Игра в ящик - Сергей Солоух

Сам того не замечая, долго шел, долго отрывался от народа крестьянский сын Николай Пчелкин, прислушивался к Осипу Давыдовичу, поддакивал Семену Семеновичу, и вот теперь, в решающий момент, не распознал прямой идеологической диверсии. Словно прожженный теплокровщик, Гоген или Ван Гог, Николай Николаевич смотрел перед собой и видел одну лишь налитую грудь под легким сарафаном. И мысли, давно и исподволь внушавшиеся Пчелкину, вдруг стали ему представляться его собственными, родными и естественными.

«Все тлен, все тля, все тити-мити», – подумал Пчелкин и затряс головой:

– Почту, прочту, моя голубка...

И тут же получил по харе. И раз, и два, и три.

Через час Николай Николаевич ехал в такси и читал речь, которая показалось ему «в сущности даже и правильной». А расслабленность в теле и пустота в голове «даже приятной».

* * *

Неуязвимые в своей стране, охраняемые вашим правительством и законами, вы будете всем народам примером для подражания.

А. П. Бородин

– Кто такой этот Пчелкин? – спросил Аркадий Волгин Владимира Машкова, когда, уже торопясь на Казанский вокзал, они вместе вышли на улицу Кузнецкий мост из здания с большим длинным залом под стеклянной крышей.

– Мой учитель в Училище живописи и ваяния, – сказал Владимир.

И тут же быстро поправился:

– Бывший учитель, а сейчас просто старший товарищ.

– Это хорошо, что бывший учитель, а вот то, что все еще товарищ, прямо скажу тебе, Володя, очень плохо, – сурово отрезал Волгин.

В ресторане за обедом Владимир и Аркадий много говорили об искусстве. И так увлеченно и заинтересованно, что Владимир, немного захмелев, сам предложил Аркадию зайти в выставочный зал МОСХа на Кузнецком мосту, где в тот день должно было состояться общее собрание актива живописцев. Аркадий с радостью согласился, но теперь казался Владимиру расстроенным и разочарованным.

Машкову очень хотелось понять, почему это случилось. В голове самого Владимира все речи и выступления немного смазались из-за того, что перед самым началом заседания друзья выпили еще по паре пива в открытом кафе напротив Петровского пассажа. Все слова казались Владимиру одинаковыми, а выступающие – на одно лицо, и только когда Аркадий взял его под руку и громко сказал «уходим», Машков очнулся и заметил, что под всеобщие аплодисменты с трибуны спускается Николай Николаевич Пчелкин. Как всегда элегантный, в летнем парусиновом костюме, с парой свеженьких и победно сверкающих синяков на кругленьком подвижном лице.

– Кажется, всем понравилось, – осторожно заметил Владимир.

– О чем это говорит? – прищурившись, спросил Аркадий. – Только о том, как тонко и завуалированно подают свои идеи наши враги. «Сила через слабость» – очень хитрый лозунг, если не раскрывать природу и того и другого. Есть сила в готовности принять народный наказ. А есть слабость от растраченной на собственное удовлетворение энергии вдохновения. Что имел в виду этот твой Пчелкин?

– Не знаю, – уже по-настоящему смутился Владимир.

– То-то и оно, – махнул рукой Аркадий, как будто острой шашкой рубанул невидимого и коварного противника. Потом он, пристально и испытующее посмотрев на Владимира, быстро спросил: – Можешь ты уверенно сказать, что вокруг глаз у этого Пчелкина трудовые, рабочие синяки, а не следы, ну, например, засосов? Можешь?

– Нет, – совсем уже растерялся Машков.

– А ведь они, есть, есть и будут! Настоящие ведущие и вдохновляющие синяки. И даже шрамы! – с видимым воодушевлением и подъемом воскликнул Волгин.

Потом он замолчал, но вспомнив, что рядом свой, надежный армейский товарищ, продолжил:

– Знаешь что, Володя, приезжай ко мне в Миляжково. Я ведь не для того погоны снимаю, чтобы сидеть сложа руки. Есть и в мирной жизни боевые задачи. Я, Володя, в горкоме будут заниматься вопросами ляжков. Слышал?

– Слышал, хулиганы подмосковные...

– Эх, дружище, – Волгин весело похлопал Машкова по плечу, – хулиганы они у нас только для отвода глаз, а так – бойцы невидимого фронта. Ты просто представь себе: иностранец какой-нибудь паясничать начинает на святой Красной площади или какой-нибудь отщепенец, по имени Семен Семенович, несет письмо в израильское посольство... Одно дело милиция его задержит, по уставу, вежливо, со всеми этими отжившими свое церемониями, а совсем другое, если сам возмущенный народ отлупит, без всяких яких, наподдают от своего имени, ну и по поручению... Мастера своего дела, физкультурники, все до единого значкисты ГТО, – продолжил Аркадий, ласково обняв Владимира за плечи, – вот кто уж тебя наставит так наставит. А еще избавят навсегда от той пустой привлекательности, на которую вечно как мухи слетаются теплокровщики и их посланцы в юбках. Тля, мухи, гнус.

