Низвержение Жар-птицы - Григорий Евгеньевич Ананьин

и жест, и возглас мальчика.

Четыре талана моментально исчезли.

Глава 16.

Круг замыкается

Возможно, Максим потратился бы и не столь сильно, подойдя он поближе к дому Лаврентия, но не такова была ситуация, чтобы скаредничать. Назад Максим возвращался быстро, почти бегом, и плечом к плечу с ним шагал Федька. Крестьяне следовали позади; потрясенные увиденным и признавшие за пленниками неведомое и страшное могущество, они формально продолжали исполнять обязанности наблюдателей, но теперь напоминали уже не грозных стражей, а скорее подобострастную свиту. Шумная толпа, встретившая экспедицию, расступилась перед ней, как перед важными персонами, и быстро выяснилось, что нарыв раскрылся за несколько минут до того, и столько же времени отнял обратный путь. О том же проведал и Лаврентий; Федька лишь переступил порог его избы и тут же исчез, будто не интересуясь, исполнит ли ее хозяин данное несколько часов назад обещание. Впрочем, сомневаться в этом не приходилось, хотя Максим, который задержался в доме у постели спасенной им девочки, не дождался ни комплиментов, ни объятий: при угрюмом характере Лаврентий не был склонен к сентиментальным жестам. Кроме того, неоднократно помогая односельчанам, он практически не оказывался в ситуации, когда от кого-то приходится принимать значительную услугу, и не знал, как теперь приличествует вести себя. Но взгляд Лаврентия из-под густых с проседью бровей красноречиво свидетельствовал, что отныне Максима никто и пальцем не посмеет тронуть, пока мальчик находится подле него. Поэтому Максим не торопился покидать избушку: он хотел насладиться ощущением собственной безопасности, чего был лишен уже много дней, да и просто надо было отдохнуть.

Тем временем гомон за окнами, через который все чаще прорывался чей-то незнакомый Лаврентию и грубый голос, не стихал. Наконец он озадачил Лаврентия, как бы ни был тот счастлив из-за выздоровления дочери. Особенно смущало то, что этот назойливый шум терял сходство с обыкновенными пересудами: теперь в нем сквозило и какое-то требование, подобное тому, которое сам Лаврентий когда-то безуспешно выдвигал от лица всех односельчан их крутому нравом вотчиннику. Тяжело ступая, Лаврентий вышел на крыльцо; возгласы постепенно смолкли, но и из их обрывков он понял все, что было необходимо, особенно после того, как из задних рядов раздался крик:

– В загаженных портах на вороньи пугала пойдем!

Тотчас с разных сторон послышалось:

– Глотку заткни, холуйская харя! Помним, как ты в дворню напрашивался!

Лаврентий медленно обвел глазами людское скопище и проговорил:

– Лес оставить хотите?

Вперед шагнул Федька Налим, невесть откуда выпрыгнувший. Он, как специально, остановился на таком расстоянии от Лаврентия, чтобы удобней было заехать кулаком в случае надобности, и сжал пальцы на правой руке, будто и впрямь собираясь исполнить такое намерение; левой же подбоченился и сказал:

– Не серчай на своих земляков, Лаврюшка, что языками ослабели и меня к тебе ходатаем выкрикнули: с лешими, коих я сегодня прижал к ногтю, да с медведями, что у вас на прошлой неделе ребятенка погрызли, много не набалабонишь! Только по твоей сметливости надобность в моей службе отпала!

Лаврентий оглядел Федьку и глухо произнес:

– Это ты, набегная дрожжа, бродильню тут устроил?

– Баба не захочет – мужик не вскочит: чай, слыхал то? Иные божьи твари, вроде опарышей, в гнилье обретаются, куда ты свел людей с боярской пашни, а иным охота и повыше воспарить! Ныне Господь судил поновить места у государева трона, как тридцать лет назад с лихвою, и все им приготовлено, а срок выделен не щедрый!.. Поначалу вы в числе полтысячи здесь приудобились, а сегодня сотенки две остались не скошенными. Прочие – там!.. – Атаман резко распрямил указательный палец в сторону желтой, усыпанной хвоей земли. («Когда вынюхал?» – пронеслось в голове Лаврентия). – Я, хоть в купцах не хаживал и цифирью не умудрен, и то скажу: через год все тут перемрете, волчарам на радость… Того ждать будете? Так что, – тут Налим слегка нагнул свою толстую шею, обозначая поклон, – повели уж торбы торочить да колеса ладить!

Наглая речь Федьки меньше рассердила Лаврентия, чем допустимо было предполагать: он чувствовал к атаману благодарность за избавление дочери от хворобы, а вдобавок давно ожидал подобного поворота событий; оставалось только рассчитывать, что он произойдет как можно позднее. Настроение односельчан было прекрасно ведомо Лаврентию; гребец по жизни, Федька не встретил здесь значительного течения, а всякую склонность к гили он чуял издалека, как стервятник мертвечину. До поры недоставало предводителя: сам Лаврентий при тяжеловесном, хоть и проницательном уме, не мог главенствовать в более примечательном деле, чем побег. Кроме того, Лаврентий, признавая за Федькой правоту, понимал, что это правота особого рода. Множество людей, которые искренне надеялись сыграть на непорядке в государстве и сохранить добытое преимущество после прекращения смуты, превращалось в обыкновенную воровскую шайку, гораздо более досаждающую простым труженикам, чем сильным мира сего. Теперь вождь появился, и, хотя Налим из осторожности не бросал Лаврентию прямого вызова и даже будто намеренно подчеркивал, что признает за ним первенство, двоевластие создалось самим ходом событий. Лаврентий решил не обострять конфликта, чтобы не утратить остатков влияния на соседей и в будущем удержать их от какого-нибудь непоправимого шага в критической ситуации. Поэтому он хмуро промолвил:

– Быть по сему…

Сборы заняли немного времени; что не могли разместить в телегах или переносных мешках, спешно зарывали в землю. Максим наравне с остальными участвовал в работах, поскольку телесная крепость к нему воротилась быстро. Решение продвинуться в населенные места соответствовало его желаниям, а путь в компании, даже под негласным началом известного разбойника, таил меньше опасностей, чем одиночный: такого странника могли принять за беглого холопа и подвергнуть пытке или, во всяком случае, долгому тюремному заключению до выяснения обстоятельств. Не слишком доверяя Федьке, Максим старался держаться поближе к Лаврентию, ехал рядом с ним и даже спал в его палатке, к чему тот относился вполне благосклонно. Впрочем, атаман, казалось, забыл о Максиме; его больше интересовало дальнейшее налаживание отношений с новыми знакомыми, и несколько человек, помоложе, крутились уже около него непрестанно на привалах. Дочери Лаврентия становилось все лучше, и она смотрела на своего избавителя с благодарностью; однажды она спросила мальчика, кто он и откуда. Максим ответил, что не помнит родства и с младенческих лет воспитывался кладоискателем по имени Евфимий, который недавно умер.

На второй день путешествия, после обеда, когда почти все рассчитывали прикорнуть на час или два, покой был прерван нежданным шумом. Двое мужиков, заранее выставленных дозорщиками, волокли под руки какого-то детину в форме, какую носили зачисленные в столичный гарнизон. Третий крестьянин вел незнакомую чубарую лошадь, на боку