Салам тебе, Далгат! (сборник) - Алиса Ганиева

Тогда было много людей, искренне готовых вылить свой черпак масла в общий костер. Теперь мы скорее напоминаем героев одной забытой рекламы: лектор спрашивает, кто выпил его пепси. Студент медленно встает для признания и под трагическую музыку говорит: «Это он!» «Он», а не «я». Выдает товарища. Раньше такое считалось неприемлемым. Отметалось всё, что было эгоцентричным. И зачастую отметалось само «эго». А ведь так ли это правильно и нужно – терять себя и разнопеструю, многоцветную дискретность превращать в монолитную, идеальную, но скучную целостность?

Ангажированность творчества, возвышение его социальной природы, пропагандистские функции, привязка к сословной борьбе и классовому самосознанию делало это самое творчество идеологическим, навязывающим свой тип мышления, но вряд ли до конца реалистическим, потому что любая идеология есть миф, но не реальность. Т. Адорно недаром разрабатывал теорию насилия и эксплуатации через искусство. Однако писателями-соцреалистами, по-моему, двигало не столько желание внедрять в свой народ заданные свыше мысли, сколько искренняя и заразительная окрыленность утопическими идеями, которая порождала оптимистическое, вперед направленное искусство. Эта вера в высокие будущие идеалы больше отрывала искусство от реальности, чем к нему приближала. Поэтому название метода социалистического реализма, на мой взгляд, более чем условно.

Современный «новый реализм», как говорят, наоборот, возвращается к критическому реализму, но использует при этом материал сегодняшней жизни. Этим он, по сложившемуся мнению, и нов. В таком случае каждая последующая эпоха сможет предложить свой новый-новый и новый-новый-новый реализмы. Не нонсенс ли это? К тому же соглашусь с К. Бондуровским, участвовавшим в разговоре о «новом реализме» на страницах «Московского вестника»[111]: что «найти литературных предков XIX века не составит труда любому современному автору», то есть простая привязка к реализму XIX века еще не означает регистрации термина.

Термин, правда, есть, и с этим поспорить трудно. Сам факт его существования, что бы он ни означал, является одной из причин, толкающей нынешних литераторов внедрять его в литпроцесс. Но является ли обозначаемое им направление, как радужно заметил Р. Сенчин[112], отражающим «реальную жизнь» и сводящим «к минимуму литературщину» – сказать по крайней мере нелегко.

В альманахе «Литрос» – проза молодая и тоже якобы «новореалистическая». Подходы и архетипы те же – раздумья молодых людей о законах и целях жизни вперемежку с активным потреблением всего тонизирующего. Руслан Смородинов в рассказе «Нинка» всё это дело рассматривает в контексте Литинститута. Любопытно заметить, что в любом разговоре об этом нестандартном вузе громко заявляет о себе наработанная мифическая (опять-таки) традиция.

Нинка учится в Литинституте который год, имеет мужа-рецидивиста и заделанную от него трехпалую заикающуюся дочь, но живет в общежитии. Метет герценовский двор, что «некогда мел незабвенный Андрей Платонов», беспрерывно пьет и отходит, выслушивает на семинаре Е. Рейна, что ее стихи – «дерьмо», показывает первокурсникам заваренные от самоубийц сетками лестничные пролеты, бывшие комнаты знаменитостей и вмятины в стенах, оставленные студенческими головами, галлюцинирует и в галлюцинациях своих видит, конечно же, Рубцова и жалеет его, убитого женщиной, а в конце рассказа герой, тоже Руслан, как и автор, плачет от расстройства нервов, как будто предчувствуя, что через год Нинки не станет, убьет муж «в припадке пьянства и ревности».

И Андрей Платонов, и Рубцов, и пролеты, и галлюцинации, и вмятины в стенах, и сказочное пьянство вперемежку с исступленным творчеством уже давно стали обязательными сюжетными деталями, универсальными структурными единицами, без которых не только неправильно, но и неприлично писать о Литературном институте. Совсем не следовать устоявшемуся и признанному стереотипу вряд ли получилось бы, потому что в этих самых пролетах и галлюцинациях заключается, пожалуй, вся предметная специфика. Несмотря на свою мифичность, перечисленные компоненты являются несущими и очень реальными.

И «белочки», и суициды, и пьянки – всё это есть. Выпрыгивание из окон общежития выросло в традицию. Последней выпала, будучи уже на учете, одна моя знакомая из Якутии, сломала себе бедро. Другой знакомый в кульминативные минуты затянувшегося опьянения чувствует неодолимую потребность срывать с посольств и приносить к себе в комнату флаги, и при этом повсюду видит драконов, больших и маленьких. Наличие подобных крайних случаев заставляет писателей акцентировать и прокатывать именно их, уплотнять уже создавшийся литинститутский имидж.

