Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

Полковнику о чем-то доложили, и он, соглашаясь, кивнул. В кабинет вошла дама в черном строгом костюме и шляпе с вуалеткой. Она села на край стула и почти беззвучно заплакала. Полковник почти не обратил на нее внимания — он говорил по телефону с Мэром. Тот настойчиво интересовался порядком в городе.

— Порядок царит повсюду, — отвечал полковник, — Жертв и происшествий нет.

— А зачем тогда метить краской подозрительных?

— Для этого самого порядка.

Мэр не понимал. Ему жаловались на разгулявшихся полицейских, поэтому он пригрозил, что если полиция не будет действовать в рамках закона, то он для ее укрощения попросит помощи у национальной гвардии.

— И пожалуйста, не радуйте меня больше дурными нововведениями. В городе праздник, и у Мэра должны быть праздничные заботы. И не только у Мэра. Люди заплатили деньги. Они приехали к нам, в сказку, и уехать должны из сказки.

Мэр развивал свои соображения. А полковник притворно перебивал:

— Не слышу… на линии помехи… опять не слышу…

Наконец полковнику все надоело, он положил трубку и демонстративно отключил телефон. Вызванному дежурному сказал, что для «гнусавого гуся» его нет. Дежурный кивнул и, сняв телефон, унес его с собой.

Полковник прикрыл рукой глаза, задумался. С Мэром они были знакомы с детства. Вместе учились, продвигались по карьерной лестнице. Дружили домами. А вот лет пять-семь назад отношения испортились. Точно они уже и не помнили — почему. Причины как будто и не было. Каждый жаждал быть самой яркой и незаменимой фигурой в городе. Самым смешным было то, что, все больше расходясь в дружбе, они все больше и больше походили друг на друга — и внешне, и по выработанным привычкам.

Мэр завел у себя отдел по контролю за полицией. Полковник — спецотдел по муниципалитету. Шла вербовка-перевербовка, и примирения уже не могло быть. «Почему бы им не ладить! — удивлялись подчиненные, — Это же близнецы-братья!»

Наконец полковник поднял голову и обратил внимание на плачущую женщину.

— Что вам угодно? — спросил полковник.

Дама не ответила. Не поднимая вуали, продолжала источать свои тихие слезы.

Полковник хотел было удалить женщину из кабинета, но подумал, что коль дежурный пропустил ее в такой момент, то, должно быть, по важному делу. Подождав немного, полковник повторил свой вопрос.

— Ничего мне не угодно, — ответила завуалированная дама и заплакала еще горше.

— И долго это будет продолжаться? — не вытерпел полковник, — Прошу отвечать. Откуда вы? Кто?

— Я вдова, — дрожащим голосом ответствовала дама, — Вдова.

— Отлично! Отчего же вы плачете?

Полковник подождал в надежде, что дама что-нибудь добавит. Но дама больше ничего не говорила.

— А вы не ошиблись дверью, уважаемая? Здесь не брачная контора и не вдовий пансион.

— Вдова, — эхом отозвалась дама.

— Это я слышал, — кивнул полковник, — Поясните, чья вдова и при чем здесь полицейское управление.

— Майора Ризенкампфа, — ответила дама и выдала новую порцию слез, — Евой меня зовут, Евой Ри… Ризенкампф.

— Что? — подпрыгнул на стуле грузный полковник, — Майор мертв?

— Абсолютно.

— Абсолютно «да» или абсолютно «нет»?

Вдова от безутешного горя не могла ничего сказать. Она лишь достала белоснежный батистовый платочек и вместе со слезами постепенно стирала им штукатурку со щек.

— Нет, вы уж поясните, раз пришли. Он что — умер дома?

Вдова скорбно, но отрицательно покачала головой.

— Где же? Вы его видели мертвым?

— Я не видела.

— Откуда же вам известно?

— Сержант Вилли сказал.

— Как сказал? Он видел? Нет? Кто же видел?

Вдова отвечала слезами. Полковник встал, топнул ногой.

— Мадам, меня ждут неотложные дела.

— Не топайте! — возмутилась вдова, — Я это плохо переношу. Я дама без пятна и порока!

Полковник застыл на месте.

— О-о-о, да вы с начинкой, голубушка…

— Еще с какой, — охотно подтвердила вдова.

Полковник достал свой накрахмаленный платок и заботливо вытер посетительнице глаза. Выждал некоторое время.

— Так кто же видел майора бездыханным? — осторожно спросил он.

— Сержант Вилли несколько раз справлялся о майоре. Затем признался мне нехотя, что майор исчез при таинственных обстоятельствах. Я сразу все поняла: убит или отравлен. Я и сама… Сама все время боялась, что его отравят.

