нибудь. Сглатываю комок в горле и пою сама. Надеюсь, Рута поймет это как знак, что опасности нет и она может ко мне присоединиться. Одна из соек повторяет мелодию за мной. И тут до меня доносится крик.

Крик ребенка, маленькой девочки. Никто на арене не способен так кричать, кроме Руты. Я срываюсь с места и бегу, понимая, что это, возможно, западня, что все трое профи, возможно, поджидают меня в засаде. Но ничего не могу с Собой поделать. Снова отчаянные, пронзительные крики.

— Китнисс! Китнисс!

— Рута! — кричу я в ответ, чтобы она знала, что я рядом.

Чтобы они знали. Только бы отвлечь их от Руты. Я — та, кто натравила на них ос-убийц, я получила неизвестно за что одиннадцать баллов на тренировках. Зачем им она?

— Рута! Я здесь!

С криком выскакиваю на поляну и вижу на земле опутанную сетью Руту. Она только успевает высунуть руку и позвать меня, как в ее тело вонзается копье.

15

Трибут из Дистрикта-1 умирает, не успев вернуть себе оружие. Моя стрела глубоко вонзается ему в середину шеи. Он падает на колени и истекает кровью, пытаясь вырвать стрелу. Я уже зарядила вторую и верчусь с луком из стороны в сторону, крича Руте:

— Он один? Один?

Рута несколько раз говорит «да», прежде чем я это осознаю. Она повернулась набок, скорчившись и зажав копье своим телом. Я отталкиваю труп парня и разрезаю ножом сеть. Одного взгляда на рану достаточно, чтобы понять: я ничего не смогу сделать. И никто не смог бы. Острие копья целиком вошло в живот. Я сижу на корточках перед Рутой, бессильно глядя на смертельное оружие. Нет смысла успокаивать ее, говорить, что все будет в порядке. Рута не дурочка. Она протягивает мне ладонь, и я хватаюсь за нее, как утопающий за соломинку. Словно умираю я, а не Рута.

— Ты взорвала еду? — шепчет она.

— Все до последнего кусочка.

— Ты должна победить.

— Я сделаю это. За нас обеих, — обещаю я. Пушечный выстрел возвещает о смерти. Парня из Дистрикта-1. Я смотрю вверх.

— Не уходи. — Рута крепче сжимает мою ладонь.

— Я не ухожу. Я буду с тобой, — говорю я, Придвигаясь ближе и кладя голову Руты себе на колени. Ласково глажу ее волосы.

— Спой, — просит она едва слышно.

Спеть? Что? Я знаю несколько песен. Когда-то в нашем доме тоже звучала музыка. У отца был замечательный голос, и он заражал меня своей любовью к пению, но после его смерти я почти не пела. Только когда Прим сильно болела, я напевала ей ее любимые песенки.

Петь сейчас? Меня душат слезы, а мой голос стал сиплым от дыма и постоянного напряжения. Но я не могу не исполнить последнюю просьбу Прим... то есть Руты. Я должна хотя бы попытаться. Мне приходит на ум колыбельная, которой мы в Дистрикте-12 успокаиваем голодных, несчастных ребятишек. Ее сочинили очень-очень давно в наших горах. Учительница музыки называет такие мелодии горными. Слова очень простые и успокаивающие; в них — надежда, что завтрашний день будет лучше, чем тот кусок безысходности, который мы называем днем сегодняшним.

Я откашливаюсь, сглатываю слезы и начинаю:

Ножки устали. Труден был путь.Ты у реки приляг отдохнуть.Солнышко село, звезды горят,Завтра настанет утро опять.Тут ласковый ветер.Тут травы, как пух.И шелест ракиты ласкает твой слух.Пусть снятся тебе расчудесные сны,Пусть вестником счастья станут они.

Веки Руты затрепетали и опустились. Она еще дышит. Почти незаметно. Я не в силах больше сдерживать слезы, они ручьем текут у меня по щекам. Но я должна допеть для нее до конца:

Глазки устали. Ты их закрой.Буду хранить я твой покой.Все беды и боли ночь унесет.Растает туман, когда солнце взойдет.Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух.И шелест ракиты ласкает твой слух.

Мой голос становится едва слышным: