Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней - Ксения Кривошеина

«Неизбежность заставила меня подняться на высоты. Неизбежность заставила меня оплакивать умершую мою душу человеческую» («Руфь»).

1916 год стал поворотным не только в творчестве, но и в личной жизни Е. Ю. Усталость и депрессия последних лет дают о себе знать. По отдельным фразам из писем к Блоку можно заключить, что она как бы находит интерес в занятиях «приземленных» и пишет ему не только о своей любви, но и сообщает о некоторых деталях этой «земной» жизни: «И виноделие мое сейчас, где я занята с 6 утра до 1 часу ночи, все нарочно» (27 августа); «И жизнь впустую идет; и эти жизненные ценности, – побрякушки какие-то» (14 октября); «… идут какие-то нелепые дела: закладываю имение, покупаю мельницу и кручусь, кручусь без конца. Всего нелепее, что вся эта чепуха называется словом “жить”» (22 ноября).

В стихах этого периода она устало спрашивала: «Как нести любовь, чужую ношу?» И сама же ответила: «Этой ночью, гневной и лихой, / Я мой груз на перекрестке брошу». Писатель Е. М. Богат, много сделавший для возрождения памяти матери Марии в СССР, сказал по этому поводу: «Трагизм неразделенной любви в том, что невозможно понять, как это пропадут даром те сокровища, которые хочешь передать другому человеку и которых, как кажется тебе, достаточно для счастья, равного которому не было на земле…»[64]

Осенью 1916 года к Елизавете Юрьевне в Анапу приезжал из действующей армии на побывку ее брат Дмитрий. Он воевал на Западном фронте. Зимой 1914–1915 гг. Дмитрий участвовал в кровопролитных боях на реке Бзуре в Польше. Атаки немцев на русские позиции были почти непрерывными, с применением отравляющих газов. Противник потерял тогда десятки тысяч своих солдат, но ни на шаг не приблизился к Варшаве. Позже Елизавета Юрьевна писала о военных настроениях этого периода: «…война все настойчивее говорила о том, что скоро ничего не будет, что мы все обнищаем, обнищаем до конца, что останется только голый человек на голой земле».

Апокалиптический образ голого человека выведен в пьесе Л. Андреева «Савва». Как знать, может быть, она этот образ заимствовала отсюда? Чуть позже она нарисует одинокую, отстраненную от мира обнаженную фигуру многострадального Иова, сидящего на голой земле. Во время работы над «Руфью» Елизавета Юрьевна сделала несколько энкаустик и акварелей на религиозную тему, к ним относится прекрасная встречи Девы Марии и праведной Елизаветы, изображения библейских пророков, царя Давида, пророка Даниила со львами, встречи Иисуса и самаритянки, Евхаристии (Церковь земная и Небесная)[65]. Цитаты из пророков и псалма Давида являются эпиграфами разделов в «Руфи».

В октябре, проводив брата, она съездила в Кисловодск, чтобы «поправить сердце», о чем сообщила Блоку. «Начинается моя любимая осенняя тишь <…> На зиму окончательно остаюсь в Анапе». Но не случилось найти успокоения ни в любимых с детства местах, ни в творчестве, ни с самой собой. Ей было всего 25 лет! Это так мало и вместе с тем уже столько пережито.

В первых хроникальных автобиографических повестях, которые она напишет уже в эмиграции (1924–1925 гг.), говоря о себе в третьем лице, Кузьмина-Караваева подвела итог своей жизни до революции: «Она вообще ничего не замечала, – ни того, что война уже третий год продолжается и по улицам то и дело полки на фронт идут, ни того, что еще что-то новое надвигается на Россию»[66]; «пережив очередное увлечение <…> событиями личной жизни, – впервые оглянулась вокруг. Она неожиданно поняла, что война гремит, и это значит – гибель»[67]. Подобно героине одной из своих повестей, она словно бы очнулась от затяжного сна: «Что было в жизни? Была любовь, большая любовь, – и ничего не осталось»[68].

