Имперский рубеж - Андрей Ерпылев

— Вера у них такая, — вздохнул старый служака. — Нехристи… Считают, что раз с оружием в руках за веру свою пали — сразу в рай попадут. Муллы их так говорят. А рай у них богатый — девки там голые скачут, мед-вино подносят… Вот и рвутся они туда. Живут-то, прости господи, в нищете, как собаки…

Позади, один за другим, сухо треснули два одиночных выстрела, и Александр дернулся было назад, но фельдфебель удержал его за плечо.

— Не ходите, не надо… Они уж в раю своем.

— Зачем?… — повернул юноша к Филиппычу искаженное лицо. — Нельзя так!.. Они же пленные!

— Да не довезли бы мы их до госпиталя, — терпеливо, как несмышленому ребенку, попытался объяснить тот. — У старого черепушка пробита была — мозги наружу, а младший… Кровянка из брюха черная — значит, в печенку угодило. А это…

— Но это же пленные! — не слушал его Бежецкий. — Мы не имеем права… Международные конвенции…

— А ну — пойдем! — дернул его за рукав солдат. — Пойдем, ваше благородие.

Почти волоком фельдфебель подтащил офицера к краю площадки и указал вниз, на лениво дымящиеся остовы двух сгоревших дотла грузовиков. Они попали в засаду еще утром, и именно ради них здесь был отряд Бежецкого. Увы, помочь им уже не успели…

— А на это они имели право? Там ведь наши были — русские. А теперь их домой в цинке повезут. Все, что осталось. И Семенова нашего. На это у них право есть?

— Но международные конвенции…

— Какие еще конвенции? Они враги. И пали в бою. Или вы расскажете, что Жеменя им помог отмучиться? Под трибунал подведете парня?

— Нет, но…

— А на нет и суда нет. Это война, барин. Или мы их, или они нас — третьего не дано. Не изобрели еще третьего… Вы лучше, вашбродь, поглядите, красота-то какая!.. — сменил тему Филиппыч.

И Саша против воли поднял глаза на действительно великолепный пейзаж, расстилающийся вокруг.

Облака, весь день скрывавшие солнце, под вечер раздуло ветром, и теперь косые лучи заходящего светила румянили снега на вершинах окрестных гор. Гор, которым не было дела до трагедии, разыгравшейся рядом с ними.

За пролетевшие над ними века и тысячелетия древние горы видали и не такое…

12

Саше больше всего на свете хотелось рухнуть на постель прямо так, не раздеваясь, закрыть глаза и провалиться в блаженную нирвану, но он переборол себя, позволив лишь присесть на краешек табурета… И опустить веки, на обратной стороне которых вновь замелькали эпизоды прошедшего… А проказник Морфей тут же воспользовался и этой уступкой, чтобы мигом заключить измотанного до полусмерти юношу в свои могучие объятия…

Поручик пришел в себя, лишь приложившись со всего маху затылком о стену, и понял, что задремал. Наручные часы либо безбожно врали, либо проспал он вот так, сидя, чуть ли не час.

«Скоро стоя спать научусь, — обозлился он на себя. — Как лошадь…»

Ощущая тупую боль во всех мышцах, он принялся стаскивать с себя пропотевший насквозь камуфляж, словно весенняя линяющая змея — шкуру, остервенело дергая заедающие молнии, распутывать просоленные и спаявшиеся намертво шнурки ботинок… В голове крутилась одна и та же картинка: как он в костюме Адама встает под душ и смывает, смывает, смывает с себя всю грязь, усталость и ужас минувших дней. Под мощный водопад ледяной воды… Пусть даже не совсем ледяной… Пусть даже не мощный… Тонкую струйку тепловатой, отдающей железом и химией мутной жидкости…

Бежецкий поймал себя на том, что опять спит с полуснятым ботинком в руках. Спит с открытыми глазами, видя сквозь ставшую вдруг полупрозрачной стену мелькающие за бортом вертолета скалы, беззвучно разевающих рты солдат, дробно прыгающий в руках автомат, горца с кровавым месивом вместо лица, обгорелые остовы грузовиков…

«Нет, так не пойдет…»

Пересилив себя, молодой человек потряс головой, последним усилием воли разделся и только собирался пройти в душ, как в шаткую дверь за его плечом кто-то негромко, но требовательно постучал.

«Кого это черт принес по мою душу?…»

— Да, — с трудом разлепил он пересохшие губы, не узнавая своего голоса, и с изумлением вспомнил, что так и не исполнил главную мечту последних часов — не выпил ведра воды. Даже стакана не выпил — сон оказался более мощным фактором, чем жажда, не говоря уже о голоде. — Войдите!

— Не спите? — просунул голову в комнату прапорщик Деревянко. — Я тут полчаса назад долбил-долбил, а вы ни гу-гу. Я уж думал, что спит поручик Бежецкий без задних ног. Намаялись, граф?

