Ускользающие улики - Патриция Вентворт

— Ни за что!

Мисс Крю холодно сказала:

— Розаменд должна была тебе все объяснить. Но она, конечно, считает, что все знает лучше всех. Мой тебе совет: будь благоразумна и постарайся воспользоваться шансом, который я готова тебе предоставить. Поскольку тебе придется самой зарабатывать себе на жизнь, необходимо восполнить все пробелы в образовании. Ты же потеряла уйму времени. А теперь отдай мне эту бусину!

Темная фигура надвигалась на Дженни, ей некуда было отступать. За спиной стоял комод, справа была стена.

Дженни сделала единственно возможное. Зажав в кулаке бусину, она притворилась, что протягивает руку, а потом быстро ее отдернула и бросилась к окну. В ярде от окна она взмахнула рукой, и бусина полетела в темноту. Все произошло в одно мгновение. Гнев, вспыхнувший в глазах Лидии Крю, был подобен молнии.

Но гром не грянул. Усилием воли мисс Крю сдержала его, а воля у нее была железной. Возникла ужасающая тишина. Дженни оперлась на подоконник, подставив лицо холодному ночному воздуху. Сердце бешено колотилось.

Лидия Крю направилась к выходу, взяв с собой ключ. Она вышла, дверь закрылась неторопливо и беззвучно. А чуть позже в тишине раздался щелчок — звук запираемого замка.

Глава 33

Спальня Люси Каннингэм тоже была заперта — ею самой. Она рано поднялась к себе, но пока не раздевалась.

Все чего-то ждала, сама не зная чего. Какое-то тягостное леденящее предчувствие повелевало: жди. Думать или анализировать она не могла, только чувствовать и терпеть это напряжение. Так терпят страх или горе. Страх тоже был, незримо нависал над ней. Призвав на помощь остатки благоразумия, она пыталась унять этот страх. Скоро вернется Николас, и она больше не будет наедине с Генри. Она услышит, как Николас войдет и закроет дверь, вот тогда можно будет лечь и даже постараться заснуть. А утром все снова будет хорошо.

«Но всегда находятся люди, для которых утро больше не наступит». Ей показалось, что кто-то произнес эту фразу вслух, совсем близко. Нет, конечно здесь никого нет.

Просто фокусы ее напуганного воображения. Мисс Каннингэм встала и начала прохаживаться. Самое нелепое — сидеть и прислушиваться к этой плотной тишине. Церковные часы пробили одиннадцать… четверть… полчаса…

Что-то Николас задерживался. Интересно почему? Никогда еще он так долго не задерживался, во всяком случае, в Доллинг-грейндж. Ведь остальные его сотрудники уже давно вернулись домой. Нет больше никаких сил вот так сидеть и ждать. Чему быть, того не миновать. Пусть уж это поскорее случится, и все. Внутри нее заговорила другая, рассудительная Люси Каннингэм и успокаивающим тоном спросила, чего же она боится. Или кого. Поскольку в доме был еще всего один человек, ответ напрашивался сам собой: Генри.

Раз так, то чего же бояться? Как можно бояться Генри?

Она просто дала волю нервам и довела себя до невыносимого состояния. А чтобы его преодолеть, надо всего лишь спуститься вниз и сделать то, что следовало сделать давно.

Поговорить с Генри, рассказать ему, что кто-то пытался ее убить, и посмотреть, как он на это отреагирует.

Мисс Каннингэм подошла к умывальнику, ополоснула лицо, и ей стало лучше. Чувство ужасной беспомощности отступило. Но прежде чем ступить на крутую лестницу, она зажгла на площадке свет и посмотрела вниз. Спустившись, она зажгла лампу и в холле, а потом направилась к кабинету Генри и открыла дверь. Там все было таким, как обычно: захламленный стол, яркий верхний свет, сгорбленная спина Генри, склонившегося над разложенными перед ним насекомыми. Стол был очень большой и за™мал почти половину комнаты, но на столешнице ни одного свободного дюйма. На столе стоял поднос с набором миниатюрных инструментов и множеством флакончиков, лежали листы картона с аккуратно разложенными трупиками мотыльков, бабочек, стрекоз и пауков. Пауков было, пожалуй, намного больше, чем остальных насекомых. В основном они были крупные, а некоторые вдобавок и волосатые. Даже сейчас Люси чуть не вздрогнула: существа, у которых было больше четырех конечностей, всегда вызывали у нее дрожь, она их не любила и ни за что не полюбит. Генри тоже выглядел вполне обыкновенно и занимался своим обычным делом. Вооружившись пинцетом, он что-то проделывал с самым крупным и отвратительным пауком. Обычная картина, с той лишь разницей, что вместо паука предметом исследования могли стать мотылек, бабочка и даже ящерица или лягушка. А так — ничего принципиально нового и неизменный запах антисептика.

Услышав шум открываемой двери. Генри Каннингэм привычно сказал:

— Если можно… я занят.

Раньше Люси часто смущалась от этих слов и уходила, но на этот раз она была настроена решительно.

— Извини, Генри, но мне очень нужно с тобой поговорить.

— Может быть, в другой раз? — с легкой тревогой пробормотал он.

