Запасной инстинкт - Татьяна Устинова

Он подхватил портфель.

– Лерочка, где ты, девочка?

“Девочка”, черт побери!

Лера захлопнула дверь так, что дрогнули хлипкие подъездные стены, толкнула вперед того и скатилась на один пролет, трясясь истерической заячьей дрожью. Только бы мать не вышла, только бы не вышла!..

– Что происходит, черт возьми?..

– Давай быстрей! Ты что, не можешь быстрей?! Проворно, как квартирные жулики с добычей, они спустились еще на пару пролетов, и Лера смогла перевести дух и даже поправить завернувшийся задник ботинка.

– Ты что? Ненормальная?

– Я не хочу, чтобы тебя видела моя мать. Кажется, он изумился:

– Почему?

Она повернулась и посмотрела на него.

– А ты не догадываешься?.

– А что, должен?

– Да, должен.

– Нет, не догадываюсь.

– И не надо.

– Может, ты объяснишь мне?..

– Ты прекрасно все понимаешь, – отчеканила Лера, – и не надо делать такой невинный вид, я же все знаю!

– Что ты знаешь?

Она толкнула тяжелую подъездную дверь, запищавшую отвратительным писком, выскочила на крыльцо и вздохнула глубоко.

Ну вот. Теперь все позади. Все почти позади.

Воздух был холодный и влажный, как будто сиреневый, поверху размытый желтым светом фонарей. Оттого, что утро уже прорезалось, желтый свет казался особенно тоскливым и безысходным.

– Что ты знаешь?

Она оглянулась и прищурилась. Как-то в кино она видела, что так щурится Джулия Роберте. Он усмехнулся.

– Что ты знаешь, Лера?

– Я не хочу говорить об этом. – Это тоже было из Джулии Робертс, а может, из Деми Мур, и он разозлился – по-настоящему.

– Лера, объясни мне, в чем дело. Ты не отвечаешь на мои звонки, мобильный у тебя выключен, что я должен думать?!

– Думать надо было раньше, – отчеканила Лера, – когда ты все это затеял. Сейчас думать уже поздно.

– Что я затеял?!

Она тряхнула волосами – теперь как Ким Бессинджер, что ли! А может, он бесился оттого, что ничего не понимал, и вникать ему не хотелось, и одновременно он знал, что вникать все равно придется, и теперь никуда и никогда ему не деться, черт побери все на свете! Быть бычку на веревочке, это уж точно.

Они дошли почти до его машины – серый “крокодил” с тонированными глазницами стекол, длинный, гладкий и свирепый. Он любил именно такие машины, и Лере казалось, что они напоминают его самого, и представлялось, что она, Лера, на самом деле Наташа Ростова, которая про Пьера думала, что он “темно-синий и славный”, а про Бориса, что он “серый и узкий, как часы”.

“Крокодил” мигнул, как будто прикрыл и вновь распахнул ленивые глаза, и Лера потянула дверь.

В салоне пахло кожей, синтетикой и какой-то сложной автомобильной парфюмерией. На всякий случай перед тем, как сесть и закрыть за собой дверь, она еще посмотрела на свои окна, но ничего подозрительного не увидела, все было в порядке. Наверное, мать так и не встала, поленилась.

– Лера?

– Отвези меня в институт.

– Нам нужно поговорить.

– Поговорим по дороге.

Он сбоку посмотрел на нее – человек, чей взгляд еще четыре дня назад она ловила с восторгом, от которого холодело в спине, и пальцы поджимались сами собой, и вся она словно вытягивалась в струнку, как антенна, настроенная только на него и принимающая сигналы только с той стороны.

– Лер, что происходит?

– Поезжай, – попросила она и облизнула губы. Оказывается, его взгляд все еще действовал на нее, а она уж было решила, что ненависть, пришедшая на смену любви, властвовавшей в другой вселенной, затопила ее целиком.

Он тронул с места своего “крокодила”, и тот двинулся осторожно, брезгливо объезжая дворовые ямины и ухабы.

