Рубеж - Анатолий Рыбин

Немного поразмыслив, Нечаев спросил:

— Послушайте, Зябликов, а навестить вас придет Бахтин, как вы полагаете?

— Не знаю, товарищ подполковник. — Зябликов растерянно взглянул на Красовского, сидевшего в сторонке на стуле.

— Думаете, не разрешат? — догадался Нечаев. — Ничего, мы сейчас вместе попросим...

Красовский пообещал:

— Разрешим, товарищ подполковник. Пусть приходит.

— Ну вот и договорились, — сказал Нечаев и, вставая со стула, посоветовал Зябликову: — Только вы потолкуйте со своим приятелем начистоту. Посоветуйте ему, пусть перед товарищами душой не кривит, а честно скажет: да, что было, то было. Ему же самому потом легче станет. Да и друзья ему плохих советов не дадут, я уверен.

— Хорошо, товарищ подполковник, поговорю.

— Ну и побыстрей поправляйтесь, — пожелал больному Нечаев. — А деду вашему я непременно напишу. Кстати, как его зовут, скажите?

— Деда-то? — рассеянно переспросил Зябликов. — У него имя мудреное: Зосима Евстигнеевич. Только зачем вы, товарищ подполковник? Я сам напишу.

— Вы само собой, а я от себя. Наверно, деду приятно будет. Так ведь?

— Так-то оно так, — согласился Зябликов, и лицо его впервые за весь этот долгий разговор засветилось доверчивой улыбкой...

Когда Нечаев, сопровождаемый майором Красовским, вышел к ожидавшей его машине, солнце уже свалилось к горизонту и яркими алыми лучами окрасило верхушки деревьев, что окружали тихий одинокий домик. Где-то далеко-далеко пели солдаты про любимый город, который может спать спокойно. Прислушавшись, Нечаев понял, что поют либо в ракетном подразделении, либо в горчаковском полку. И он, весь день ощущавший в теле усталость, вдруг словно стряхнул ее.

— Вы слышите? — спросил он Красовского, кивнув в сторону, откуда доносилась песня.

— А у нас такие концерты каждый вечер, — сказал майор. — Мы уже привыкли, без них скучаем.

Нечаев послушал еще несколько минут, полюбовался яркими закатными красками и, распрощавшись с Красовским, отправился домой.

* * *

Дома Нечаева встретила его приемная дочь Таня. Она только что пришла из библиотечного техникума, где первый год работала преподавателем русской литературы, и, раскрасневшаяся, в коротеньком белом переднике, хлопотала на кухне.

— А где мама? — спросил Нечаев, поцеловав дочь в щеку.

Таня вынула из кармана записку и молча протянула ему. Записка была очень короткой: «Задержусь в библиотеке. Ужинай без меня. Если вернется с учений отец, встречай сама».

— Тебе, Танюша, значит, оказано высокое доверие, — шутливо заметил Нечаев.

Дочь смущенно улыбнулась.

— Знаешь что, Танюша, ты тут стряпай не торопясь, а я в библиотеку за матерью схожу, — сказал Нечаев и потрепал дочь, как маленькую, за волосы. После трудных дней, проведенных на учениях, после всех навалившихся неприятностей ему не терпелось побыстрее увидеть Ольгу. Несмотря на далеко не молодые годы и крепкую на вид семью, Нечаев был далеко не уверен в прочности их семейных отношений.

Ему было не по себе оттого, что Ольга Борисовна часто задерживалась по вечерам в библиотеке, старалась быть больше с читателями и книгами, но не с ним.

— Я быстро, я сейчас, — пообещал дочери Нечаев и вышел на улицу.

Начинали сгущаться тихие осенние сумерки, таяли остатки лилового заката на краю неба. Из степи подступала свежесть — предвестница близких холодов.

Казалось, совсем недавно он был молодым и считал себя самым счастливым на свете. Но желанное счастье, оказывается, так и не пришло к нему. Он давно уже догадывался, что Ольга по-настоящему любит не его, а Мельникова и что вышла за него, Нечаева, замуж лишь потому, что у Мельникова уже была семья. Жена Мельникова и Ольга Борисовна были даже дружны. Казалось бы, внешних поводов для беспокойства не было. Но Нечаев замечал: почти всякий раз, когда Ольга Борисовна оказывалась в семье Мельниковых, глаза ее веселели, голос будто прорезался заново, на лице появлялся молодой румянец. Да и одевалась она так, словно не к друзьям шла, а на большой торжественный вечер.

Однажды Нечаев спросил ее: «Что же ты мучаешься и молчишь? Если тяжело тебе, скажи прямо. Подумаем, что делать дальше». Она долго смотрела ему в глаза, смущенная и растерянная. Потом, сдерживая волнение, ответила: «Ну разве ты не знаешь, что первая моя любовь погибла от фашистской мины в послевоенном Сталинграде? Но рядом со мной Танюша. К тебе она привязана, как к родному отцу. Если бы ты знал, как мне это дорого, если бы ты знал...» Слезы не дали ей договорить. Нечаев пожалел, что завел этот тяжелый разговор. И все свои подозрения старался с того дня прятать в самых дальних тайниках души.