Если же отмести всё конкретизирующее и взглянуть на «Нинку» вне этих ставших шаблонными декораций – мы увидим опять-таки бытийные мучения (как жить?) молодых людей, вытесняемые главным спасением – водкой. «Это – лагуна среди страданий. Отдых. Закулисье…» Опять встает проблема отцов и детей, агрессия и дивергенция поколений. В начале рассказа Нинкин муж бьет дочку, потому что она не выговаривает букву «р», и та начинает заикаться. В дальнейшем пафос рассказа не меняется – в шутливой и легкой манере Р. Смородинов заставляет героев терять человеческий облик, пить, драться, но при этом еще думать о конечности Вселенной, сочинять и петь под гитару. Опять-таки показано не преодоление силой созидания низких стремлений, а их какое-то странное сочетание.

Ни одно из обозначенных здесь произведений не несет четких морально-этических интенций, но зло (в виде наркотиков, выпивки, маргинальных знакомств), которым молодые герои себя окружают, все же ощущается ими только как зло. Просто с его помощью они желают преодолеть зло большее – неустойчивость мира, а может быть, отомстить за эту неустойчивость родителям. Однако спасения нет и здесь. Рассказ Виктора Дрожникова, опубликованный в «молодом» номере «Нашего современника», так и называется – «Нет спасения».

Наркомания как рабство, деградация показаны здесь с очерковой точностью. Герой спорит с приятелем на свой мизинец, что завяжет. И проигрывая его, сам же рубит часть своего тела, не чувствуя боли от наступившего опиумного отравления.

Это по сути предательство себя самого, предательство своего пальца и своей души. Полностью втянутый в низшие круги, в которых люди делают себе плохо, чтобы сделать себе хорошо, герой В. Дрожникова, как и Илья М. Кошкиной, отделяет себя от них, до конца не хочет срастаться с ними и мечтает о свободе от «созерцания уродливых лиц – уже не человеков – низких тварей в людском обличии». Впрочем, вполне можно предположить, что каждый из описываемых им «нечеловеков» думает о нем так же. «Это он!» «Он», а не «я».

Названия произведений всех этих молодых авторов – «Нет спасения», «Химеры», «Потусторонники» – говорящие. В них – и непризнание истинности видимого мира, поиск скрытых значений «по ту» его сторону, и ощущение его двуликости и безнадежности, и иллюзорность, миражность, химеричность привычных ценностей.

Но с другой стороны – в них действительное знание происходящего, стремящееся к полноте жизнеизображение, пусть категоричная, но твердо усвоенная позиция. В этой противоречивости отражается биполярность современной жизни. Мы еще не вышли из смутного переходного периода, еще не вступили в фазу относительной стабильности. Мы зависли между морем и твердью, между барокко и классицизмом, между романтизмом и реализмом. Поэтому в литературе одно пока плохо отделяется от другого.

И обрадовавшись первым признакам постоянства, мы спешим делить нежную тушу, забыв, что медведь еще не убит. Спешим воздевать знамя реализма, да еще и «нового» (?) реализма, тогда как проза еще болеет модернистскими болячками – пессимизмом и неверием, когда каждый десятый молодой человек в мыслях своих намыливает веревку… Чтобы вылечить литературу, нужно прежде вылечить общество. Уверена, со временем это обязательно произойдет, время, как говорится, лечит. Но не нужно ему мешать, а тем более обгонять его и есть зеленые помидоры. Главное, держать в голове две замечательные русские пословицы: «Не лезь в пекло вперед батьки» и «Терпение и труд все перетрут».

2005

И скучно, и грустно

О мотивах изгойства и отчуждения в современной прозе

Не устоявшийся еще как понятие «новый реализм» возник в российском литпроцессе не в виде самостоятельного направления. Скорее – как программа отрицания постмодернизма и его признаков: игрового начала, цитатности, иронии (при том, что в изобразительном искусстве Франции и Швейцарии «новый реализм» является как раз чем-то вроде иронического городского фольклора). Здесь подействовало то, что в психологии называется контрсуггестией: «Ах, вы так! Тогда мы вот эдак!» Термин навлек множество pro и contra: для одних это свершающаяся уже победа истинного осмысления новой реальности, для прочих – просто-напросто мыльный пузырь.