Елизавете Юрьевне не удалось зазимовать в Анапе, планы поменялись, и в декабре 1916 года она возвращается в Петроград, где решает оформить развод с Д. В. Кузьминым-Караваевым. Как знать, может быть, она окончательно расставалась с мужем в надежде на жизнь с отцом Гаяны (романтическим Гланом)?. Но и он исчез из ее жизни. Не получилось укрепить и отношения с Блоком, он ее любви не принял, поэзия не принесла ни особого успеха, ни удовлетворения. И только вера в Бога постепенно входила и грела ее душу, крохотным светлячком указывала ориентир, вселяла надежду на выход из безнадежного и длинного туннеля неудач. Но в действительности сентиментальные переживания, которые она воспринимала драматически, были своего рода веселой забавой по сравнению с тем, что ее ждало «за поворотом». Не ведала она тогда, что пройдет совсем мало времени, и она предстанет перед судом за сотрудничество с большевиками, и ее будущий супруг с трудом спасет ее от смертной казни.

Пророчества об апокалипсисе и Страшном суде, содержащиеся в «Руфи», станут реально осуществляться не только для нее, но и для России, а тема апокалипсиса продолжится в ее текстах и рисунках вплоть до 1942 года. Подводя некий итог творчества Кузьминой-Караваевой в предреволюционный период, можно сделать вывод, что за три-четыре года она прошла огромный путь отречения от «язычества» (скифского и славянского) к пророчеству о христианстве. По словам Г. И. Беневича, «в этот период она создала ряд сочинений, которые представляют самостоятельный интерес произведений искусства и мысли, с устойчивыми понятиями-символами (“чудо”, “земля” и т. п.), развитие которых отражает ее духовный путь и является способом его осмысления»[69]. Если припомнить слова Блока, что «первым и главным признаком того, что данный писатель не есть величина случайная и временная, – является чувство пути»[70], то можно сказать, что это чувство было свойственно Кузьминой-Караваевой в высшей степени.

«Все уже, – не только Блок, – чуяли приближение конца. Одни думали, что конец будет, потому что на фронте не хватает снарядов, другие – потому что Россией распоряжается Распутин, третьи, как Блок, – может быть, не имели никакого настоящего “потому что”, а просто в ознаменование конца сами погибали медленно и неотвратимо», – м. Мария.

Глава 7

Революции и гражданская война

Февральская революция, октябрьский переворот, партия эсеров, патриарх Тихон, красные и белые на Кубани, «Как я была городским головой» – суд и приговор, второе замужество

27 февраля (12 марта) 1917 года в России была свергнута монархия; победила буржуазно-демократическая революция.

Прежде чем продолжить рассказ о Елизавете Юрьевне и о том, что произошло в ее жизни к началу 1917 г, необходимо представить атмосферу мрака в стране. «Россия умирает, – как же смеем мы не гибнуть, не корчиться в судорогах вместе с ней? Скоро, скоро пробьет вещий час, и Россия, как огромный, оснащенный корабль, отчалит от земли, в ледовитую мертвую вечность», – писала она.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Поскольку эта книга не является научной, количество примечаний сведено к минимуму.

2

Мочульский Константин Васильевич (1892–1948) – русский писатель, литературовед, критик (с 1920 г. в эмиграции).

3

Раевский Георгий Авдеевич (наст. фам. Оцуп; 1897–1963) – русский поэт.

4

Богат Евгений Михайлович (1923–1985) – советский писатель, журналист, одним из первых опубликовавший в СССР статьи о м. Марии.

5

Архиепископ Евкарпийский Сергий (Коновалов; 1941–2003) – управляющий Западноевропейским экзархатом русских приходов Константинопольского патриархата.

6

Шустов Анатолий Николаевич (1935–2012) – неутомимый исследователь жизни м. Марии. Автор выражает ему особую признательность. На страницах этой книги читатель не раз встретится с его именем.

7

Здесь и далее в эпиграфах – стихи м. Марии (Скобцовой).

8

Софья (София) Борисовна Пиленко (урожд. Делоне; 1863–1962), далее по тексту сокращение – С. Б.

9

О Сергее Владимировиче Пиленко см. в разделе «Из архивов», воспоминания «Кубань – моя родина».

10

Фраза из «Наставления отца к сыну», известного на Руси с XI в.

11

Поэма «Мельмот-скиталец» Е. Ю. Кузьминой-Караваевой.

12

Рассказ «Друг моего детства» (1925, Париж) – своеобразная дань памяти К. П. Победоносцеву к 100-летию со дня его рождения.