Олимпия Клевская - Александр Дюма

— Тогда более ни звука. Следуйте за мной и делайте все, как я.

Она подошла к секретеру и открыла его. Две тысячи, оставленные г-ном де Майи, лежали там аккуратнейшим образом разложенные по ранжиру: одна — в свертках по сто луидоров в каждом, другая — в билетах на предъявителя.

— Берите золото! — приказала Олимпия. — Я же захвачу бумаги.

И пока она рассовывала кредитные билеты по карманам, Баньер набивал свои золотом.

— Готово? — спросила она.

— Да, — ответил он.

— Теперь возьмите это.

— Что еще?

— Мой футляр с украшениями. Отнеситесь к нему со вниманием.

— Он в верном месте, будьте покойны. Но что вы еще ищете?

— Перстень.

— Ах, да! — огорченно прошептал Баньер. — Перстень господина де Майи. Кажется, я видел его на камине.

Он протянул руку и, проведя ладонью по мраморной доске, промолвил:

— Вот он.

— Давайте сюда, — сказала она и надела перстень на палец.

— Вы слышите? — произнес Баньер.

— О, быстрее, быстрее! — вскрикнула Олимпия. — Дверь поддается!

— А как же мы, что нам делать?

— Поступим как эта дверь, — с очаровательной улыбкой произнесла актриса.

И, схватив послушника за руку, она повлекла его за собой.

— Куда вы? — в ужасе прошептал Баньер. — Не забывайте! Вы идете прямо им в руки!

— Доверьтесь мне, — успокоила его Олимпия.

И он покорно пошел за ней по коридору, ведущему к лестнице.

В коридор выходила дверь, Олимпия открыла ее, втолкнула юношу в какой-то кабинет и влетела туда вслед за ним.

Едва они затворили за собой дверь, как по лестнице послышался топот торопливых шагов пристава и его стражников, которые перебудили весь дом, вскоре огласившийся криками ужаса мадемуазель Клер и других слуг Олимпии.

После того как этот ураган пронесся, не задерживаясь, мимо двери их кабинета, актриса, задвинув за дверью все запоры, отворила другую дверцу, выходившую на узенькую лестницу; лестница заканчивалась темным проходом, ведущим в сад.

Только оказавшись на свежем воздухе, Баньер смог перевести дух. Беглецы скользнули под липами, добрались до калитки и очутились на крутой пустынной улочке — по ней и заспешила Олимпия, увлекая своего спутника.

Они бежали слишком быстро, чтобы завязать беседу, но держались за руки, и пальцы их были красноречивее уст. Не останавливаясь, они пробегали за улочкой улочку, за площадью площадь, за переулком переулок — вплоть до Ульских ворот, остававшихся открытыми на всю ночь.

Оказавшись за городской стеной, они спустились к реке, свежее дыхание которой напомнило о ее близости ранее, нежели перламутровый отблеск водной глади, мерцавшей за деревьями прогулочной аллеи.

Баньер метнулся было к деревянному мосту, но, вместо того чтобы последовать за ним, Олимпия потянула своего спутника вправо и начала спускаться по прибрежному откосу, словно школяр, отправившийся грабить огороды.

Он послушно следовал за ней. Бедняга! Держа на тоненькой шелковой нити, она могла бы привести его хоть в седьмой круг ада.

Молодые люди прошли по берегу Роны шагов сто, а затем Олимпия направилась прямо к маленькой лодке и отомкнула замок на ее цепи ключом, который она позаботилась прихватить, готовясь к бегству.

Вместе с ней прыгнул в лодку и Баньер.

— Умеете грести? — спросила его актриса.

— К счастью, да, — ответил он. — Когда мы отправлялись на прогулку, гребцом бывал я.

— Хорошо, — лаконично откликнулась Олимпия. — Так гребите.

Он сел на весла и рьяно принялся за работу.

А пришлось ему не сладко: Рона широка и быстра в том месте, где наши беглецы вознамерились ее пересечь. Но Баньер не солгал — он не только оказался сильным, упорным гребцом, но и умудрился выказать определенную ловкость во владении веслами.

Тяжело дыша, истекая потом, до крови стерев ладони, он сумел пересечь реку так, что их отнесло не слишком далеко.

За спиной беглецов ни единый звук не свидетельствовал о том, что их преследуют.

Когда они достигли противоположного берега, Олимпия, все это время выполнявшая роль лоцмана, привязала лодочную цепь к одной из причальных тумб, местоположение которой ей было известно, позволила Баньеру протянуть ей руку, спрыгнула на сушу и бросилась бегом в направлении Вильнёв-лез-Авиньона.

Баньер побежал с ней радом, все еще ни о чем не спрашивая.

Впрочем, нашим беглецам не было нужды бежать в темноте к белевшей на склоне холма деревеньке: в двух сотнях шагов от ее первых домов Олимпия, задыхаясь, изнемогая от усталости, но не переставая смеяться, остановилась около живописной хижины, полускрытой виноградными лозами.

Баньер застыл рядом.

— Постучитесь в этот ставень, — велела Олимпия. Баньер только и мог, что повиноваться. Он заколотил

так, что затрещала стена.

— Кричите: «Папаша Филемон!» — продолжала приказывать актриса.

И Баньер закричал голосом Стентора:

— Папаша Филемон!

Изнутри отозвался чей-то старческий голос.

— Он там. Подождем, — сказала Олимпия.

И она присела на деревянную скамью, прислоненную к стене.

Внутри дома раздалось тяжелое шарканье старческих ног в шлепанцах.

Олимпия тотчас три раза отрывисто постучала в ставень.

— А, это вы, мадемуазель Олимпия! — послышался блеющий голосок старика.

— Да, это я, папаша Филемон, — откликнулась актриса.

— Хорошо, сейчас открою.

— В этом нет нужды. Разбудите только Лорана, и пусть, не теряя ни минуты, он оседлает двух лошадей.

— А вы как же?

— Я подожду здесь.

— Очень хорошо, — ответил старик.

И шлепанцы зашаркали в глубь хижины.

— Олимпия, Олимпия! — прошептал Баньер, переводя дыхание лишь во второй раз с тех пор, как стражники постучали в дверь. — Что с нами происходит, Господь всемогущий! И что это за тайный ход, по которому нам удалось выбраться из дома?

— Да просто потайная дверь, любезный мой Баньер.

— И о ней никто не знал?

— Никто, кроме меня, Клер и господина де Майи. Баньер вздохнул.

— А лодка на реке?

— Лодка принадлежит одному маленькому кабачку, он называется «Прибрежный». Местопребывание его, как я подозреваю, послушникам неведомо, но известно всем влюбленным, которые приходят туда ужинать под сводами

беседок, а после ужина берут лодку, чтобы прогуляться к островам.

— И вы плавали к островам? — спросил Баньер, у которого от каждого нового откровения Олимпии становилось все тяжелее на сердце.

— Да, господин де Майи очень любил подобные прогулки, — невозмутимо ответила юная особа.

— А папаша Филемон, — все более печальным голосом продолжал Баньер, — кто такой папаша Филемон, если, конечно, этот вопрос не покажется вам нескромным?