«Если», 2006 № 10 - Журнал «Если»

— Домой вернусь, — сумрачно схитрил я.

И я пошел с непонятного Инского вокзала. Неизвестно куда… Вот если бы по правде домой! Как нормальный пацан. Как те ребятишки, с которыми ел арбуз… Они почему-то вспоминались то и дело. Девочка в плетеной бейсболке, Толя в бумажной треуголке из «Почтовой ромашки»… Почему «почтовая», понятно. А почему «ромашка»? Странное все же название для газеты…

«Газеты…»

Я тормознул.

Меня будто вспышкой фонарика озарила догадка. О том, что делать!

Вот ведь как случайные события поворачивают судьбу! Не запнись я на берегу, не раскокал бы арбуз. И не познакомился бы с теми ребятишками. Не увидел бы газетную «шапку-ромашку». И не подумал бы сейчас про газету!

Вот куда надо идти!

Там — люди, которые помогут!.. Наверно, не все они такие, но ведь часто слышишь, как журналисты вмешиваются во всякие несправедливости. Говорят, и Михаила Гаврилыча, директора нашего дома-интерната, пытались выручить из беды… И солдат, которые бегут от издевательств в казармах, берут под защиту… И за студентов, которых внутренняя гвардия Регента разгоняет дубинками, заступаются… И за беспризорников, которых гнобят в спецприемниках.

Я приду и скажу: «Помогите. Потому что меня запутали, замотали, обвиняют непонятно в чем! И потому что мой отец тоже был корреспондент».

Ну, по правде, он был, наверное, не совсем корреспондент, не газетчик. Он заведовал отделом научных обозрений в журнале «Академия для всех». Но ведь в журнале же! Значит, журналист!

Я слышал как-то по телевизору умные слова: корпоративная солидарность. Сразу и не выговоришь, но смысл понятный. Свои должны защищать своих. Особенно, если они за справедливость!

В квартале от вокзала я спросил у мужчины, похожего (так мне показалось) на корреспондента — с авторучками в больших карманах рубашки, в очках и с кожаным футляром через плечо:

— Скажите, пожалуйста, где редакция «Почтовой ромашки»?

— А?.. — Он вздернул очки. — Редакция?.. Да вот, перевалишь горку и вниз по Второй Раздельной. Там в конце улицы направо.

— Спасибо!

И я стал подниматься по широкой улице, где через решетчатые изгороди свешивались гроздья сирени, а впереди ярко белела церковь с зелеными куполами…

Глава 4

С пологого холма, от большой церкви (которая, наверно, называется «собор»), я оглядел город. То ли Инск, то ли Ново-Заторск… Город был ничуть не похожий на столицу. Уютный такой. Вдали, на севере, громоздились освещенные солнцем высотные кварталы, но вокруг холма улицы были с небольшими домами и густой зеленью. Тут и там белели колокольни. Горели золотые маковки. И над зелеными куполами собора тоже сверкали маковки под крестами. Я посмотрел на них, когда перестал наконец разглядывать город. Блики были ослепительные, я зажмурился, в темноте сразу затанцевали фиолетовые следы вспышек…

Я открыл глаза. К церковному высокому крыльцу (паперти?) неторопливо шли старушки… Интересно, как там внутри? Я никогда не был в церкви и ни за что в жизни не посмел бы зайти туда. Я даже не знал, крестили меня после рождения или нет, и про религию ничего толком не знал. Однако сейчас что-то теплое толкнулось внутри. Я подумал, что в этом городе не встретил ни одного плохого человека. И мне захотелось… ну, как бы поблагодарить судьбу и попросить ее о дальнейшей милости. Я снова посмотрел на купола. Креститься открыто я стеснялся (да и не знал, имею ли право). Я сунул под нагрудник комбинезона, под клетчатую рубашку и майку ладонь, сложил там щепотью пальцы и мелко перекрестил сердце, которое теплело и неровно стукало под ребрами.

«Господи, помоги мне… И… помоги еще Пузырьку и Тюнчику… если можно…» Я не решился даже мысленно сказать «если они живы». Чтобы не накаркать…

Я обошел собор и оказался в тени. После яркого солнца тень была густая, синяя и прохладная. Отсюда я еще раз оглядел город, увидел блестящий изгиб реки, а потом — совсем недалеко — лестничный спуск, ведущий с холма. У начала спуска торчал столбик с белой стрелкой-указателем: «2-я Раздельная». Ну, как все здорово складывалось! Будто кто-то нарочно подсказывал мне путь…

Я спустился по деревянным ступеням, над которыми нависали цветущие яблони.

Редакция располагалась в Кирпичном одноэтажном доме с изгородью из чугунных завитков. За калиткой я увидел гранитное крыльцо, на нем по краям лежали два каменных льва. Я погладил правого льва по косматой голове и потянул медную ручку. Дверь не поддалась. Дернул еще, еще. Напрасно.

На резной деревянной створке белела кнопка. Я потоптался, поскреб затылок и нажал (не идти же обратно!). Подождал, хотел надавить кнопку снова, и тут створка двери отъехала. Выглянула женщина в синем халате. Она показалась мне похожей на пристанскую буфетчицу.

