Дитя Всех святых. Перстень с волком - Жан-Франсуа Намьяс

— Волк тоже смел, но его смелость — совсем иного свойства. Он гонится за истиной. Никакая посторонняя находка не собьет его пути. Он живет ночью, но ничто не ускользнет от него. Он умеет читать в душах, он властен распутывать клубки мыслей и страстей, но не имеет сил передать эти удивительные знания другим. Тело его чересчур немощно. Он лишь беспомощно наблюдает за происходящим и умирает в своем логове от тоски.

Жан вложил в руку брата свою, на которой блестел серебряный перстень.

— Франсуа, мы были безумны! Мы хотели идти каждый по собственному пути и зайти по нему как можно дальше. Как это было глупо! Ведь истина находилась между королем-львом и принцем-волком.

— А как мы могли поступить еще?

— Быть обоими сразу!.. Таков был наш долг. Никогда еще приказ не был столь ясен и четок, и, тем не менее, ни один, ни другой не расслышали его!

— Каков же он, этот приказ?

— Дай мне наш герб.

— Ты сказал — «наш» герб? Я думал, для тебя он ничего не значит.

— Я ошибался.

Франсуа, растерянный, снял с груди щит и протянул брату. Тот долго рассматривал геральдические фигуры.

— Герб, «раскроенный на пасти и песок». Черный и красный цвета! Что может быть яснее?

— Это изображение восходит к крестовому походу, к охоте на львов.

— Глупости! Я никогда не верил в эти истории. Они годятся разве что для малых детей.

— Но Эд…

— В начале всего действительно стоит Эд де Вивре. Но это был не мясник, это был философ!

Жан говорил страстно, водя пальцем по обеим сторонам герба.

— Красное и черное, жизнь рыцаря и жизнь отшельника, смерть в бою и смерть от чумы, храбрость тела и мужество души, действие и размышление, свет и мрак… Мы с тобой оба ничего не понимали. Мы ведь жили так, как если бы нашими цветами были только красный и только черный. Ты проливал кровь, я проливал чернила.

Жан был настолько взволнован, что Франсуа опасался, выдержит ли он такое напряжение. Но и сам он не мог совладать с растущей тревогой.

— А ведь приказ Эда де Вивре был более чем ясен: один из потомков должен совместить обе стороны герба, объединить две противоположности, примирить две непримиримости. Нашему отцу и тем, кто был до него, это не удалось. Из-за тщеславия, из-за того, что все они мало размышляли. У меня тоже ничего не вышло — именно по этим причинам. А у тебя должно получиться.

— Но почему именно у меня?

— Потому что у тебя есть бесценный козырь — время. До сих пор ты был человеком со львом, человеком красного поля. Теперь ты должен стать человеком с волком, человеком черного поля. И только потом обретешь надлежащий облик — лев с головой волка или нечто подобное.

Жан вернул Франсуа щит с гербом. Надевая его обратно себе на грудь, тот вдруг ощутил невероятную тяжесть.

— Жан, я страдаю.

— Отныне тебе придется страдать еще больше. Потому что идти тебе доведется дальше и выше, чем другим. Ты все сильнее будешь чувствовать свое одиночество.

Франсуа обвел взглядом пустую комнату. На стене не было даже распятия. Только известка, покрывающая фрески, и солома, застилающая мраморный пол. Ничего, что могло бы отвлечь от жутких откровений, которые он сейчас выслушивал от брата…

Жан сел на своем сундуке.

— Час настал.

Франсуа сделал вид, что не понял.

— О чем ты?

— О смерти, ты прекрасно знаешь.

— Но тебе ведь стало лучше! Ты преодолел кризис.

— Выслушай меня и успокойся. Моя смерть не будет тяжелой. Напротив — чудесной! Она позволит мне сделать то, чего я всегда так ждал: соединиться с нашей матерью!

Несмотря на трагизм происходящего, Франсуа не мог удержаться от радостного восклицания.

— Так значит, ты снова веришь! Ты веришь в Бога и рай.

— Я по-прежнему верю в то, что говорит моя книга: ларчик пуст. Наш последний вздох ведет нас в бесконечность.

— Не понимаю.

— Ты не спрашиваешь, почему я так сопротивлялся этому приступу? А ведь он был гораздо страшнее предыдущих и должен был погубить меня. Я выжил, потому что боролся. Даже в самом горячечном бреду я боролся изо всех сил. Да, я хотел умереть, но не от приступа малярии!

— Только не говори, что…

— Да. Еще до приступа я узнал, что в Вильнев-лез-Авиньон вспышка чумы. Я уже готовился, когда болезнь настигла меня.

Франсуа похолодел. Лицо брата, похожее на лицо мертвеца, внезапно осветилось.

— Франсуа, я умру, как она! Поскольку никакого «потом» не существует, это — единственный способ соединиться с нею. Я все запомнил о чуме, которая ее унесла: первые судороги, головокружение, потеря сознания, розовая пена изо рта при кашле. Затем она начала задыхаться, на лбу выступил пот, она все время кашляла, один раз ее вырвало… Теперь я сам хочу испытать все это. Агония станет моим последним счастьем, моим утешением, моим раем.

— Не ходи туда!

— Ты предпочитаешь увидеть, как я издохну при очередном приступе малярии, в бреду, с ногами, похожими на палки, и вздувшимся, как бурдюк, животом? Те пятеро священников, которых ты видел внизу, обычно ходят со мной на последние причастия. Когда я рассказал им о своем намерении, все они вызвались разделить мою участь. Мы перейдем мост Сен-Бенезе, отправимся к зачумленным и больше не вернемся. Я хочу, чтобы это случилось ночью. Днем мой поступок вызовет слишком сильное волнение среди горожан. Люди привязались ко мне… Чересчур.

Франсуа знал, что жители Авиньона прозвали епископа Бергамского святым Жаном Златоустом, но все эти дни, поглощенный собственными заботами, не слишком интересовался делами брата. Теперь же, при виде его лица, решительного и властного, он понимал тех людей. Как можно было не подчиниться ему?.. Но ведь это его младший брат, это Жан, и Франсуа должен попытаться остановить его — пусть даже без надежды на успех.

— Почему ты утратил веру в Бога? Что касается меня, я верую твердо. Не хочешь же ты сказать, что моя вера значит меньше, чем твое безверие?

— Я не хотел бы сейчас вступать в дискуссию. Столько я в своей жизни спорил, и все напрасно. Скажу тебе только одно: мне не хватает воображения. Что такое рай без тела? Знаешь, что бы я сказал Богу, если бы вдруг случайно оказалось, что он все-таки существует, и я предстал бы перед ним? Я сказал бы Создателю: «Верни мне мои глаза!»

— Можно быть счастливым и без глаз.

— Откуда ты знаешь?

— Когда я попал в плен в Англии, я ослеп, но был счастлив.

— Ты мне никогда не рассказывал.

— Это единственное, что я от тебя скрыл.

— И что было причиной твоего счастья?

— Я любил…

Лицо Жана, до сих пор столь жесткое, внезапно изменилось. Решимость его как будто слегка сгладилась: теперь он казался задумчивым и растерянным.