Полковник Магомед Джафаров (СИ) - Коллектив авторов

Вскоре и фанатики религий, ожидавшие от турок восстановления падающей веры и ради этого готовые на какие угодно лишения и даже смерть, с ужасом отшатнулись от турок. Они, особенно наши горские старики, привыкли думать, что турок – это образец мусульманина. В Дагестане всё время говорили: «Вот придут турки и научат вас, как надо верить, как надо молиться, как надо исполнять закон». Этим несчастным пришлось увидеть своими собственными глазами, что ни один из турок не молился Богу и не совершал намаза.

Было время уразы, так тщательно и с такими лишениями всегда соблюдаемой в Дагестане. Никто из турок уразы не соблюдал. В мечеть турки входили в сапогах.

На Гунибе у них оставалось ещё одно единственное убежище, где они могли передохнуть: это моя семья. Они постоянно бывали там, отводили душу и подкармливались немного, когда у нас самих было что кушать.

Турки и русское офицерство

Выдержать долго в таких условиях было, конечно, выше человеческих сил, и русские офицеры решили бежать. Мои родственники охотно помогли им, указав путь, по которому они бы могли пройти с большей безопасностью.

В последний вечер перед побегом офицеры, разделившись на две партии, зашли к нам. Жена моя напоила их чаем, накормила на дорогу, и они отправились: одна партия вперёд по одному пути, другая немного позже – по другому пути. Оказалось, однако, что приготовления их к побегу не ускользнули от бдительности турок. Они проследили беглецов, и как только первая партия вышла из крепости, в крепости поднялась тревога. Бросились в погоню. Начались поиски в крепости.

Группа аскеров, кажется, пять человек, вломилась к моей жене и требовала от неё, угрожая оружием, чтобы она указала, куда пошли русские офицеры. Дети проснулись и подняли плач. Жена бросилась было к детям, чтобы их успокоить.

Аскеры – за ней и, грозя убить, требовали указать путь. В это время на шум вбежал в комнату мой племянник. Увидев эту картину, он выхватил кинжал и ударил первого попавшегося под руку аскера по плечу. Брызнула кровь, аскер кинулся на него. Племянник ударил ещё одного. Аскеры отступили, но потребовали, чтобы мой племянник отдал кинжал, угрожая, что будут стрелять. Он отказался дать кинжал. Они подняли винтовки, жена бросилась между ними и упросила племянника отдать ей кинжал. Он отдал. Аскеры потребовали, чтобы она передала кинжал им. Она отказалась. Они бросились к ней и вырвали кинжал у неё из рук, сильно поранив её руку.

Племянник выхватил револьвер и сделал несколько выстрелов. Аскеры бросились бежать и скрылись. Позвали доктора. С ним пришёл комендант – турок. Человек интеллигентный, говорил по-немецки, просил простить, плакал. Затем пришёл Пиралов, велел племяннику пойти в комендантскую для производства дознания. Тот отказался, и так и не пошёл, несмотря на повторные требования. Виновных солдат, несмотря на обещание коменданта и Пиралова, конечно, не нашли.

Русских же офицеров поймали, жестоко избили прикладами, издевались. Кузнецова били по лицу снятым с него Георгием, плевали в лицо. Затем посадили в тюрьму и продолжали истязать.

Я был в это время на Каранаевском фронте. О происшедшем узнал из письма полковника Эрдмана, в котором он просил помощи. Я тотчас оставил фронт на Муртузали Чупанова, а сам поехал в Гуниб.

Исмаил Хаки Бей очень извинялся за происшедшее, говорил, что виновные не наказаны только потому, что моя жена и мой племянник отказались указать их, племянника же моего он совсем не наказывал и т. д.

Я же ему заявил, что случившегося уже изменить нельзя, что рана на руке моей жены останется навсегда как память о турках, племянника же моего он не наказал потому, что тот не дался.

