316, пункт «B» - Эдуард Лимонов

Шестопалов с семи утра расхаживал по кабинету и думал. Думал он, к своему унижению, о вещах банальных и лишь косвенно имеющих отношение к политике, к геополитике и международным отношениям. Шестопалов искал возможности разбить житейский, скрепленный годами и вместе выпитой водкой, союз Президента с генералом армии — его охранником. Шестопалову было противно ощущать себя опустившимся до такого бытового уровня. Он даже в конце концов нашел себе оправдание, представив, что римских цезарей освобождали от влияний дурных людей их мудрые помощники — государственные мужи. При Нероне был Сенека… Генерал армии Василенко, начинавший как майор внутренних войск, с годами приобрел колоссальное, «немереное» влияние на Президента. Все или почти все важные решения принимались теперь где-то между джакузи — в джакузи Президент спускался порой по четыре раза за день — и… о, ужас и позор! — кухонным столом рабочей квартиры Президента, где первое лицо государства предпочитало завтракать и ужинать чаще всего в компании Василенко. Подослать ему девушку? Президент был не против девушек, и какое-то количество их прошли через президентскую спальню. Но, увы, ни одна не задержалась. Вдовец Кузнецов потерял семью во время суточной ядерной войны. И всегда приводил это обстоятельство как доказательство невиновности Русского Союза в развязывании этой войны: «Если бы мы готовили нападение, разве оказалась бы моя семья в полном составе — жена, дети, внуки — на незащищенной даче в подмосковном дачном поселке? Я бы, разумеется, своих эвакуировал». Василенко сидел у вдовца Владимира Георгиевича Кузнецова допоздна, и только слуги и охрана могли поведать о количестве выпитого и содержании сказанного. А они молчали. Правительство редко ставилось в известность о решениях, принятых на кухне, обыкновенно министры узнавали о решениях из газет. Шестопалов знал все, ибо ему поручалась практическая реализация принятых решений, но он не участвовал или почти не участвовал в принятии этих решений. Порой ему удавалось переубедить Президента и изменить решение. Такое положение вещей превращало Российский Союз в страну, управляемую с кухни Президентом и его фаворитом. То есть в кухонную деспотию.

Шестопалов уважал Президента. Он знал, что за бесформенным розовым тюленьим телом и простоватой «физией» скрывается безжалостный и быстрый, если необходимо, политик. Коварный, умеющий притворяться и располагать к себе врагов, чтобы в нужное время нанести неожиданный удар. Кузнецов прошел школу номенклатуры Коммунистической партии СССР, а выпускники этой школы прежде всего были натасканы на ложь, подсиживание себе подобных, на коварные удары в спину, на предательство и ханжество. Броненосец Кузнецов, непотопляемый и громоздкий, нелюбимый многими, внушающий страх всем, держался непотопляемый в водах русской политики уже двенадцать лет. И подавил всех. К числу его достоинств относилось и умение использовать самых неожиданных людей. Кузнецов оценил и взял к себе Шестопалова.

Шестопалов вызвал Жарких. Женя Жарких, выпускник музыкального училища имени Гнесиных, молодой франт с длинными волосами, забранными в пучок, никак не походил на государственного мужа. Скорее на богемного музыканта — реликтовый остаток почти вымершей культуры. Однако поэт и музыкант Женя Жарких был способен придумывать неожиданные решения. Ценность его заключалась в нестандартности мышления. Там, где нормальный чиновник предложил бы нормальное кабинетное решение, Жарких предлагал цирковой номер. Но цирковой номер работал обыкновенно лучше и умнее нормального хода.

Зевая и завязывая на ходу широкий галстук, появился Жарких.

— Вы что, опять спали в офисе, товарищ вундеркинд? — осведомился Шестопалов. — Чтобы этого не было больше, Женя. Мне стучат на вас ежедневно. Вас защищает от санкций только ваш талант.

— Буду, буду спать дома, обещаю. Не хотелось ехать среди ночи. Долго работал с Шевчуком. Чем могу и что могу?

— Взгляни-ка сюда… — Шестопалов быстро написал на листе бумаги: «Пришло время разрезать сиамцев — Пр. и Вас-ко? Как?»

Жарких прошелся по кабинету. Подошел к окну, постоял, глядя на просыпающийся город. «Разрушить дружбу двух мужчин?..» Вернулся к столу и написал на том же листе бумаги: «Лучшее средство — девушка».

— Пробовал. Не работает, — Шестопалов укоризненно покачал головой.

Жарких задумался. Потер виски, потрогал галстук. Быстро написал: «Нужно найти копию его дочери. И представить ему. Там увидим. Может, выгорит».

— Насколько могу судить, он не инцестуален. Очень квадратный. Лох.

