Другая Белая - Ирина Аллен

Неожиданно позвонила Айгуль. После того памятного вечера они встречались несколько раз. Один раз Марина пригласила всю семью на обед в их с Дэвидом дом. (Муж Айгуль Грэм очень не понравился Дэвиду. Typical![118] Марина не помнила, чтобы ему кто-то когда-то нравился.)

Когда закончились приветствия и восклицания типа «давно не виделись!», Айгуль погрустнела и рассказала, что с Грэмом они разошлись, и она осталась одна с дочкой. Двое детей от первого брака («Я женщина с прошлым», — говорила Айгуль) подросли и жили отдельно. Марина удивилась новости, вспомнив, как у нее на кухне муж Айгуль признавался в любви к своей жене. Правда, очень театрально, как будто доказывал что-то.

— Мы ругались, не переставая. Это все из-за его мамы, она меня не хотела видеть и не пускала внучку к себе… Я так старалась ей понравиться, дочку назвала ее именем… Не помогло. Грэм меня любил, но в конце концов не выдержал, сказал, что не может бросить мать. Марина, я звоню посоветоваться. Мне больше не с кем. Мои коллеги, приятельницы… им я этого не могу сказать, они все такие сдержанные, такие устроенные. Мне плохо одной. Недавно я стала покупать Sunday Times[119], там объявления о знакомствах на последней странице. Все-таки эту газету читают люди определенного социального уровня — выше среднего. Вот мне понравилось одно объявление: «Обеспеченный и образованный домовладелец ищет женщину-азиатку для отношений». Я позвонила, он предложил приехать. Что вы об этом думаете?

Марине стало по-настоящему страшно, она даже перешла на «ты», чего между ними прежде не было.

— Айгуль, с тобой все в порядке? Ты здорова? Не смей никуда ездить! Приезжай ко мне в Виндзор.

Марина встретила ее на станции, они пошли в ее любимое кафе «Театральное» у моста через Темзу. «Господи, до чего хороша Айгуль, просто — „тополек мой в красной косынке“[120]. Грэм — идиот, такую женщину упустил», — это было первой мыслью Марины при встрече. Приступили к «делу».

— Айгуль, у тебя на работе есть мужчины?

— Ты же знаешь, Марина, (Айгуль тоже перешла на «ты»), тебе сын, наверное, говорил, что у нас больше мужчин, чем женщин, и неженатые есть, но там сблизиться с кем-то невозможно: это считается в высшей степени непрофессиональным.

[Перед мысленным взором Марины тотчас же выстроился ряд ее бывших сокурсниц, отбивших мужей прямо по месту работы в различных академических учреждениях, что не помешало ни тем, ни другим развиваться в профессиональном плане и двигать науку общими усилиями.]

— Да запуганы они просто своими сумасшедшими феминистками — вот и причина.

— Это правда. — Айгуль улыбнулась, улыбка у нее была очень красивой.

«Красавица моя, встретишь ты еще мужчину — какие твои годы», — это Марина подумала про себя, но не озвучила: слишком банально, и не утешения нужны женщине, а мужчина, реальный и любимый.

Мужчины! Ау! Где вы, bloody hell[121], шьертт побьерри!!!

* * *

Новые вакансии в музеях появятся только зимой, а шел октябрь. Кое-что она подкопила за время работы, на продукты хватит, но счета? Каждую зиму в Британии от холода умирают пенсионеры…

Часто думала: «Если бы Элизабет была жива…»

Август 1993

В конце августа 1993-го Марина впервые приехала в Лондон по приглашению английской дамы — искусствоведа из Музея Виктории и Альберта. В начале лета директор ее музея вызвала к себе в кабинет, представила не очень молодой англичанке и попросила показать музей.

Познакомились — и на целых четыре дня Марина стала ее гидом по Москве. Где только они ни побывали — проникали даже в хранилища закрытых на реставрацию музеев, и везде Марина поражалась обширности и разносторонности знаний Элизабет, мисс Эванс, как та подчеркивала, знакомясь с новыми людьми. Марина махнув рукой на свой скромный бюджет, останавливала частников, чтобы доехать до очередной достопримечательности из списка Элизабет. Дома готовила свои фирменные блюда и везла ей, домой пригласить постеснялась — квартира в Черемушках, где она жила с мужем и сыновьями, была совсем обычной и ничем не напоминала ее будущую дизайнерскую квартиру в центре Москвы. Думала, что у такой искушенной и элегантной дамы и жилищные условия должны быть соответствующими.