— Есть такое дело, — зевнул Саша, прикрыв рот ладонью. — А что за пожар, Матвей Опанасович?

— Да не пожар… — вздохнул прапорщик, отводя глаза. — Из госпиталя тут солдатик приковылял… Из выздоравливающих… Его полковник Седых прислал…

— Не тяните, Матвей Опанасович. Что за манера, право?

— Иннокентий Порфириевич просил вас прийти.

— Зачем?

— Поручик Еланцев совсем плох, но пришел в сознание и зовет вас.

— Меня?!!

Александр не верил собственным ушам. Он мог представить себе все, что угодно, вплоть до принятия всеми афганцами православия с последующим пострижением в монахи, но такое не укладывалось в мозгу. Поручик Еланцев, его злейший враг, желает его видеть! Подумать только! Остальные слова прапорщика как-то сами собой проскользнули мимо.

— Поверьте, Матвей Опанасович, на слово, но ваше известие совсем меня не обрадовало. Передайте вестовому, что…

— Вы меня не поняли, поручик, — прапорщик вошел в комнату и присел на табурет. — Еланцев СОВСЕМ плох.

— И что с ним произошло? — саркастически улыбнулся юноша. — Поскользнулся в бане? Перемудрил с очередной пассией? Отравился шаропом?[28]

— Его привезли вчера под вечер, — буркнул, осуждающе глядя на него, прапорщик. — Вездеход подорвался на мине…

— Но при чем тут я? — несколько растерялся Александр: Еланцев, конечно, сволочь редкостная, но… — Я не батюшка, чтобы отпускать ему грехи… И вообще…

— Сходите, Александр Павлович. Особого труда для вас это не составит, а поручику, возможно, это принесет облегчение. Пусть не телесное, но хотя бы душевное.

«Какого черта?…» — подумал Саша и буркнул:

— Ну, хорошо, хорошо… Приведу себя в порядок и вечерком…

— Иннокентий Порфириевич просил вас зайти срочно.

— Но душ я хотя бы могу принять?

— Увы, — развел руками Деревянко. — Вот этого-то вы как раз сделать не сможете. Там что-то с водокачкой приключилось, и все краны в околотке сухие.

— Ч-ч-черт!.. — с сердцем пробормотал поручик, понимая, что мечтам его сбыться не суждено.

— Ничего, — утешил его сосед. — Я уже послал солдат с бидонами за водой, и через пару часов можно будет принять вполне сносную ванну. Как раз когда вы вернетесь…

Александр шагал за ковыляющим с костылем в двух шагах впереди тощим, бритым наголо солдатиком и с неудовольствием думал, что «благоухает» на пол-Кабула. Согласитесь, что обтирание влажным полотенцем совсем не в полной мере заменяет для человека, две недели не вылезавшего из тяжелой амуниции, полноценного душа. А патентованные дезодоранты и великолепный, по словам прапорщика Деревянко, французский парфюм лишь подчеркивают общее амбре ломовой лошади, исходящее от усталого поручика.

«Может, хоть в госпитале вода есть? — тоскливо думал он, хмурясь на постоянно озирающегося провожатого. — Хотя откуда… Два шага от нашей развалюхи — наверняка одна и та же водокачка…»

Настроение у Бежецкого было не самое приподнятое, и христианское милосердие к страждущему в него никак не вписывалось. Особенно если этот страждущий — мерзавец, каких поискать. Если бы не настоятельная просьба медика, изложенная в записке, которую солдатик принес с собой, Саша с огромным удовольствием плюнул бы на всех ближних и дальних, а заодно на христианское, магометанское, иудейское и языческое милосердие и завалился бы спать. Но просьба старшего по чину — пусть и иной епархии — равносильна приказу. Да и обижать добрейшего человека не хотелось…

— Иннокентий Порфириевич на срочной операции, — сурово поджав губы, встретила офицера старшая сестра милосердия — дебелая матрона лет сорока, смутно знакомая. — Что у вас за дело, юноша? Предупреждаю сразу, что никаких лекарств, тем более освобождения от службы выписывать не буду!

— Я не по этому поводу… — промямлил Бежецкий, от души надеясь на то, что цербериня прогонит его в шею, а следовательно, неприятного свидания удастся избежать. — Меня просили навестить поручика Еланцева из Шестнадцатого пехотного…

— Еланцева? Из Сибирского? Так бы сразу и сказали… — Матрона водрузила на монументальный нос очки в тонкой золотой оправе и пробежала пухлым пальцем с коротко, по-мужски, остриженным ногтем по странице открытого вроде бы наугад «гроссбуха». — Вот — Еланцев Гэ Вэ, поручик, Шестнадцатый пехотный полк… Палата… э-э-э… двести седьмая…