— Нет, Генри. Сейчас.

Он со вздохом опустил руку, сжимавшую пинцет, откинулся в кресле, поднял на лоб очки и провел свободной рукой по векам.

— А я-то думал, ты легла.

Люси подошла к столу с другой стороны и пододвинула себе стул.

— Как видишь, нет.

— Вижу, вижу. — Он снова вздохнул. — Но уже очень поздно, а я действительно очень занят. Эти экземпляры мне надо отправить одному моему знакомому в Бельгию.

Он готовит лекцию о пауках, а у меня как раз есть такие, которые ему нужны. Изготовят слайды, и на экране сфокусируют многократно увеличенное изображение. Эта подборка — чтобы проиллюстрировать теорию Лелонга. Но тебе это неинтересно.

— Нет, — подтвердила Люси.

Он собрался снова заняться пауком, но она повторила, уже громче и требовательнее:

— Генри, мне надо с тобой поговорить.

Он снова откинулся на спинку кресла.

— Я очень занят. В чем дело?

— Генри, прошлой ночью кто-то пытался меня убить.

Он уставился на нее и заморгал, очки на лбу, дрогнув, блеснули.

— Кто-то пытался убить тебя!? Что ты хочешь сказать?

Она наклонилась к нему, опершись одной рукой о стол.

И он, и она сама увидели, что рука мелко дрожит. Люси снова положила ладонь на колени и сказала голосом, настолько изменившимся, что он еле его узнал:

— Кто-то протянул веревку поперек лестницы. Потом в холле зазвенел звонок. Я подумала, что это телефон, но это мог быть и будильник, и любой электрический звонок.

Я побежала вниз и споткнулась о веревку. Рубец от нее виден и сейчас. Если бы я не держалась за перила, то все.

Покатилась бы головой вниз, прямо на каменные плиты, и меня, возможно, уже не было бы в живых. Ведь так?

Генри был ошарашен:

— Милая Люси!

— Ведь так. Генри?

Он отложил пинцет и с усилием согнул пальцы. Видимо, они затекли от долгого удерживания пинцета.

— Кто-то, видимо, обронил веревку, а ты об нее запнулась. Николас, а может, миссис Хаббард. Непозволительная оплошность, это и действительно очень опасно.

В Константинополе, помню…

— Здесь не Константинополь, — прервала она его, — а Хэзл-грин. Веревка оказалась садовой бечевкой. Ее не просто оставили или обронили. Она была натянута через ступеньку и прикреплена к стойкам перил. Когда я ложилась, ее там не было. Кроме меня в доме остались лишь ты и Николас. Я хочу знать, кто из вас привязал бечевку.

— Люси!

— Это сделал один из вас. Если не ты, тогда Николас.

Если не Николас, тогда ты. Я хочу знать зачем.

— Ты сама не знаешь, что говоришь!

— Как же мне не знать — я весь день об этом думала.

Кто-то пытался меня убить.

— Люси, у тебя разыгрались нервы! Пожалуй, тебе лучше пойти лечь. Может, выпить чашечку чая и аспирин.

И вновь ее окутал страх. Рядом с ней просто Генри, который возится со своими противными пауками. Но в некоторых из его флакончиков яд. Чашечка чая и аспирин. Он между тем говорил:

— Тебе надо поскорее лечь. Я заварю тебе чай и принесу.

В его голосе слышалось беспокойство. О чем? Она не знала. Странно, странно… Он ни разу в жизни ни для кого не заваривал чая. Если бы его не звали к столу, он вообще забывал бы поесть. Ей вспомнилась книжка, которую она взяла полистать в привокзальном киоске. Книжка называлась «Смерть в чашке». Перед глазами поплыли флаконы на столе Генри. Она встала, придерживаясь за стол.

— Да, я пойду лягу. Спать пока не могу. А чаю мне не надо, иначе вообще не усну. Просто лягу.

На ходу она обернулась:

— Почему до сих пор нет Николоса?

Генри Каннингэм уже сдвинул очки на переносицу и взял в руки серебряный длинный инструмент.

— Николас… да он частенько и позже возвращается, — рассеянно отозвался он.

— Но он звонил из Доллинг-грейндж и сказал, что его задержат на работе.

— Ну, значит, после работы куда-нибудь зашел.

Он склонился над столом. Люси вышла из комнаты.

Она остановилась в холле и вдруг подумала: стоит снять телефонную трубку, и можно поговорить с кем захочется: с миссис Стаббс из «Рождественской сказки», с Мэриан Мерридью и ее подругой, этой хрупкой миниатюрной мисс Силвер, с Лидией Крю. Можно сказать что угодно: что ей плохо, что она взволнована, что она упала, что у нее кружится голова. Они живут совсем рядом, и любая придет к ней. И Лидия? Мисс Каннингэм отогнала этот вопрос, а с ним и все мысли о том, чтобы с кем-нибудь поделиться своей тревогой. Стать объектом местных сплетен, разбудить подругу лишь потому, что не спится самой? Уже поздно, слишком поздно. Церковные часы пробили полночь, когда она медленно побрела наверх, в свою спальню.