Малахит - Наталья Лебедева

— Перестаньте! — сказала она строго, но с дрожью в голосе. — Разве можно говорить такие вещи сиделке? Вы мешаете мне вас лечить!

Ну вот. Опять он сказал что-то не то.

Если нельзя быть искренним, как тогда вообще нужно разговаривать с девушками? Почему они видят намеки там, где их нет, а когда на самом деле на что-то намекаешь, они и не думают сердиться?

И как теперь быть?

Паша понимал, что если он сейчас начнет оправдываться, это будет выглядеть как отступление, и Лазурит тогда возмутится еще больше.

Вадим бы выкрутился. И именно поэтому у Вадима было море девчонок, а у него, у Паши, — сплошные неудачи.

Лазурит все еще не решалась осмотреть его больной живот. Ситуация была неловкая.

Снова послышались шаги.

Паша хотел обернуться на звук шагов, но не смог: резкая боль разлилась под ребрами. Он даже тихонько застонал от неожиданности.

— Больно? — в поле его зрения возникла девушка. Та самая, с агатом, свисающим на лоб с тонкого обруча. Ее темные глаза поблескивали тревогой. Она была стройной, и высокой. Ее голос проник в самую глубину, и сердце боязливо сжалось. Он даже не смог сразу ответить.

— Больно? — спросила она еще раз.

— Нет. Нет, все хорошо.

— Ну ладно. Лазурит… — девушка явно хотела о чем-то спросить, но, обернувшись в сторону Лазурит, осеклась. — Ах вот вы где! — воскликнула она, сурово сводя брови. Я вас обыскалась! Вас ждут у Бирюзы. Там снова открылась рана, а вы неизвестно где бродите!

Паша превозмог боль, чтобы повернуться и понять наконец, кому она все это говорит. И вздрогнул от неожиданности. Тот самый фантасмагорический, похожий на цаплю старик тихонько сидел в кресле у самой двери. Паша не слышал его шагов, значит, он сидел здесь уже давно. Паше стало неуютно. Была в этом старике какая-то зловещая ущербность.

— Пойдемте, — говорила строгая девушка, пока Паша рассматривал старика, — я вас провожу. А то уйдете опять куда-нибудь не туда.

— Агат, — проговорила вдруг Лазурит, — давай, я его провожу. А ты посидишь здесь. — И ушла, осторожно взяв под локоть старика, который был выше ее чуть ли не в два раза.

— Куда они пошли? — спросил Паша. Он спросил не только потому, что хотел знать, но и потому, что неловкое молчание казалось ему катастрофой.

— Они пошли к вашему другу, — ответила девушка.

— Ему хуже?

— Нет, не намного.

Агат села на табурет и принялась аккуратно складывать небрежно брошенное на столик полотенце.

— А этот старик… он — врач?

— Что? Нет, нет он не врач. Он — Кремень.

— В каком смысле?

— А в том смысле, что кремень останавливает кровь и заживляет раны. И не знать этого стыдно!

Паша замолчал, испугавшись так, как пугался раньше преподавательских замечаний на экзамене.

— Давайте посмотрим живот, — ее рука решительно отогнула край одеяла. Скосив глаза, Паша увидел, что его любимый серый свитер разрезан сверху донизу самым варварским способом, а над солнечным сплетением алеет огромный кровоподтек, смазанный толстым слоем прозрачной жирной мази. Кровоподтек выглядел отвратительно и страшно, он был похож на красную медузу и щупальца ее змеились по всему животу. Паша готов был самоуничтожиться от того, что Агат увидела его живот. Он был толстенький и рыхлый, смешно поднимался и опадал при дыхании. Паша стыдливо натянул одеяло и сказал:

— Мне совсем не больно.

Но она отвела его руку, снова откинула одеяло, сняла полотенцем старую мазь, а потом начала накладывать новую. Паше было очень неприятно. Он даже рад был тому, что ее прикосновения вызывали боль. Синяк пульсировал, словно был существом с собственным, отдельным от Пашиного, сердцем. Но и боль отвлекала не так, как хотелось бы, и тогда Паша снова заговорил:

— Какой-то он странный…

— Кто?

— Кремень.

— А, да.

— Ни слова не сказал.

— А он все время молчит.

— Немой?

— Кто-то говорит, что немой, кто-то вроде бы слышал, как он бормочет что-то… Смешной он, — тут Агат улыбнулась, и Паша почувствовал облегчение, — делает только кремни для огнива и дарит огнива всем на день рождения. Тут у каждого огнив столько, что на сто жизней хватит. Хороший старик. За каминами следит. Вот только жалко — кроме огнив у него ничего не получается. Он время от времени пытается сделать что-нибудь красивое — и такие беспомощные выходят вещи… Такие же беспомощные, как и он сам. А ведь казалось бы — сильный камень. Он последний Кремень в королевстве. Страшно представить, что будет, когда его не станет. Кто будет лечить раны? Кто будет разжигать камины? А впрочем, он же огнивами нас не зря обеспечил…

Нагибаясь над лежащим Пашей, Агат оперлась о кровать левой рукой. От нее исходил приятный, немного странный запах: смесь терпкого аромата мази, нежного аромата роз и свежести раннего туманного утра.

Паше казалось, что он опьянел. Он уже не знал, правда ли все, что с ним приключилось. Был ли портал, была ли эта другая, чужая и прекрасная страна… Может быть, это был всего лишь сон, только сон, вызванный желанием увидеть это неземное существо, почувствовать то, что он чувствует сейчас.

Мелкие частые шажки разрушили странное Пашино состояние, и он разозлился на Лазурит, впорхнувшую в комнату подобно райской птичке.

— Бегу вас успокоить, ему лучше! — сказала она. — Кровь остановилась и рана затягивается. Через день он уже на лошади сможет скакать!

— Как — через день? — изумился Паша.

— А что? Вокруг него там знаете сколько лекарей! Это вы тут один лежите, несчастный. А он там…

Настроение у Лазурит явно улучшилось. Она порхала и щебетала и, казалось, не помнила уже о той неловкости, что произошла у нее с Пашей.

— Мы будем ждать вас через два дня в розовой гостиной! Вы обязательно будете танцевать! Это будет настоящий праздник.

Агат, улыбаясь, встала и вытерла руки полотенцем, потом пошла к рукомойнику. Зажурчала вода, и под плеск воды и щебет Лазурит Паша провалился в сон.

Глава 2 Палаточный лагерь

Он проснулся на закате следующего дня. Огромное красное солнце за окном было наполовину скрыто зубцами крепостной стены. Ветер танцевал нежный вальс с висящей на окне занавеской.

Спальня, облицованная розовым камнем, казалась в свете заходящего солнца красной, цвета теплой, только что пролитой крови.

Паша встал, разгибаясь осторожно — боялся, синяк будет болеть. Подошел к зеркалу. Оно было необычным, и отражало не так, как отражают все зеркала. Казалось, будто по стеклу стекает вода — тонкий и ровный слой воды. Но и в этом зеркале, и в любом другом, Паша выглядел ужасно: глаза блестели, на щеках горел лихорадочный румянец. Рваные края свитера топорщились шерстяными нитями, красно-синее пятно распластало на животе неприятные ложноножки. За дверью послышались шаги, и Паша попытался закутаться в остатки одежды.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});