В последний день она пришла в номер Элизабет и прямо попросила пригласить ее в Лондон (туристические агентства Москвы тогда еще только начинали разворачивать свою деятельность). Увидела замешательство, поняла, что допустила ошибку, но та довольно быстро пришла в себя и сказала, что сделает все возможное. Между ними завязалась интересная переписка, а в начале августа Марине позвонили из Британского посольства и сказали, что на ее имя пришло приглашение из Лондона. Приглашение дошло в посольство быстрее, чем письмо с объяснением, почему Элизабет решила написать напрямую своему знакомому в посольстве, а не присылать приглашение на домашний адрес Марины. С помощью сыновей, которые тогда уже начали зарабатывать реальные «зеленые» в совместных предприятиях, купила билет — и полетела в страну своей мечты.

Начало путешествия было омрачено какой-то глупостью: уже прошла билетный контроль, один человек оставался в очереди на паспортный контроль, как вдруг она услышала свою фамилию, произнесенную громким «казенным» голосом, оглянулась и тут же была вытащена из очереди дамой в форменной одежде. Без объяснений и с видимым удовольствием та порвала посадочный талон и в ответ на «что случилось?» бросила:

— Обращайтесь туда, где покупали билет!

Марина была в отчаянии: билет-то она покупала в кассе на Пушкинской, как туда обратиться из Шереметьева! Хорошо, что она успела догнать уже уходившего мужа, и тот в конце концов выяснил, что с ее билетом все в порядке, просто неожиданно приехала группа из тридцати спортсменов, которых нужно было отправить в Лондон немедленно, поэтому она сможет улететь только поздно вечером. В своем отечестве Марина привыкла к диктатуре людей за всевозможными прилавками, но садизм той дамы в форме долго не давал успокоиться.

Самолет приземлился после часа ночи, встречавший его представитель «Аэрофлота», к которому она обратилась с просьбой посоветовать, где устроиться на ночь, попросил подождать и испарился. Так получилось, что свою первую ночь на английской земле Марина провела в аэропорту «Heathrow». Нашла свободное кресло, села, с интересом наблюдая, как прямо у ее ног на стандартном ковровом покрытии устраивалась на ночлег семья с двумя детьми — наверно, у них тоже произошла какая-то нестыковка, но больше всего удивляло, как можно довериться чистоте полов международного аэропорта. Конечно, ей не удалось даже подремать, ближе к утру решила выяснить, где вход в метро. Тащить за собой сумку и, возможно, упустить свое сидячее место не хотелось, поэтому, увидев, что мать семейства тоже не спит, шепотом попросила ее приглядеть за сумкой, увидела смятение на лице, но, приняв его за удивление (акцент?) и молчаливое согласие, ушла.

Только утром, войдя в вагон метро и сразу наткнувшись на изображение перечеркнутой красным сумки на двери вагона — не оставляйте свой и не принимайте чужой багаж (подразумевались ирландские террористы!) — поняла свою ошибку. С первым поездом она приехала в Лондон, отыскала улицу, где стоял дом Элизабет, (хороший викторианский дом с эркером) вошла в него — и все поняла сразу! Поняла свою уже почти подругу и немедленно оценила, чем для той была ее просьба приютить на пару недель: в доме жила очень одинокая, крайне беспомощная в быту женщина со странностями.

Ступив одной ногой в дом, места для второй ноги, не говоря уже о сумке, Марина найти не смогла. Везде, где видел глаз, были вещи: высокие стопы пожелтевших газет виднелись из полуоткрытой комнаты направо, кухня с раковиной, холодильником и приткнутым к нему столом угадывалась в конце коридора, но совершенно непонятно было, как до нее добраться — весь коридор был заставлен мебелью и коробками. Лестница наверх была, но всю ее занимали свернутые в рулоны ковры.

После приветствий и нескольких минут неловкого молчания Элизабет, вытянув руку, показала — вам сюда, то есть вверх по лестнице. Карабкаясь по коврам, Марина кое-как поднялась и уперлась головой в плотно висевшую одежду — дальше пути нет.

— Вы наклонитесь, тогда можно будет пройти, — подбодрила ее Элизабет.

Почти вползла в «свою» комнату и снова обомлела: в углу действительно стояла кровать с белой простыней, как и писалось в письме, но подойти к ней не представлялось возможным ни ползком, ни каким другим способом: ее окружали груды, кипы чего-то непонятного — взгляд Марины поймал сломанную видеокассету, разорванные колготки… Из этого дома ничто и никогда не выбрасывалось!