– Но, – сказал я, – я не по этому поводу приехал, а по поводу русских офицеров. Вы не имеете право держать их как военнопленных. Вы не взяли их в плен, когда они против вас воевали в империалистическую войну. Теперь же, они в силу обстоятельств нашли приют у дагестанцев, в частности у меня, они – мои гости. Я требую, чтобы они немедленно были освобождены и им дана возможность выехать туда, куда они пожелают. Пока это не будет сделано, я не поеду на фронт.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Пиралов и другие напали на меня с упрёками, что я не должен предъявлять таких требований и так ставить вопрос, когда у нас есть враги – большевики, которых надо бить. Но я их резко оборвал и категорически потребовал немедленно исполнить то, что я сказал.

Исмаил Хаки Бей очень смутился и начал извиняться, что приказ не он отдавал, а приказ был до него, но я его оборвал, сказав, что это неправда, никакого приказа в отношении русских офицеров до него не было. Это его ещё больше смутило. Он сказал, что отменит приказ и освободит русских офицеров.

Их действительно освободили в тот же день, и они поехали в Хунзах.

«Хоть строг Кайтмас, – говорили они, – но с ним несравненно лучше было, чем с турками».

Кайтмас принял их, и они помогли ему в деле организации сил для борьбы с большевиками.

После взятия Петровска

До взятия Петровска регулярные турецкие войска в Шуру не заходили. В походе на Петровск дагестанцы приняли лишь очень слабое участие. Пошла одна сотня конного полка под командой Эльдарушева, немного чеченцев и шуринцев. После взятия Петровска турецкие войска направились в Шуру и буквально заполнили город. Описать само безобразие, которое творилось в городе после прихода турок, я не берусь. Это могут сделать лучше меня многие, и в особенности Юсупбек Алибеков. Он был в то время или в продовольственном комитете, или в милиции. Многое прошло через его руки, а что и не прошло, то он знает, так как всегда был в гуще этой жизни.

После взятия Петровска сразу начинает выявляться отношение дагестанского населения к туркам. Турки принялись устанавливать порядок в завоеванной стране. Прежде всего, они повели учёт оружия. И вот здесь сразу сказалось отношение населения. Всюду туркам заявляли, что до этого оружия им нет никакого дела. Ещё провести учёт допускали, но требование сдать оружие всюду отклонялось категорически. Они долго бились с Хунзахом, где было относительно большое количество оружия и снаряжения. Опираясь на отношение к туркам населения, Кайтмас не дал туркам ничего. Пытались взять у гимринцев два пулемёта и одно орудие, которые оставил им я. Гимринцы заявили туркам: вы не дали, вы и не спрашивайте. Кто дал, тот и может распорядиться. Турки приставали ко мне, чтобы я дал записку, но я категорически отказался. Так нигде турки ничего не могли получить.

Всё растущее движение против турок отразилось и на отношении населения к власти. С каждым днём с Тарковским считались всё меньше.

Карательные экспедиции в Унцукуле

Чтобы показать населению, что он настоящий диктатор и что в его руках достаточно силы, чтобы наказать аул, который осмелится пойти против него или даже ослушаться его, Тарковский снарядил карательную экспедицию в Унцукуль. Было много аулов, которые не только не слушались, но и вообще не признавали диктатора. Вообще, даже трудно назвать такой аул, который его признавал. Но экспедиция на Унцукуль была вызвана не столько тем, что аул не слушался и не признавал диктатора, сколько стремлением Тарковского получить деньги, которые остались после Махача. Эти деньги не давали Тарковскому покоя.

Ещё когда я был начальником города, Тарковский раз предлагал мне пойти с гимринцами наказать Унцукуль, арестовать второго Махача, отобрать деньги. «Силы у нас нет, а деньги нужны», – убеждал он меня. Но я категорически отказался. Такие дела были не в моём характере. Кроме того, восстанавливать аул против аула в Дагестане – большое зло. Делать это ради каких-то денег я считал преступным.

Теперь Тарковский, опираясь на присутствие турок, решил исполнить своё давнишнее желание, и экспедиция была снаряжена. Во главе её стал на всё готовый Багаудин Хуршилов. Он взял с собой одну сотню конного полка, состоящую почти исключительно из согратлинцев, на которых он мог рассчитывать. В Гимрах к нему присоединилась часть гимринцев, враждовавших исстари с унцукульцами и охотно согласившихся пограбить. Эти гимринцы присоединились к нему против воли села, и их присоединение вызвало сильный раскол в гимринском джамаате.