Улыбка золотого бога - Екатерина Лесина

– Говори нормально, – потребовала Алла. – Значит, ты пошла выгуливать Тяпу?

Кивок.

– И увидела Нику, которая сидела на ступеньках.

Еще один кивок и робкое уточнение:

– Стояла. Я… я поздоровалась, а она – нет. М-миша н-не мог, М-миша не такой.

А вот в это я охотно поверю. Не в его стиле травить, вот придушить, шею свернуть, пристрелить на худой конец – это еще в образ вписывается.

Сказать? Или еще послушать? Они допрашивают друг друга лучше, чем это сделал бы я сам, и отвечают друг другу искреннее, чем мне. Или, во всяком случае, со стороны ложь заметнее.

– Знаешь, Ильве, а ведь права она. – Алла поднялась и, скрестив руки на груди, повернулась к Лизхен. – Не мог он. Яд – женское оружие. Или того, кто привык жить рядом с женщиной.

– Что ты имеешь в виду? – Лизхен поняла с полуслова и торопливо возмутилась, театрально возмутилась: – И вообще Витя еще вчера уехал! А кстати, где ее брат?!

– Миша уехал. Он… он не хотел пересекаться с милицией, – Топа сжалась в судорожный комок. – Они… они были бы рады думать, как Ильве… они бы обвинять начали и…

И поэтому ее старший заботливый брат поспешил убраться из дому, даже не подумав о том, что все равно допросов не избежать, дамы молчать не станут. С другой стороны, поступок показательный, значит, были в прошлом столкновения с законом. Хотя я и так знаю, что были и что Таня-Топа помогла выпутаться. А значит, веры ей никакой.

Но вот они вспомнили обо мне. Глаза серые, глаза карие, глаза голубые… растерянные и испуганные, с надеждой и опасением. А вопрос-то без ответа – кто при чем? Кто убил Нику?

– Яков Павлович, вам не кажется, что хватит отмалчиваться? Ситуация критическая. А если завтра снова у кого-нибудь сердечный приступ случится?

– Ильве, ты преувеличиваешь.

– Я? Нисколько. Тебе, Алла, может, и нравится верить, что все это – стечение обстоятельств, а мне страшно. Да, страшно. У меня ребенок, между прочим!

И тут, прерывая истеричный монолог, завыла собака, уныло и громко, и я удивился, что звук этот исходил из хрупкого тельца, облаченного в розовую попонку.

– Господи, да заткни ты ее! – взвизгнула Лизхен, запустив в Тяпу книгой. Топа зажала уши руками, широкий рукав блузки скользнул вниз, выставляя на обозрение свежий синяк на запястье, Алла с тяжким вздохом упала в кресло, а Ильве, подняв книгу, положила ее на стол и совершенно спокойно сказала:

– Я уезжаю, разбирайтесь без меня.

Ильве

К черту деньги, к черту игры эти идиотские. Неужели они не видят, к чему все идет? Нет, что-то не тянет меня на Никино место. Истеричка, конечно, была и дура невменяемая, но все равно жаль. И страшно – сегодня она, а завтра я.

– Прошу прощения, – Яков наконец-то соизволил рот открыть. Сидел, слушал, подмечал, хорошо хоть не записывал, а теперь вопросы появились. – Но это неверное решение.

Неверное? Это он мне про неверные решения говорит? И что, будет пытаться задержать? Да у него полномочий таких нет – меня задерживать.

– В теории мы имеем убийство и кражу, я рассуждаю пока абстрактно, неприменимо к реалиям. – И глядит-то прямо в глаза, сволочь. Пугает? Да пускай, я отвечу, я тоже глядеть умею. – Таким образом, логично предположить, что фигурку взял тот, кто убил Нику.

– Или Дуся, – и пусть попробует опровергнуть, пусть он трижды влюблен, но должен понимать, что именно у этой курицы самый веский мотив.

– Или Дуся, – согласился он. – Но мы рассмотрим первый вариант, что кражу совершила не она. Вполне вероятно, что Дуся заявит о пропаже, и даже если смерть Ники наступила по естественным причинам, то все равно будет возбуждено уголовное дело. Подозревать будут всех присутствующих или присутствовавших и после вдруг уехавших.

Вот скотина! А с другой стороны – верно: украсть полдела, еще вывезти надо, чтоб при обыске не нашли. Значит, если я сейчас уеду, то фактически признаюсь? Не-е-ет, на такие дешевые приемчики меня не взять.

– Обыскивайте. Вещи, комнату, машину… а может, меня? Яков Павлович, вам же хочется? Такой строгий и неприступный… только скажите сначала, а куда это Дуся сегодня уезжала? И не пропала ли ее статуэтка до того, как обнаружили труп?

Ну, и что он на это скажет?

Он не сказал ничего – Лизхен опередила. Маленькая стерва, поправив шаль, мило улыбнулась и заметила:

– А мысль и вправду неплохая, Ильве ведь не против.