Тут уж полковник дал волю своему красноречию. Расхаживая по кабинету, он говорил сомнительной вдове, что волнения ее абсолютно напрасны. Супруг ее — человек с волей и смекалкой. Поэтому устранить его бесследно невозможно. А сержант Вилли за глупость разжалован в ефрейторы.

— Боже, какая ужасная, полковник, у вас орфоэпия, — вдруг бесцеремонно заметила дама, — Эф и эр нужно произносить четче. Иначе «ефрейтор» у вас звучит как «форейтор». А это далеко не одно и то же. Кроме того, в полиции нет такого звания. Эф! Эр! Вам нужно усердно позаниматься. Хотите, начнем прямо сейчас. Повторяйте: фордек… форшмак… Смелее атакуйте начало слова… Вы же мужчина! Фордевинд… фосфоресценция… Уже лучше. Вот видите!

— Мадам, — взмолился полковник, — Вряд ли у меня получится с атакой. Передние зубы фарфоровые.

— Ф-фарфор! Ф-фар-фор! Повторяйте за мной!

— Простите! А разве майор Ризенкампф был женат? — спросил полковник не без подозрения.

— Конечно, — подтвердила дама, — И удивительно удачно женат. Полнейший альянс.

— И давно?…

— С той самой весны… Влюбляться нужно весной — тогда разгар страсти приходится на курортное лето. Вы не согласны со мной?

— Летом у полиции много работы.

— Ах, какая у нас была любовь! — Липовая вдова пропустила мимо ушей прагматическое замечание полковника, — Многие женщины добивались чести назваться его супругой. Он всех отверг! Даже аристократку чистейших кровей Эрну фон Лихтерштайн. Вы, случайно, с ней не знакомы? У нее была особая страсть к полицейским.

— Вот как?

— Нестерпимо надоедливая особа. Пришлось посоветовать Генриху симулировать пьяный энурез в постели приставучей Эрны. Подмоченная аристократка была в шоке, но не отстала, решив, что это досадная случайность. Тогда Генрих получил от меня приказ выпить пива вдвое больше обычного и повторить то же самое, но обильнее. Тут уж фон Лихтерштайн не дождалась утра. Сбежала, не дотерпев до рассвета, и с тех пор ни я, ни Генрих ее не видели.

— А говорили, что вы дама без пятна и порока, — громко расхохотался полковник.

— Совершенно верно. Ведь не я же была подмочена. Я боролась за свое счастье.

— Припомните, пожалуйста, последние дни, — приблизил разговор к сегодняшнему дню полковник, — Не был ли ваш неотразимый супруг чем-то озабочен? Может быть, опять просил совета?

Тень, отдаленно напоминающая задумчивость, коснулась лица посетительницы — и тут же исчезла.

— Нет. Ничего печального не было, — твердо и даже как-то весело ответила Ева, — Вам известно, что майор — человек повышенной возбудимости?

— Охотно допускаю.

— Я должна вам рассказать, как мы познакомились.

Остановить вдову было невозможно.

— Сразу же после знакомства в нас жил постоянный колокольный звон любви. Это состояние тайного жара и сердечной смуты. У меня оно не прошло и до сих пор. А тогда от постоянного гула в ушах я даже оглохла. Генрих мне говорит нежные слова, а я не слышу. Ужас! Не слышать, как тебе объясняются в любви. Я не могла выдержать огня его страсти.

— Да, это сложно пережить, мадам… — поддакивал полковник, — Но меня интересует вчера, поза…

— Я почти ничего не слышала. И не ела. И не…

— Это тогда, — поспешно перебил полковник, — Теперь-то вы, мадам, слышите?

Полковник подобрался к правому уху Евы и с нажимом сказал:

— Госпожа Ризенкампф! Меня интересуют последние ваши дни! Последние!

— Как вы странно сказали — «последние ваши дни», — тихо-тихо проговорила Ева, — Значит, вы уверены, что Генрих мертв… То есть я все-таки вдова?

— Глупости! — нахмурился полковник, — Я не то имел в виду.

— Все кончено. Вдова, — тихо, как будто себе одной, сказала Ева.

— Ради спасения Генриха! — нажимал полковник, — Припомните ваши разговоры вчера, позавчера…

— Я отчетливо помню лишь то, что произошло когда-то. Это свойство моей памяти. Не торопите меня. Через полгода я вспомню вчерашний день до мелочей. По минутам…

Полковник понял, почему майор никогда нигде не появлялся со своей женой. Чокнутая! И какая счастливая чокнутая! Впрочем, ненормальные, как правило, гораздо счастливее нормальных, потому что не осознают своей странности и воспринимают себя как единственно возможное совершенство.

— Почему же Генрих не афишировал свой брак? — Полковник решил узнать точку зрения супруги.