Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн

Я позволил себе это длинное отступление — Магритт! Джек Уорнер! — чтобы отодвинуть воспоминание о том, как, проснувшись на другое утро в четверть первого и спустившись вниз, не застал там детей. В самом этом не было ничего необычного: они возвращались из школы гораздо позже. Я позвал Маршу. Но она не ответила. Я взглянул на гараж. Там стоял только мой маленький «бокстер». Поехала по магазинам, подумал я. Или бродит по галереям. Обедает с Ванессой или еще какой-нибудь подругой. Но почему-то кожа у меня покрылась потом. Где-то вдалеке послышался плач. Исолина, служанка. Тоже обычное дело: она давала волю слезам всякий раз, когда думала об отце и маленьком сыне, оставшемся в Гватемале. Я нашел ее у окна, возле бара, с пыльной тряпкой в руке.

— Исолина, — начал я, но она пробежала мимо меня и выскочила из комнаты.

Теперь побежал я — наверх, в спальню. Одежда в стенном шкафу была разбросана, комод с бельем наполовину опустошен. Косметика Марши, туалетные принадлежности и даже самодвижущаяся зубная щетка исчезли. Я открыл стенной шкаф в коридоре, уже не сомневаясь, что ее большого чемодана тоже нет. Поспешил в детские спальни — такой же кавардак. Все раскидано. Боролись здесь? Дрались? Почему я не слышал? Это вино — подсыпала мне снотворного? Больше всего меня напугало то, что из комнаты Эдуарда исчез бейсбольный мяч, на котором мне поставил автограф Коуфакс: выходит, ребята знали, что отбывают надолго.

— Исолина! — закричал я. — Исолина! Идите сюда!

Молчание. Продолжая звать ее, я обошел весь дом, даже подвальный этаж, полностью занятый теперь рукописями Бартона. Нет Исолины. Тогда я просто замер. Плач доносился снаружи. Я обнаружил ее в кабинке у бассейна, на корточках. Когда уехала Марша? Других вопросов не потребовалось.

— Утром. Она уехала утром. Она взяла niňos[100]. Все чемоданы. Я помогала носить. Она не говорила, куда ехала. Она не говорила, когда сегодня приезжать назад. Они ничего не говорила, только давала мне сто долларов и говорила тоже ничего не говорить. Вот, я их не хочу. Niňos, они плакали. Они говорили, хотим в школу. Она была как сумасшедшая для меня — она смеялась. Я не знаю, что Исолине делать. Вас не будить, если дом горит, все равно не будить. Вот что я помню. «Мистера Ричарда не будить!» И я вытираю и вытираю один стол. Она сделать плохо мистеру Майклу? Мистеру Эдуарду? Я не хочу сто долларов. Я не хочу миллион долларов. Вы скажите мне, что Исолине делать.

Я отправил ее домой на ее ржавом «олдсмобиле». А сам пошел обратно в спальню, в мастерскую, к каминной полке — обошел все места, где могла быть оставлена записка. Ее не было. Сел в кухне, где мы держали адресную книгу, и принялся звонить. Ванессе, которой не было, потом ее друзьям и моим друзьям, которые иногда оказывались дома. И всюду оставлял одну просьбу: позвонить мне, если появится Марша. О том же самом я попросил ее парикмахера, ее коллег в риэлторской конторе и дежурного в клубе. Потом позвонил ее врачу. Потом ее психиатру. А ее учитель йоги ляпнул: «То есть она похитила ребят?»

Эта мысль не приходила мне в голову. Но теперь пришла. Я набрал номер моего менеджера и после короткого предисловия сказал:

— Эрни, вы не считаете, что надо позвонить в полицию?

— Не выдумывайте. Нельзя похитить собственных детей.

— Еще как можно. Я без конца читаю о таких случаях. Начинается с семейного спора, и глядишь, отец или мать уже увезли детей во Флориду или какое-нибудь такое место, меняют им имена, а потом женятся на богатой вдове или выходят замуж за богатого вдовца — и прощай, дети.

— У вас разыгралось воображение. Вы не разводитесь. Это не тяжба об опеке. Она разозлилась из-за конкретной вещи…

— Вот именно. Какого черта, Гликман, вы не проследили за тем, чтобы билет Мэдлин был послан непосредственно ей?

— Вы меня об этом не просили.

— Я плачу вам за то, чтобы вы предвидели осложнения, а не создавали их.

В трубке отчетливо послышался вздох толстого менеджера.

— Дайте мне закончить мою мысль. У нее конкретная претензия, и я предсказываю, что через день или два вам позвонят и потребуют конкретных уступок.

— Тем больше оснований обратиться в полицию. Они могут поставить телефон на прослушку, определить звонившего — словом, понимаете, — найти ее. О, дьявол! А если она не позвонит? Или будет тянуть неделями? Они должны быть в школе. Мы летим во Францию…

Произнеся это, я тут же сообразил, какой конкретной уступки потребует Марша. Но Эрни уже говорил:

— Недель не потребуется. Надеюсь, простите меня, если скажу, что Маршу трудно назвать нежной матерью. Я не говорю, что она плохая мать. Но, судя по тому, что я видел, Майкл и Эдуард будут для нее обузой, и не представляю, чтобы ее хватило надолго.

