Мой любимый сфинкс - Людмила Зарецкая

– И что именно, по-твоему, не так?

– Отсутствие смысла. Дети выросли, ты отдалился. Сидит она, как царевна Несмеяна, в высоком тереме на берегу реки и ждет незнамо чего. Вы с ней живете на разных планетах, разве ты сам этого не видишь?

– Вижу, – уныло пожал плечами Аржанов. – Антоха, я не в силах это изменить. Нам интересны совершенно разные вещи. Я приезжаю домой, и мне не о чем с ней разговаривать. Она не понимает, что меня тревожит и беспокоит. Мне смешны ее тревоги и беспокойства. Наверное, это случается со многими семьями, которые объединяют только дети. Чем меньше проблем у детей, тем меньше тем для разговоров.

– И что, ты думаешь, что твои дети этого не понимают и не чувствуют? Ты хочешь дождаться, пока они с присущим им юношеским максимализмом начнут создавать для вас поводы для общих тревог?

– Конечно, не хочу. Антон, я все чаще думаю о том, что, уходя от разговоров и обсуждения реально назревшей проблемы, поступаю нечестно. Наверное, было бы честнее развестись, чтобы меня не надо было ждать.

– Не дури, Сашка. – Антон тяжело заходил по комнате. – Она твоя жена. Вы больше четверти века вместе. Разве в таком возрасте разводятся? У вас общее прошлое.

– Да, это так. Только у нас нет общего будущего, Антоха. И я это остро ощущаю каждый раз, когда сюда приезжаю. Мне оттого и бывать-то здесь не хочется, потому что я тут чувствую, что у меня нет будущего. Мне не для чего идти вперед. Денег моим детям до смерти хватит, да и внукам, пожалуй, останется. И вопрос, что дальше, каждый раз встает передо мной во всей своей беспощадности. Да и Маша, как ты говоришь, несчастна именно по этой причине. Она тоже видит, что прошлое есть, а будущее не прорисовывается. Если только во внуках. Так я‑то тут ни при чем. Как бабушка она и без меня реализуется. Из нее, кстати, выйдет прекрасная бабушка.

– Да-а‑а‑а, все еще хуже, чем я думал, – мрачно сказал Аграфенин. – Может, тебе развеяться? Любовницу завести или сменить? Чтобы понять, что все бабы одинаковые.

– Спасибо. К сорока восьми годам я это уже, в принципе, понял. Вот только в последнее время начал сомневаться. Может, я был неправ, ища в женщине сначала семейный уют и качества, необходимые, чтобы стать образцовой матерью, а потом только физические удовольствия? Может, надо было искать то, от чего душе хорошо? Духовную близость, а не телесную?

– Вижу я, к чему ты клонишь. Не слепой. Но все твои душевные терзания все равно от одного. Как говорится, седина в голову, бес в ребро. Так что повторюсь: брось дурить, Сашка. Ты рано или поздно перебесишься, а семью будет уже не вернуть. А она основа всего, семья-то.

– Я подумаю над твоим предложением, – холодно и серьезно сказал Аржанов. – Я знаю, что ты искренне, Антоха. И знаю, что тебе не все равно и что сестру свою единственную ты любишь. Но вот только я у себя тоже один-единственный. И если мне от перспектив отпущенных остатков жизни хочется волком выть, то это неправильно. А когда я считаю, что что-то неправильно, я не ною, а действую. Так уж устроен.

– Ну что ж, действуй, коли так, деятельный ты наш, – усмехнулся Антон. – Маша мне сестра, но ты мне друг. Так что я тебя не осуждаю. Просто подумай хорошо, чтобы сгоряча дров не нарубить. Вот и все.

Глава 9

Смертная песнь райской птицы

В мире более 6 миллиардов человек, но так трудно найти кого-то, кому вы действительно можете доверять.

Меган Фокс

До того, как пойти по чиновничьей лестнице, которая в конце концов привела его в первые заместители губернатора, Иван Костромин работал врачом. Молодой кардиохирург мечтал о славе, а потому охотно брался за самые сложные операции и самые спорные случаи. Те, в которых более опытные и маститые коллеги предпочитали не рисковать. К тридцати двум годам он уже давно вышел из ассистентов и оперировал сам, не боясь экспериментировать, обещая больным и их родственникам успешный исход операции, не страшась ни бога, ни дьявола.

Удача сопутствовала ему, как это часто бывает с амбициозными, смелыми и неленивыми людьми. Он ездил на повышение квалификации к самому Амосову, мечтал познакомиться с Майком Дебейки, выучил английский язык, чтобы читать в подлиннике труды Кристиана Барнарда, посещал Ленинскую библиотеку, чтобы изучать новые статьи в западных журналах по медицине. Его уважали коллеги, безмерно ценило начальство и обожали пациенты.

Он быстро занял место заведующего кардиологическим отделением и отказался от должности главного врача городской больницы, потому что работе с бумажками предпочитал работу с людьми. Он оперировал днем, брал дежурства ночью и, казалось, не знал усталости.

Пациентка с необычным именем Маиса была его ровесницей. Молодая тридцатидвухлетняя женщина страдала врожденным пороком сердца. День ото дня слабела от мучившей ее беспрестанной боли и одышки. Она грезила об операции, которая вернула бы ее к нормальной жизни, однако риск был очень велик.

Коллеги, собравшиеся на консилиум, были единодушны: операцию делать опасно. Очень опасно. Но пациентка подкарауливала Костромина в коридоре и, роняя крупные слезы, объясняла, как она хочет дышать полной грудью, родить второго ребенка и просто полноценно жить.

– Зачем моему мужу такая развалина, которая даже полено в печь положить не может? – жарко шептала она. – Он же бросит меня, понимаете? Я же неполноценная. Я уверена, что он уже жалеет, что на немощной женился. И вся деревня про это говорит. И свекровь про это думает. Сына жалеет. Доктор, помогите мне!

Она была маленькая и худенькая. Как диковинная птичка. То ли бледное до синевы лицо, то ли печать страдания придавала ей неземной облик. Она была как хрупкая инопланетянка, неведомо как попавшая на землю.

Муж Маисы, приезжавший ее проведать раз в неделю вместе с пятилетним сынишкой, казалось, ничуть не тяготился больной женой. Он преданно заглядывал ей в глаза, нежно держал под локоть, когда они спускались по лестнице погулять в больничный двор, поднимал сынишку повыше, чтобы тот мог на прощание помахать матери. Было видно, что он всем сердцем любит свою бледную до прозрачности, худенькую жену и готов всю оставшуюся жизнь носить ее на руках.

– Она необыкновенная, – как-то, смущаясь, сказал он Костромину, проводив жену в палату. – Понимаете, доктор? У нас в деревне все бабы – кровь с молоком. А она такая одна. Знаете, как много книжек она прочитала. Как поет красиво. Какие сказки сынишке рассказывает. А что хозяйство ей вести тяжело, так это не беда, это я и сам могу. Не велика трудность печь затопить да казаны в нее поднять.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});