– Это чересчур…

– Ну отчего, Алла Сергеевна? Она же сама предложила. А если отыщем Пта, то и Дусе будет легче, она, бедняжка, совсем расстроилась, да и с ситуацией разберемся. Лично мне неприятно быть под подозрением. И вообще я согласна на обыск, готова пустить вас к себе, смотрите, ищите, тогда, быть может, отстанете. Топа, ты как, согласна?

– Ну… не знаю, наверное.

– Согласна, – оборвала Лизхен. Что она задумала? Нет, не нравится мне эта идея. Отступить? Теперь не дадут, и дядя Яша буравит взглядом, ухмыляется, небось гадает, как выкручиваться буду. А никак не буду, пусть идут, пусть роются, если им так охота, мне все равно.

Да все равно они ничего не найдут.

Яков

Он был в шкафу, на третьей полке, лежал, прикрытый сверху свитером крупной вязки, темно-коричневым, с блестящей золотою нитью, которая гармонировала с тусклым блеском настоящего золота, угол подставки зацепился за кружево блузки, лежавшей ниже, и, вытянув ее наружу, отпустил, позволил соскользнуть текучим шелком на пол. Ильве машинально нагнулась, подняла, сложила и, только потянувшись к шкафу, сказала:

– Это не я! Я не брала его! Я не знала, что он здесь…

– Но он здесь, – с нажимом произнесла Лизхен, улыбаясь. Теперь она была счастлива, и отнюдь не потому, что Толстый Пта нашелся, а потому, что нашелся он в шкафу Ильве, и той теперь придется оправдываться, доказывать, что она не только не брала, но и не убивала, что это все – случайность. Или нет, не случайность, а чей-то финт, и весьма вероятно, человек, затеявший игру, присутствует в комнате и наслаждается представлением. Толстый Пта – увесистая штука и неудобная – грустно улыбался.

– Алла, Топа, вы же не думаете, что это – я? Яков, ну ты им скажи, ты же понимаешь, что это все нелепо! Да если бы я и вправду его взяла, я бы постаралась спрятать понадежнее, я бы вообще утром уехала!

– Нужно отпечатки пальцев снять, – раздраженно заметила Лизхен. – Или их уже стерли? Надо же, какая незадача! И как удобно… Раз – и нет улики.

Сомневаюсь, что она вообще была. Тот, кто затеял этот маскарад, – не идиот, уж об отпечатках подумал бы.

Алла взяла статуэтку и, оглядев со всех сторон, подтвердила:

– Да, это он. Надо Дусе сказать.

– Если она еще не знает, – Лизхен явно требовалась жертва, неважно какая, лишь бы выплеснуть поднакопившуюся злость. Что ее настолько взвинтило? То, что друг уехал и разрыв, похоже, окончателен? Или все же причина не в нем?

– Кстати, Ильве. – Она подняла со стола записную книжку, перелистнула страницы, скользнув по ним беглым взглядом, и, захлопнув, отложила в сторону. – Эта штука здесь ничего не доказывает, ни того, что ты виновна, ни того, что невиновна. Ты вполне могла сама его сюда сунуть, а потом сама и затеять обыск, сама найти и сама удивиться, а потом разыграть представление. Ты же любишь шахматы, сложная игра, многоходовая… и вполне в твоем характере.

– Лиза, не говори так! – Тонкий голосок Топы звенел от напряжения. – Это ошибка.

– Да? А что не ошибка? Яков, вы же тут у нас за следователя, скажите, что я не права?

– Права. Формально.

Вот мерзавка, явно нарывается на ссору, вопрос – зачем?

– Формально… милое слово. А вот, кстати, ты, Топочка, ведь тоже могла бы? Конечно, ты же у нас такая незаметная, беспомощная, бестолковая… такая чудесная маска, правда?

– Лиза, чего ты добиваешься? – Алла подошла к Ильве, обняла и погладила по плечу, та благодарно кивнула.

– Я? Того, чтобы хоть кто-то тут начал искать виноватых, а не невиновных!

– А может, это ты? – Топа говорила, глядя Лизхен в глаза, вид у нее был решительный. – Может, это ты Нику убила? Не из-за наследства, а из ревности, а это, – кивок в сторону Толстого Пта, – чтобы внимание отвлечь?

– Я? Из ревности? Нет, вы только послушайте, что она щебечет! Я убила Нику из ревности! Да боже ты мой, мне и ревновать? Кого? Альфонса? Типа, которого в женщинах интересует лишь одно – размер кошелька? И к кому? К безмозглой, развязной, истеричной стерве, которой и так оставалось жизни год или два? Только такая несчастная дура, как ты, могла подумать…

– Почему он уехал? – тихий вопрос Аллы прервал поток слов.

– Да потому, что понял, что ловить здесь нечего! Да он с самого начала на Дусю нацелен был, думал, очарует и будет всю оставшуюся жизнь барином, а когда не вышло, то на фига ему оставаться? Мне он не нужен!

– Тогда зачем истерить? Морщины появятся, – Ильве шагнула к Лизхен и, коснувшись лица, ласково заметила: – Ты красивая девочка, очень красивая, вот только тебе не говорили, что красота – это еще не все и иногда капризы и желания стоило бы поумерить?