— А если найдутся помощники? У нее родители в Сент-Луисе. В Сан-Франциско бывший муж. Стерва-сестра… где она? По-моему, живет в Энсинаде. Боже, Мексика! Неужели увезла за границу!

— Опять ваше воображение. Будьте мужчиной — вашим детям это понадобится. Я разыщу родных в Сент-Луисе, хорошо? Просто, чтобы вы успокоились. Как зовут ее сестру? Диана? Постараюсь и ее отыскать. Сохраняйте спокойствие и ждите звонка. Наведывайтесь к почтовому ящику. День, два — и она даст о себе знать.

Я повесил трубку. Телефон немедленно зазвонил. Это была не Марша. Воспитательница начальной школы «Каньон»: почему дети не явились на занятия. Вероятно, из мазохизма, я объяснил ей причину. И, стоило мне повесить трубку, телефон зазвонил опять. Это был первый из бригады Schadenfreude[101] — тех, кого я еще не потревожил или уже потревоженных и желавших узнать последние новости. После часа разговоров я сел в свою спортивную машину. Бесцельно объехал Ривьеру, поглядывая налево и направо, словно моя жена с детьми могла прятаться за живыми изгородями соседей или в двух-трех сохранившихся лимонных рощицах. Потом пересек старые поля для поло и направился к Тосканини, подумав, что могла придумать Марша: подкупить их мороженым, которого они лишились накануне. Мысль была такая идиотская, что я даже не завернул туда.

Вместо этого я вернулся на Сансет и наведался сперва в отель «Бель-Эр», а потом в «Беверли-Хиллз». Спросил, не останавливался ли у них кто-нибудь, похожий на Маршу и мальчиков. Спросил то же самое в «Беверли-Уилшир». После этого в ранних декабрьских сумерках поехал к Ванессе. Понятно было, что, если они у нее, Ванесса об этом не скажет, но автомобиль, оставленный на улице, может сказать. Автомобиля не было. Мелькнула безумная мысль: объехать весь город, фасад за фасадом, в поисках серебристого «лексуса». И в шесть в сплошном потоке машин я направился домой.

Проезжая мимо нашего фасада со столбами, я вдруг почувствовал уверенность, что ее машина должна сейчас стоять на заднем кругу — так же, как всегда инстинктивно ожидал, что наш старый пекан, давно срубленный, будет стучать там своими ореховыми кастаньетами. Но, обогнув второй угол, не увидел ни машины, ни, разумеется, дерева. Дома я сел и, подперев руками голову, прослушал сообщения на автоответчике. От Марши — не было. Было от французского консула — с просьбой заехать. Два от Лотты:

«Ричард? Здравствуй, детка. Это твоя мать. Я только что вернулась с Платоновского заседания. Пришлось сделать доклад о турках. В общем, я очень огорчена новостями. Мне позвонила Шарлотта. Ты, наверное, вне себя. Представляю, что ты чувствуешь. Бедные милые мальчики! Это позор, что она устраивает. Но все образуется, не сомневаюсь. Не верю, что она вернется к своему мужу — а ты? Не могу сказать, что удивлена. В депрессии люди совершают отчаянные поступки. Не ты ли говорил мне, что она просиживает перед телевизором до глубокой ночи? Смотрит „Сегодняшнее шоу“. Но я не могла представить себе, что от ее психоза пострадают дети. Помнишь, как она хваталась за голову и говорила: „Прекратите крик“? Я растила двух сыновей одна после смерти Нормана и получила степень — я засучила рукава и помогала с детьми другим семьям. Для кого угодно это не сплошной праздник. Где ты, скажи на милость? Сидишь там и забавляешься, слушая свою мать? Это невежливо, Ричард. Это похоже на подслушивание. Или тебя нет дома? Я хотела бы тебе помочь. И как же не вовремя. У тебя выставка. У меня день рождения. Этого она и добивается — испортить нам праздники. Все время думаю, каково сейчас нашим красивым мальчикам. Они обожают…»

Машина оборвала ее. Второй раз она позвонила за несколько минут до моего прихода:

«Ричард? Ты дома? Это твоя мать. Не понимаю, почему ты мне не звонишь. А сейчас я убегаю. Перекусить с девочками перед филармонией. А! Звонят в дверь! Марджори меня забирает. Отослать ее? Я могу отказаться. Вечер с Малером! Могу обойтись! Если хочешь, могу приехать на своей „хонде“, хотя не люблю ездить в темноте. Ты ведь знаешь — с тех пор, как неправильно въехала на развязку. Лотта, девочка моя, что касается вождения, твой дорожный знак — череп с костями. Но я бы приехала, если тебе там одиноко. Кто приготовит тебе ужин? Я чувствую, ты весь день не ел. Ох, опять этот звонок! Иду! Посидели бы с тобой в темноте, подождали, когда девушка опомнится. Как хорошо. Посидеть рядышком, как бывало. Милый Ричард, я держала бы тебя за руку».