– Не смей появляться на похоронах!

– Ты спятила, что ли, совсем?! – рявкнул он и вывернул руль. “Крокодил” сильно вздрогнул от столь непочтительного обращения, почти ткнулся рылом в бордюр и замер. – Дура!

– А ты… ты просто эгоистичная свинья! Как ты мог?! Как ты… посмел?! Кто дал тебе право?!!

– Какое право, твою мать?! Истеричка чертова! Его гневное изумление было таким искренним, что Лера на секунду ему поверила, и холодный и скользкий валун откатился от сердца, и под ледяной твердью все оказалось живым, горячим и, кажется, соленым, как слезы.

А потом она вспомнила. Она же видела. Видела.

Ничего уже не изменишь, и ничему уже не поможешь.

Она приняла решение – самое трудное в своей жизни – и ни за что не отступит. И если у нее и остались еще какие-то права, значит, одно из них – ни минуты не оставаться рядом с ним.

И в институт она сама доедет!

– Лера! Куда ты?! Ненормальная девка, вернись сейчас же!

Легко хлопнула дверь с его стороны, и Лера успела еще раз увидеть изумление на его лице. Изумление, досаду и, кажется, страх.

И этот страх мимолетно порадовал ее – он был из той вселенной, где правила любовь, и страх был легким, щекотным, интригующим, непохожим на гнилое вонючее болото, которое засасывало ее здесь, в этой вселенной.

Она пролезла в узкую, холодную алюминиевую щель между “ракушками”, которыми был захламлен весь двор, протащила за собой портфель и крикнула оттуда:

– И не звони мне больше! Никогда не звони!

Он ни за что не пролез бы в эту щель, даже если бы немедленно скинул в грязь свое пальто, пиджак, брюки и шарф заодно. Он ни за что не бросил бы своего “крокодила”, который стоял носом в тротуар и задом поперек проезжей части. Он ни за что…

– Лера!!

– Я тебя видела, – пятясь от гаражной щели, выпалила она. – Я видела тебя возле Фединого дома. Как раз когда ты его… Это ты, да? Ты?

И она остановилась, и прижала к груди портфель, и перестала дышать, и холодный валун придавил уже не только сердце, но и все остальное у нее внутри.

Она ждала. Валун ждал. Голодные утренние московские галки на голых деревьях тоже ждали.

Он замер, словно она выстрелила ему в лоб, и по тому, как он замер, она поняла, что все правда.

Истинный бог, правда, как говорил Федя.

– Ты… больше не приходи ко мне, – попросила она почти спокойно. – И не звони мне никогда. Не смей. Понял?

– Ты ненормальная.

– А ты убийца.

Он сделал движение, словно намеревался разметать в разные стороны “ракушки”, и она дунула от него, увязая каблуками в оттаявшей земле. Через секунду за спиной у нее взревел мотор серого “крокодила”, длинно, протяжно, непривычно взвизгнули шины, но Лера даже не оглянулась.

В конце концов, самое страшное уже было сказано. Страшнее ничего не придумаешь. Так ей казалось, но она ошибалась.

Ее мать, прижавшись носом к стеклу, как маленькая девочка, с неподдельным и искренним любопытством наблюдала, как дочь выскочила из подъезда, а следом за ней неспешно вышел высокий человек в длинном пальто, и как она впрыгнула в иностранную машину – привычно, наверное, не в первый раз! Галя даже поревновала немножко – у Толика, верного и преданного Толика, были всего лишь “Жигули”, а дочь садится – во что там? В “БМВ”? И даже не замечает, что это “БМВ”, вот как разбаловал девчонку покойный братец! Все наряды ей покупал, телефончики, сапожки, рюкзачки, а три года назад и вовсе машину подарил – соплячке! Гале приходилось выпрашивать, а этой он все сам на блюдечке подносил, не просто на блюдечке, а с голубой каемочкой, особенно после того, что он узнал!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});