Слово воина - Александр Прозоров

— Аплах, дай пирог!

Рыжий слуга развязал суму, достал расстегай с грибами, протянул хозяину. Тот донес угощение до кустов, положил, поклонился. Подождал… Потом повернул назад и побежал к коню. Середин с удивлением увидел в его глазах слезы.

— Ты чего, Глеб Микитич? — подал Олег вперед своего гнедого.

— Берегиня… Берегиня не отзывается… — Толстяк, прикусив губу, поднялся в седло. — Дед мой еще под ее опеку отдавался… Я маленьким видел… Как же так?

Он огрел чалого плетью и тут же резко осадил, с силой натянув поводья, оглянулся:

— Ты правда можешь истребить его, ведун? Можешь? Сделай… Заплачу, сколько скажешь. Только…

Толстяк, не договорив, огрел коня плетью и унесся вперед, предоставив всем догонять его, кто как сможет.

Скачка длилась не меньше часа — у лошадей из-под упряжи, на лопатках, на морде начала выступать белая пена, они натужно хрипели, перепрыгивая многочисленные ручейки и взмывая на взгорки. И только когда по сторонам открылись широкие пастбища, обнесенные деревянной изгородью, Глеб Микитич опять перешел на шаг.

Поля темнели от сочной, высокой травы, дышали жизнью и свежестью, однако же это никого не радовало. Хотя бы потому, что среди всего этого богатства не возвышалось ни стожка, не виднелось ни единого покоса.

— И полей чегой-то не заметно… — вслух пробормотал Аплах.

Дорога обогнула аккуратный округлый холм, на котором росли вековые дубы, пытаясь скрыть высокий частокол. На тыне, переминаясь с ноги на ногу, сидели несколько ворон.

— Вот твари, — поразился Середин. — Ничем их не пронять. Что в лесу, что в городе, что на ядерном полигоне — все им нипочем!

— Вороны в святилище, — соглашаясь, вздохнул кареглазый воин. — Беда.

Впереди открылся поселок, который выглядел совершенно целым: белели затянутые бычьим пузырем окна, торчали над целыми крышами трубы, исправно огораживали дворы плотные — цыпленок не выскочит — плетни. Вот только не виднелось этих самых цыплят. Равно как и свиней, коров, собак, овец, коз… И людей тоже.

Путники спешились у крайнего двора, толкнули калитку, вошли внутрь. Толстяк, недовольно пыхтя, завернул в дом, Олег двинулся следом.

Внутри избу примерно пополам разгораживала большая русская печь, с занавесочками по обе стороны лежака наверху. Топку закрывал железный лист с приклепанной рукоятью, на приступке стояло два глиняных горшка, чуть выше, в специальных выемках сохли порядком стоптанные поршни. Густо пахло тухлятиной, а потому в первый миг Середин даже не решился перевести взгляд в горницу, боясь увидеть там разложившиеся тела. И только когда толстяк, громко топая, прошел через комнату к обитому медью сундуку, ведун решился проводить его взглядом.

В горнице имелось несколько лавок, грубо сколоченный стол, на котором лежали пила и топор. В обоих углах стояло по сундуку, и на том, что слева, в глиняном узкогорлом кувшинчике засыхал цветочный букет.

— Зеркало, — показал Середину купец продолговатую, гладко отполированную пластину. — Это я Милене подарил. Она бы без него никуда не ушла. А это Дидилия. Ее Велюру родители в новый дом давали…

Дидилией оказалась пузатая глиняная баба с отвисшими грудями.

Купец, захлопнув сундук, уселся сверху, сжимая в руках любимые предметы друзей и думая о чем-то своем.

Олег, покрутившись, наконец-то нашел источник запаха: это в одном из горшков безнадежно протухло какое-то варево.

— Глеб Микитич! — хлопнула входная дверь. — А погреб-то забит под завязку! Солонина там, грибы, капуста прошлогодняя, мясо и рыба вяленые. Может, приберем часть, коли все едино никому здесь не надобно?

Толстяк промолчал, качая из стороны в сторону головой.

— Глеб Микитич, смеркается! Может, здесь встанем, дабы в лесу бока о землю не студить? Все дворы пустые!

— Куда же они все делись, ведун? — наконец прервал молчание купец. — Что он с ними сделал?

— Тебе этого лучше не знать, Глеб Микитич, — вздохнул Олег. — Право слово, не нужно. И про детей тоже не спрашивай. Ни к чему это…

— Аплах! — Поднялся с сундука купец. — Суму мою сюда принеси! А ночевать… — толстяк покосился на Середина.

— Без разницы, — пожал тот плечами.

— Ночевать соседний дом займи. Коли не пахнет там, конечно.

Спустя пару минут рыжий воин приволок туго завязанный мешок, выскочил наружу. Купец распустил узел, достал уже знакомый Середину бурдюк, припал к его горлышку, опустошая крупными глотками, потом внезапно оторвался, пролив остатки браги на пол:

— Будь милостива, великая Мара, к обитателям дома сего. Все мы когда-то придем в твои объятия, и коли ты чем-то обижена ими, оставь для меня свою обиду. А друзей моих — прости.

Толстяк бросил бурдюк, отодвинул занавеску над печью, сдернул оттуда толстый тюфяк, быстро вспорол его засапожным ножом, выворотил на пол пересохшую солому. Из поясной сумки достал огниво, несколько раз ударил куском железа по камню, высекая крупные искры. Сено сразу в нескольких местах начало тлеть.

— Прощайте, — низко поклонился дому купец. — Не поминайте лихом, коли что не так. Пойдем, ведун.

Они выбрались во двор, плотно прикрыв за собой дверь, направились к облюбованной воинам избе — у нее единственной из трубы валил дым.

— Хоть горяченького сегодня поедим, — пробормотал себе под нос ведун.

Не успели они попасть в натопленный дом, как все вокруг неожиданно мигнуло алым светом. Середин оглянулся: пламя пробилось сквозь крышу и сейчас высоченным раскаленным языком плясало над избой.

— Никак, пожар?! — выскочили на крыльцо воины.

— Тризна это, — сухо ответил купец. — По друзьям моим поминальный костер.

— Зря ты это, Глеб Микитич, — покачал головой кареглазый слуга. — Темно ужо. На сто верст окрест зарницу видно будет. Коли есть кто вблизи, обязательно посмотреть придет.

— А может, пусть приходит? — оживился рыжий. — А мы пока на коней, и ходу! Авось, проскочим?

— Мы, может, и проскочим, — согласился ведун. — А как же люди, что вокруг живут? Им тоже бежать? От дома, от хозяйства? Мошенники как, Боровичи? Василиск рано или поздно до них тоже доберется.

— Да брось ты, ведун, — усмехнулся кареглазый. — О Велоре своей, небось, печешься.

— А хоть бы и так, — пожал плечами Середин. — Почему она здесь, на своей земле, земле русской бояться чего-то должна?

— Так пусть она тебе и платит, коли так! Ты ведь не ее, ты нас беречь подрядился!

— Тихо вы все!!! — неожиданно зло рыкнул купец. — Дайте помолчать немного…

* * *

Ужинали они сытно. В свете вправленных в длинные держатели лучин стол заполняли горячая солонина с небольшой примесью разваренной гречи, копченые лещи, пареная репа и свекла, соленые половинки куриных тушек, миски с кислой капустой и маринованными грибами. В погребах нашлось и вино, судя но вкусу — яблочное. Но им никто не увлекался. Хочешь жить — береги трезвую голову.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});