– Приезжай! Приезжай как-нибудь вечерком, – уже стоя на платформе, возле открытой двери электропоезда, повторил свое приглашение Аркадий. – Только заранее предупреди, чтобы ребята тебя прямо на станции встретили. В Фонках.

Домой Владимир возвращался пешком по широким улицам любимого города. Подмораживало, и он дважды заходил в рюмочные, чтобы согреться. Множество разных и противоречивых мыслей вызвала в нем эта неожиданная встреча и быстрое расставание.

Машков знал, что в нашем искусстве идет борьба, но только сегодня, благодаря Аркадию, его простым, доходчивым словам, Владимир вдруг со всей ясностью понял, что сам уже давно и бесповоротно в эту борьбу вовлечен. Мысли о навязчивой Людмиле Лебедевой стали острыми и тревожными. Дыхание у Владимира перехватывало.

«А что, если она прямо сейчас поджидает меня в темном коридоре или, того хуже, – с неприятным волнением думал Владимир, – пробралась по водосточной трубе через форточку прямо в комнату?»

Он быстро поднялся по лестнице и, крепко сжав в руке подобранное на ходу березовое полено, толкнул дверь в свою квартиру. Но в коридоре, темном из-за перегоревшей много лет назад лампочки, Владимир столкнулся не с назойливым искусствоведом Лебедевой, а с девочкой по имени Угря. Он сильно толкнул ее, невидимую в кромешном мраке, и очень расстроился, услышав звук падения. Быстро чиркнув спичкой, Владимир увидел, что упавший от столкновения с ним ребенок стоит на четвереньках и что-то ищет на полу. Владимир сам присел, чтобы получше осветить место, и невольно вздрогнул. Два молочных, похожих на бусинки зуба, блеснули в свете догорающей спички.

– Не бойтесь, дядя Володя, – быстро сказал Угря, легонько прикасаясь к руке Владимира Машкова. – Это не вы. Это папа. Они у меня в спичечном коробке были. Хорошо, что нашлись.

ПИСЬМО

В субботу второго октября Роман Подцепа домой не приехал, и в воскресенье третьего не появился, и в неудобный, но созданный, задуманный самой природой для испытаний воли и характера понедельник четвертого не сделал решительного, давно задуманного шага. Просто не мог. Не позволяли обстоятельства. Слишком уж хорошо, буквально на ура, было принято научной общественностью ИПУ сообщение Р. Р. Подцепы на Межотделенческом семинаре по проблемам моделирования процессов разрушения. Так славно, что профессор Прохоров тут же решил событие отметить, добавить к уже начерно сверстанному, и без того дополненному и переработанному, переизданию своей базовой монографии новый кусок. И плюс к тому две птички-строчки во введении – «раздел 5.6 в соавторстве с Р. Р. Подцепой». Трудовой вклад новоиспеченных артельщиков делился в календарной пропорции 18 к 1. Почти три недели с тридцатого по семнадцатое Роман без устали писал и рисовал картинки, чтобы затем уже профессор Прохоров мог ровно за один день восемнадцатого все махом привести в окончательный, цельный и как всегда эффектный вид. Двадцатого, в последний отпущенный договором день, Алексей Левенбук, соавтор всех остальных разделов от 1.1 до 7.4, (кроме 5.7 – 5.8, рожденных некогда тандемом Прохоров – Прокофьев) собственноручно отвез рукопись в издательство «Машиностроение», 1-й Басманный переулок, дом 3.

Вот так жизнь складывалась. И только утром двадцать третьего октября освобожденный честным и добросовестным трудом аспирант Р. Р. Подцепа увидел землю. Столовое черненое серебро морозцем уже скованных, а снегом, легкой блестящей крупкой, лишь в бороздах и ямках присыпанных полей по обе стороны посадочной полосы южносибирского аэропорта. После столичных плюс десяти, минус два с ветерком бодрили. Плотный табун пассажиров от трапа к стеклянным дверям здания с неоновыми редколесьем буковок на крыше Ю НОСИБ РС шел по холодному бетону конармейским спорым шагом. Ромка, летевший в первом салоне, – в числе последних. Смысла переходить на рысь не было никакого, до первого автобуса в город оставалось минут двадцать, просто море времени, если учесть, что весь свой багаж отстающий нес в руках и на плече. Средних размеров красную дорожную сумку и здоровенную плоскую коробку с изображеньем пластилиновоносых хоккеистов из мультика «Матч-реванш». Если бы только Роман Подцепа знал, хоть как-то догадываться, что его встречают, и кто, всех бы раскидал и первым финишировал в туберкулезном холле зала прилета. Но он не знал и не догадывался, поэтому едва не выронил и сумку, и коробку с громоздкой настольной игрой, когда, юлой огибая шевелящийся частокол чужих ног, его нашла и пригвоздила ракета. Замер, уткнувшись лбом в колени, маленький человечек со сбившейся на спину, висящей на резинке шапкой: