Девятый Замок - Хаген Альварсон

Потом кто-то вспомнил, что войну всегда предвещает Багровый всадник. А его на сей раз никто не видел.

— Я видел, — возразил Ловар Ловарсон. — Третьего дня Багровый всадник пронёсся по дороге с юга на север, трубил в медный рог, и трава у дороги обуглилась от жара конских копыт. Идите гляньте, коль мне не верите.

Но все поверили, потому как Ловар был безумцем, а безумцы никогда не лгут в таких вещах. И люди снова принялись причитать.

Альдерман встал на щит, и хирдманы подняли его над толпой. Он затрубил в рог. Народ приутих.

— Бабским воем делу не помочь, — сказал Свен. — Пусть каждый, кому есть что сказать, скажет кратко и по делу, как наш достойный друид. У нас есть два решения: уйти либо остаться и дать бой. Что скажете, добрые люди?

Слово взял Этер трактирщик.

— Надо уходить, — сказал он, — хоть и жаль оставлять дома и хозяйство. Не думаю, впрочем, что цверги позарятся на наши стафбуры. Всё ценное можно закопать. Они ведь тупые и не додумаются обыскать тайники. Да и осесть тут не осядут. Верно, друид?

Корд кивнул.

— А я говорю: надо остаться и дать бой! — воскликнул Эрп сын Эрки, старый мясник. — Или мы не потомки Нори Башмака и Ори Секиры, Улли Охотника и Вира Отважного? Разве не случалось нашим предкам биться с ублюдками, которые того не стоят, чтоб земля их носила?!

— Да что предки, — поддержал Транд Кузнец. — Разве мы сами не прогнали банду грэтхенов? Что скажешь, альдерман? Где твои дружки? Очень бы они нам пригодились! В кладовой борга хватит оружия и броней на всех!

— И я скажу: биться, не мириться, — кивнул Вали сын Кали, о котором говорили, что он отъявленный драчун, — биться не на жизнь, а на смерть!

— Можно сразиться, — сказал Альвар Старый, — только женщин и детей из города убрать как можно дальше.

— Ещё чего! — воскликнула веснушчатая Вигдис, дочь Транда. — Я не хуже многих обращаюсь с самострелом!

На это люди рассмеялись, ибо Вигдис застрелила грэтхена, когда те убегали, и очень гордилась этим. Только Эльва Старая Дева не засмеялась, а сказала:

— Ты бы помолчала, девица. Надо уходить. Что толку, если все погибнут, а цвергов и так уничтожат?

— Тебе легко говорить! — сказали ей. — Ты тут чужая, и усадьбу тебе продали, и ты не влила своей крови в землю!

— Кровь никого не вернула к жизни, — сказала Эльва тихо, но её слова запомнили.

— А ты что скажешь, Фундин Фундинсон? — обратился староста к пасечнику. — О тебе говорят, что велика твоя мудрость!

— Пчёлы, как ведомо, защищают улей, когда к ним лезет медведь, — сказал Фундин, — да только мы не пчёлы. У пчёл есть Мать.

Больше он ничего не сказал.

— Лучше уйти, — сказал Сидри Плотник, — хоть я бы и остался, переведаться парой ударов с выродками, но коль их слишком много, то ничего не поделать. Мне умирать за просто так неохота.

— Никому неохота, — поддержал Борин Хакарсон, — кому охота, пусть останутся и умрут.

— Нет, — покачал головой Свен, — идти, так всем.

— Надобно поступить, как велит рассудок, — неторопливо молвил Ёкуль, — а рассудок велит не подвергаться опасности, коль есть возможность её избежать. Быть может, не скажут, что это поступок героя, но чего стоит геройство, оплаченное слезами близких? Предки наши сражались храбро, ибо не имели выбора. У нас выбор есть, так давайте используем его мудро.

— Ты, Ёкуль, всегда был заячьей жопой, — плюнул в песок Вали сын Кали.

— Быть может, — пожал плечами Ёкуль, — но лучше быть живой заячьей жопой, чем мёртвой волчьей.

И многие сказали, что Ёкуль рассудил верно.

— Уходить надо, — произнесла Трюд, вдова Нидуда Осинника, — Этер прав, всё ценное можно спрятать. А жизни не спрячешь. Никто не станет попрекать вас трусами, норинги, коль вы сбережёте жизни для своих детей!

Тут люди стали шуметь, и одни были за то, чтобы остаться, а другие — чтобы бежать. Но большинство ещё не решилось. Тогда Свен сказал:

— Хэй, Грам Гримсон, ты сведущий в военных делах, рассуди, как лучше поступить? Можно ли отбить цвергов?

— Сколько их? — спросил Грам.

— Где-то четыре тысячи, — сказал Корд, — и ещё несколько тысяч могут присоединиться.

— А нас всего в городе две тысячи, — напомнил Свен.

— Можем выставить семьсот воинов, — сказал Грам задумчиво, — из них хорошо если две сотни при доспехе. В первой битве будет шесть на одного. При трёх к одному я бы попробовал. Даже и при четырёх к одному. Да и при таком раскладе можно выиграть. Но почти никого не останется. А потом, если те несколько тысяч, о которых говорит чародей, все-таки придут… Это будут уже десятки и сотни на одного. Я и мои люди готовы сложить головы. А другие? Нет, думаю, полезнее будет отступить.

При этих словах люди уважительно закивали головами, потому что Грама знали как опытного воина. Но согласия всё не было, а Свен помалкивал.

А потом появился Эльри. У него за плечами была старая дорожная котомка, с которой он пришёл в Норгард. Эльри улыбался, глядя на встревоженных людей.

— Ну, люди добрые, чего ждём? — спросил он. — Цвергов дожидаемся?

— О, так ты уже знаешь! — воскликнул Борин сын Хаки, его главный помощник. — Мы решаем, идти или оставаться.

— Что ты кажешь, Эльри? — загудели лесорубы. — Как ты скажешь, так и сделаем! Веди нас в бой, Бродяга! Ну? Что скажешь?!

Могу поклясться — старосте Свену Свенсону дорого далось спокойствие, с которым он смотрел на своего давнего врага, Эльри Бродячего Пса. Одно его слово весило сейчас больше, чем речи альдермана и чародея. Такое не прощают.

— А что тут сказать? — усмехнулся Эльри. — Бежать надо, и чем дальше, тем лучше. А у кого в голове опилки, тот пусть и сражается.

Альдерман облегченно вздохнул. И произнёс громко и властно:

— Слушайте, норинги! Я говорю: мы уходим! Мы уходим, а через пару дней мы вернёмся! Но сейчас — сейчас идите собирать вещи. Все собираемся на Эльдирнесе! Брать только самое важное! Кто опоздает, пойдет пешком. Я всё сказал!

Так завершился этот тинг. Люди расходились, многие плакали, некоторые гневно сжимали кулаки, но тинг решил — и тут ничего не поделать. Вскоре на тингвеллире никого не осталось. Я стоял один, и ничего уже не имело значения. На тинге я молчал, и потому, что бы там не решили, мне до этого нет дела. Моего отца отрекли от древа рода. А я отрекаюсь сам. Я стоял посреди бескрайнего поля тинга, а ветер с отрогов Морсинсфьёлля дул в лицо, злорадствовал и потешался, и скалил гнилые клыки. Но я знал: он подавится пылью. И рухнет мировое древо, и падёт небо, и мир погибнет во льду и пламени. Предки и древние герои падут, а память и слава будет жить, когда придёт время жить. А ныне настало время умирать, и если мои сограждане этого не поняли — на что они годны? Воистину, черви.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});