Рассказы (LiveJournal, Binoniq) - Владимир Сергеевич Березин

репортажи в Афганистане, за что справедливо награждён орденом Красной Звезды.

Но я этих репортажей не видел, может, они навеки и лучшие.

Нет-нет, я настаиваю, что то, что я видел - не репортажи, это совсем другая жанровая специализация.

Первый раз столкнулся с этим персонажем, столкнулся - как потребитель новостей, в тот момент, когда он приехал к Пиночету и с какого-то перепугу пожал ему руку и стал извиняться за написанное о нём «под влиянием коммунистической пропаганды». Оправдываясь потом, он наговорил ещё некоторое количество глупостей, да не в этом дело. Это было решительное безобразие, и его справедливо обложили хуями с разных сторон - дело не в том, любить ли Пиночета или ненавидеть.

Дело было в том, что это было больше, чем преступление - это потеря вкуса.

Так и с этими путешествиями - у меня к ним были претензии не политические или финансовые, а стилистические, как у Синявского к Советской власти. Там везде потеря вкуса и меры, вот в чем беда. Суетливость и дураковатость.

Тем более, что это именно не репортаж - там нет актуальных событий: циновки плетут на этом месте много веков, много веков ловят крокодила, горные вершины, которые он снимает, спят во мгле ночной миллион лет.

Или вот Крузенштерн - человек и пароход.

Он давно плавал и уже умер - никуда не убежит.

Репортаж о Крузенштерне довольно бессмысленен, в отличие от познавательного, или как раньше говорили, научно-популярного фильма. К этому отношусь с пониманием.

При этом усатый мужик породил какое-то безумное количество клонов, что перемещаются по планете.

Они жутко бодрые, жутко говорливые и все время пытаются острить. И во мне борются два чувства - одно - реальное уважение к людям, что научились зарабатывать на собственном туризме, а другое - восторженного недоумения от того, как можно истоптать жанр путевого очерка до полного неуважения зрителя к оному.

12 февраля 2020

Ясная поляна

История про Ясную поляну

Я жил в Ясной поляне. Видел там настоящих писателей.

Писатели были народ суровый, и сурово бичевали пороки общества и недогляд литературы. Из-за двери было слышно: «Он барахтался всю жизнь в своих выделениях, доказывая, что за Тропиком Рака может идти только Тропик Козерога».

Я погулял несколько по окрестностям, и за время моего отсутствия среди писателей возник ливанский профессор. Ливанец был православный (как и, впрочем, многие арабы в Ливане) — это я знал и раньше. Ливанец медленно и внушительно говорил о том, что учит своих студентов отношению к смерти исходя из бессмертного текста «Смерти Ивана Ильича». Закончил он правда тем, что Россия для настоящих Ливанцев есть цитадель Истинной веры, и в этот момент я пожалел, что Екатерина не приняла когда-то ливанцев в подданство.

Но это ещё не все истории про Ясную поляну.

11 сентября 2003

История про Ясную поляну — ещё одна

Во всяком русском местности есть что-то, куда ходят женихи и невесты после того, как их союз признан Богом или людьми. То они идут к мятущемуся Вечному огню, то ломятся на какую-нибудь смотровую площадку. Тульские жители, свершив обряд брака едут в Ясную поляну. Рядом с музеем-заповедником протекает река Воронка — про неё я ещё расскажу. Так вот, обычно через реку Воронку женихи носили невест. Носили, правда, по мосту. Река символизировала жизнь, понятное дело, жизнь прожить, не через Воронку пронести, но всё же.

При этом женихи были изрядно выпившие.

Невесты, впрочем, тоже. Одна из них тревожилась по понятной причине и громко орала шатающемуся жениху в ухо:

— Ты, бля, смотри, не ёбнись, смотри…

А жених сопел ей в ответ:

— Не боись, сука, не боись. Не ёбнемся…

Это была идеальная пара. Да.

12 сентября 2003

История про Ясную Поляну

Курский вокзал был полон хмурыми отпускниками. Электричка медленно подошла к перрону — на удивление, она оказалась набитой людьми, и они успели занять в ней все места, столпиться в проходах, уставить багажные полки сумками и корзинами.

Поезд шёл медленно, иногда останавливаясь на полчаса посреди волнующихся на ветру кустов. Наконец, за Ясногорском я увидел причину — на откосе валялись колёсные пары и, отдельно — вагоны. Вагоны были товарные, грязные, с остатками цемента внутри.

Пассажиры сбежались на одну сторону — глядеть на изломанные шпалы и витые рельсы. Сбежались так, что я испугался, как бы электричка не составила компанию товарняку.

Наконец, я приехал в Тулу.

Небо вдруг насупилось, и внезапно пролился такой дождь, что казалось, будто там, наверху, кто-то вышиб донышко огромного ведра.

На секунду я задохнулся — в дожде не было просветов для воздуха. Очень хотелось прямо на глазах у прохожих, несомненно творцов автоматического оружия, стянуть с себя штаны и отжать их как половую тряпку.

Носки, в два фильтра перекачивали воду туда и обратно. Хлюпая обувью, на поверхности которой сразу появились пузыри, я добрался до автостанции.

Дали мне посидеть на переднем сиденье, откуда — по ветровому стеклу — было сразу видно, как прекращается дождь, подсыхают на ветру его капли, и вот он снова начинается.

Я разглядываю дождь и размышляю.

Вот, можно ещё придумать себе спутницу. Пусть это будет небедная интеллигентная женщина. Пускай так же, она довезёт меня до Ясной Поляны на собственной машине. Тут я хотел сказать: «на собственном «Мерседесе», но понял, что это название одиозно.

Итак, машина едет по России, стучат дворники, а мы разговариваем о русской литературе.

— Всё же Толстой был странным писателем, — говорю я, пытаясь стряхнуть пепел с сигареты в узкую щель над стеклом. — Вот Гоголь был правильный русский писатель. Другие писатели как-то неумело симулировали своё сумасшествие. А Гоголь был настоящий. В отличие от эпатажника с девиантным поведением Толстого, Достоевский со своей дурацкой эпилепсией. Гоголь был честным, абсолютно ёбнутым на голову. А Толстой переписывает романы, покрывая листы своим неудобоваримым почерком, затем делает вставки, потом записывает что-то поперёк строчек. Методом последовательных итераций (я говорю это моей спутнице кокетливо, как человек, осенённый естественным образованием), методом последовательных итераций он приходил к тому, что часто отличалось от первоначального замысла. Однажды посчитал, кстати, «Войну и мир» и «Анну Каренину» вещами зряшными, нестоящими.

Дама в этот момент лихо обгоняет чьи-то старенькие «Жигули».

Тут я задумываюсь. Что, если читатель (или, не дай Бог, моя спутница) решат, что