— Ты чего трезвонишь, беспокойная душа? — Это она без досады, по-доброму.

— Мне… в редакцию…

— Понятно, что в редакцию. Ну, входи…

В полутемном вестибюле пахло незнакомо, по-особенному. Скорее всего, это был специальный газетный запах — от бумаги и типографской краски.

— А по какому ты делу-то?

Наверное, это была уборщица. Излагать ей мое дело, конечно, не имело смысла.

— Ну… посоветоваться хотел… С редактором…

Она огорчилась:

— Редактора нет. Подписал газету и уехал в типографию. А остальные по домам разошлись, до понедельника. Завтра и послезавтра — выходные…

Тьфу ты! Куда же мне теперь?

— Приходи в понедельник. Федор Федорыч, редактор наш, будет с самого утра.

— Ладно… — вздохнул я. И подумал: «Как-нибудь прокантуюсь тут трое суток». Отказываться от своего плана с газетой я ни за что не хотел. Это была единственная надежда.

Тетушка вдруг взяла меня за лямку комбинезона:

— Не жарко тебе, голубчик, в такой робе? Лето на дворе, время опасное. Взмокнешь на солнце, а потом вмиг прохватит на сквозняке. Мой Вовка до вчерашнего дня парился в этих джинсах окаянных да в кофте адидасовской, а сегодня с утра горлом сипит…

Не знаю почему, но меня крепко укусила досада. Я дернул плечом.

— У меня другой робы нет, я детдомовский.

— Ох ты батюшка! Прости меня за язык… А только из какого ты детдома-то? У нас в Инске их, домов этих, нету ни одного…

— Я приезжий.

— Вот я и смотрю… А жить-то у тебя есть где?

— Есть, конечно, — жизнерадостным тоном успокоил я заботливую тетеньку (было неловко за недавнюю грубость). — Все в порядке, вы не волнуйтесь.

Я не врал. Вспомнил, как меня приглашала на ночлег буфетчица на пристани. Наверно, и правда можно там пристроиться… Хотя нет! Мерцалов, когда вернется (а ведь вернется, гад!), начнет искать меня прежде всего на пристани и на вокзале. А попадаться ему я сейчас никак не хотел. По крайней мере, пока не поговорю с редактором… Мои надежды теперь уводили меня далеко. Может, газета поднимет шум: вот, мол, издеваются над мальчишкой, пытают неизвестно о чем, укол опасный для жизни вкатали. Какое имеют право?! И вдруг какая-нибудь комиссия по охране детства вмешается, отберут ампулу у Мерцалова, а меня выпустят из спецшколы! Ведь попал-то я в нее даже без всякого суда. За что? Подумаешь, стрельбу открыл! Те, кто меня ловил, были без погон, я мог принять их за бандитов, значит, имел право на защиту. И не по ним же я стрелял, а в сторону…

Я думал про это, когда ушел из редакции и шагал куда глаза глядят. Нет, на пристань не пойду. Пересплю три ночи где-нибудь под мостом, на трубах теплотрассы. Или в пустых ящиках на какой-нибудь свалке. Не пропаду. Город хороший, добрый, и ментухаев совсем не видать…

Заросший густыми кленами переулок (так и назывался — «Кленовый») вывел меня на Оборонную улицу, а та — к полуразваленной каменной стене. С двух сторон поднимались круглые башни с черными окнами-щелями. Ух ты, какая старина! Прямо как в кино про всяких там рыцарей! Вот полазить бы здесь: вдруг отыщется какой-нибудь клад…

Но сейчас ползать по развалинам не было настроения. Солнце пекло все старательней. Искупаться бы… И мне повезло (словно кто-то опять повел меня по этому городу за руку). Я свернул на улицу 1-ю Раздельную, и она привела меня на высоченный берег.

Подо мной громоздились похожие на заросшие горные склоны откосы, под ними блестела большая река, а у воды желтела песчаная полоса. Я увидел в травяных джунглях тропинку и стал вприпрыжку спускаться к песку.

Хорошо, что никого нет. Не увидят, что пловец я совсем фиговый (а где мне было учиться-то?).

Я с удовольствием скинул комбинезон, рубаху, майку. Лучи облизали меня горячими языками. А речной воздух — прохладными. Я обнял себя за плечи, пошел к воде. Понятно было, что вода еще холодная — лето лишь начиналось. Ну ничего. Скомандую себе «Раз-два-три!», сожму зубы и бултыхнусь. Сразу все солнечное обжигание слетит с меня, как шелуха… Главное — не топтаться, не дрожать, как боязливый цуцик. Набрать воздуха, зажмуриться — и вперед!.. «А-а-а! Ой-ёй-ёй!» Вода обожгла холодом. Запрыгал, забултыхался, несколькими взмахами сплавал от берега и обратно. Встал по грудь в воде, попрыгал еще. И снова сплавал туда-сюда. Холод отступил, стало так здорово! Весело! Я побегал, поплюхался, побарахтался, как сбежавший на свободу дошколенок (все равно ведь никто не видит!). Потом пошел на сушу. Думал, как здорово шлепнуться на горячий песок, подгрести его под грудь…