 

В читальной комнате, которая примыкала к библиотечным стеллажам, Ольга Борисовна заканчивала работу, убирала разложенные на столах книги, журналы. Нечаев остановился в дверях, шутливо спросил:

— Опоздавшему зайти можно?

— Наконец-то! — всплеснула руками Ольга Борисовна. — Это где же ты, дорогой мой, путешествуешь? Все дивизионное начальство дома давно, отдыхает. Один начальник политотдела в бегах.

— Раньше не мог, дела были неотложные.

— А у тебя всегда дела. Но ты домой-то хоть заходил?

— Да вот приехал, тебя нет. Пойду, думаю, на поиски.

— А Танюши тоже нет?

— Танечка дома. Ужин готовит. Так что давай поторапливайся. Тебе помочь, может?

— Не выдумывай! — строго сказала Ольга Борисов на. — Уже напомогался в частях, хватит. Иди-ка лучше домой отдыхать.

Нечаев недоуменно посмотрел на жену.

— Что значит иди? Пойдем вместе, наверно.

— Нет, Гена, я обязательно должна забежать к Мельниковым.

— Зачем? — Нечаев знобко поежился.

— У Натальи Мироновны опять был сердечный приступ. Сергей Иванович так переживает.

— А ты надеешься успокоить его?

Ольга Борисовна слегка стушевалась, но постаралась скрыть свое смущение.

— Я зайду к Мельниковым буквально на несколько минут. Не зайти не могу, пообещала. Понимаешь?

«И так вот всегда — то одна, то другая причина», — с грустью подумал Нечаев, но промолчал.

Домой он брел, печально раздумывая о жизненных зигзагах. Странно получалось: постоянно вникающий в судьбы других, он почему-то никак не мог сладить со своей собственной. А всегда и всюду должен был делать вид, что у него в семье все прекрасно.

3

Полковник Жигарев проснулся задолго до рассвета. Стараясь не разбудить жену, он тихо выбрался из-под одеяла и осторожно, на цыпочках, прошел в свою комнату, включил свет.

Последние дни его не покидало чувство горькой досады, да и как было не переживать, если комдив уже неоднократно напоминал ему о неутешительных уроках только что прошедшего учения. Он потребовал усилить внимание штаба к тем подразделениям, где тактическая подготовка оказалась слабой.

Жигарева задели за живое слова комдива: «Где же, Илья Михайлович, ваши анализы, выводы и предложения по учениям? Долго, долго раскачиваетесь. Эдак, чего доброго, и на новые учения можем выйти со старыми недостатками. Благодушие тут недопустимо, учитесь оперативности у Авдеева».

Выходит, он, начальник штаба дивизии, благодушен к недостаткам! Но ведь не кто иной, как сам Мельников в последней характеристике, запрошенной штабом округа, писал:

«Полковник Жигарев хорошо знает и любит штабную работу, деловит, исполнителен и требователен...»

Илье Михайловичу вспомнилось, как весной на стрельбы с инспекторской проверкой приехал замкомандующего Павлов. Ему понравились противотанковые и артиллерийские сооружения, которые были расположены с учетом естественных препятствий: двух оврагов, песчаных дюн и камней-валунов, по-бычьи наставивших лбы из кустарников.

— А вот и главный шеф этих сооружений, — представил тогда его с признательной теплотой Мельников. — Даже по ночам не уходил с полигона, чтобы к сроку успеть.

Павлов в знак благодарности пожал Жигареву руку:

— Ваш опыт заслуживает внимания, товарищ полковник. Я посоветую кое-кому изучить его.

Позднее, уже летом, в содружестве с дивизионным инженером Жигарев подготовил план специального учебного городка для ракетчиков. И опять, не жалея сил и времени, следил за выполнением этого плана. Комдив снова по достоинству оценил его усилия, доложил об этом самому командующему.

А потом в дивизию прибыл этот Авдеев со своими инициативами. «Возможно, конечно, есть свои достоинства и у Авдеева, — размышлял Илья Михайлович, — но комдив рановато взялся ставить его в пример и требовать равнения на него. Тут еще время покажет».

Жигарев старался настроиться оптимистически, но где-то в глубине души росла тревога. Он впервые за всю службу ощутил вдруг, что ослабевает его связь с частями дивизии. Иначе не возникли бы досадные неожиданности на учении.

«Прав, конечно, комдив, что требует провести анализ учений. Нужно сделать это немедленно. Так вот сесть и разобрать все сложные повороты, спорные ситуации. Главное — не распыляясь, сосредоточиться на ракетном дивизионе, который, по существу, не имеет еще опыта. К тому же выявилась явная слабина ракетчиков в организации самообороны. Ими были недовольны посредники. Да и комдив отметил это при разборе».