— Никогда не знаешь… Стоит попробовать. — Жарких улыбнулся. — Потом, отчего так сразу грубо. Есть и другие чувства… отцовские, например…

Шестопалов жестом указал на стул:

— Садись.

— Благодарю, если у тебя ко мне ничего больше нет, я бы откланялся. Мы так и не закончили вчера с Шевчуком.

— Подожди. Могу я поручить тебе поиски кандидатуры? Чтобы не расширять круг посвященных в это дело?

— Когда нужно?

— Даю три дня… Нет, два. В сущности, сутки. До отъезда Президента на похороны в Нью-Йорк.

— Мало. Могу мобилизовать ребят из четвертого отдела?

— Бери.

Когда Жарких закрыл за собой дверь, Шестопалов сжег бумагу с их «перепиской». Шестопалов был осторожен.

Лиза Вернер, двадцати четырех лет, высокая, тоненькая, компьютерный дизайнер, девушка скорее легкого, чем тяжелого поведения, была катастрофически далека по социальному типу, но внешне похожа на безвременно погибших мать и дочь Кузнецовых. Лизу Вернер даже не искал, но указал на нее напарник Жарких — Шевчук, он выспался с девушкой когда-то и помнил ее неординарную внешность. Между собой Жарких и Шевчук тотчас выяснили по спецкомпьютеру, где живет и работает девушка, и в два часа дня уже сидели с ней за стойкой бара на Омском Арбате, в центре выросшего в 2008 году делового квартала города. Лиза не высказала никакого удивления — мужчины приглашали ее часто. Жарких сообщил ей только, что с ней по важному делу желает познакомиться сам секретарь Президента. «Секретарь Президента» не произвел на девушку особого впечатления, она вынула губы из шампанского и улыбнулась. Серо-голубые глаза ее между тем оставались безучастными. Она обвела ими мужчин и согласилась встретиться с личным секретарем Президента. Она как бы находилась в своем, экзотически-экзальтированном мире. Шевчук даже засомневался, с нею ли он выспался около года назад, встретив девушку в американском диско?

— Вы меня помните, Лиза?

— Отлично помню, — сказала она. — Я с вами спала пару раз.

Жарких был восхищен. Спокойная откровенность девицы ему нравилась.

— Скоро появится ваш важный секретарь? — осведомилась она. — В пять начинается программа в «Бродячей собаке». Мы могли бы все отправиться туда. У них прикольная музыка.

— Без сомнения, туда мы и отправимся, — поддакнул Жарких, представив, как вся компания в сопровождении пяти охранников Шестопалова — этот минимум навязал ему Президент как носителю всяческих военных и личных секретов — появляется в диско «Бродячая собака» и как оттуда предварительно вышвыривают всех посетителей, чтобы проверить помещение металлоискателями, и какой подымется гвалт, шум и общественное волнение.

За прошедшие до появления Шестопалова тридцать минут выяснилось, что Лиза была долгое время подругой рок-звезды, сидевшей на героине, пару лет — подружкой бандита. Короче говоря, она являлась полной противоположностью Наташе Кузнецовой, на которую была похожа внешне. На основании выпитых Лизой одиннадцати бокалов шампанского можно было убедиться в некоторой слабости девушки к спиртным напиткам. Еще выяснилось, что предками девушки со стороны отца были германцы, правда, неясно было, каким путем они попали в Россию. Лиза не знала, как попали. Жарких выразил предположение, что предков Лизы пригласила на российскую службу императрица Екатерина Вторая, но эта культурно-историческая лесть не вызвала у фройляйн Вернер никаких эмоций. Она лишь попросила еще шампанского. И один раз посетила туалет. У нее были миниатюрные, точеные длинные ноги, узкое тело и выразительная грудь на узком теле.

«Никаких имен в разговоре не упоминает, никаких авторитетов не цитирует, не ссылается, не адресуется…» — отметил Жарких. Впрочем, всякий раз она оживлялась при смене музыки в баре. Современная музыка была ей, по-видимому, хорошо знакома. Глядя, как она со знанием дела раскачивается в такт воплям Рона Хайтса, Жарких спросил:

— Вы смогли разобрать пассаж в самом конце?

— Что? — спросила Лиза, будто бы пробудившись.

— Понимаете ли вы фразу в самом конце?

— Я не знаю английского…

Шестопалов опоздал на сорок минут и был раздосадован. Но Лизу это, кажется, не взволновало. Шестопалов, обещавший появиться дискретно, однако явился со своими пятью охранниками более чем заметно, к тому же страна знала его в лицо, — население видело его по ящику еженедельно, — и создал суматоху. Лизе это скорее было приятно, если судить по лицу.