Диверсанты - Сергей Лобанов

— Понял! — ответил Янычар. — Где нам пристроиться?

— Хули толку от ваших пэкалок? А у меня свободных стволов нет. Если, не дай Бог, убьют кого, подбирайте тогда.

Беспорядочная трескотня и уханье разрывов продолжались полночи, к утру немного стихнув. Лишь изредка пулемётчики простреливали предутреннюю темень, да с противоположной стороны, слышалась такая же редкая ответная пальба. И не было ясно, то ли перебили фйдеров, то ли они уничтожили первый батальон и спешно закрепляются, пользуясь передышкой и поджидая подхода основных сил.

Когда стрельба начала стихать, парни перебежками вернулись в свой блиндаж, обсуждая там ночную пальбу до утра. А как рассвело, отправились за новостями.

Рассвет наступил в полной тишине. В разведроте, на удивление никого не убило. Появилось несколько раненых, посечённых осколками мин, но все лёгкие, оставшиеся в строю.

В спокойной обстановке удалось разобраться, что к чему. Предстоял серьёзный разбор полётов, кто-то обязательно должен получить по папахе, особенно когда выяснилось, что потери всё же есть — и в первом батальоне, и в третьем.

Особый конфуз вызывала абсурдность ситуации, заложниками которой оказались все. Причём, обстрелянные, не новобранцы какие-нибудь зелёные. А так опарафинились. Кто-то вспомнил, что накануне на календаре случился праздник, отчего прошедший бой сразу обзавелся названием — «день артиллериста». Виноватые, таким образом, определились сами собой.

Глава IV

Нежданная встреча

«(7.26) И нашёл я, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце её — силки, руки её — оковы; добрый пред Богом спасётся от неё, а грешник уловлен будет ею»

Ветхий Завет, Екклесибст, Глава седьмая

Утро принесло оттепель. Такое в Сибири случается нередко, особенно там, где климат резкоконтинентальный. Например, вечером может быть минус пятнадцать, а утром потеплеет до нуля. Или наоборот, похолодает ещё сильнее — до минус тридцати и ниже, в зависимости от времени года.

Вместе с оттепелью нагрянули журналисты. Такое тоже случалось время от времени. Высшее руководство Объединённой Оппозиции показательно соблюдало принципы демократии, свободы слова и печати. Поэтому нередко устраивало пишущей братии экскурсии на фронт, дабы они могли осветить нелёгкий быт солдат, написать о простых мужественных парнях, готовых отдать жизни за общую победу над ненавистным врагом.

При этом, понятное дело, все допущенные журналисты были как один лояльны оппозиционному режиму. Они никогда не написали бы об устраиваемых в населённых пунктах зачистках, облавах, о повешенных чуть ли не гроздьями на каждом столбе непримиримых борцах с оппозицией, о массовых расстрелах всё тех же непримиримых, о госпиталях, переполненных ранеными, искалеченными людьми без будущего.

Справедливости ради стоит отметить, что и федералы проводили аналогичную политику: тоже устраивали облавы, расстреливали, вешали убеждённых сторонников Объединённой Оппозиции. Конечно, при этом под горячую руку попадали готовые принять любую власть, лишь бы выжить, тем более что обе стороны во весь голос заявляли о правах человека и всё такое. Но, как говорится, лес рубят — щепки летят. Кто станет волноваться о каких-то людишках, случайно попавших под замес? Когда сменяются не просто политические режимы, а создаётся новая веха мировой Истории, счёт идёт на миллионы жизней. Недаром говорят: одна смерть — это трагедия, а миллион — уже статистика. Правых и виноватых в этой войне не могло быть по определению, но их находили и назначали журналисты, под чутким, разумеется, руководством «старших товарищей».

Нагрянувшую журналистскую братию таковой можно было назвать условно, поскольку щедро была разбавлена женщинами. Вся эта толпа в сопровождении группы офицеров ходила по позициям. Им что-то показывали, рассказывали, операторы снимали, кто-то наговаривал на камеру текст будущего репортажа. Какой-то майор — старший среди офицеров из группы сопровождения, организовал взвод мотострелков, загнал в окоп, заставил через прицелы автоматов смотреть на «позиции врага». Потом взвод, опять же по приказу майора, открыл беспорядочную стрельбу в указанном направлении, изображая бой.

Операторы охотно снимали эту сценку с разных ракурсов, чтобы потом подать обывателям под соусом непосредственного участия съёмочной группы в реальном бою.

Не занятые в «бою» мотострелки повылезали из окопов, вышли из многочисленных палаток, блиндажей, залезли на БТРы, танки, БМД и БМП, чтобы лучше видеть «кино», в котором повезло сняться их товарищам.

Сидевших на броне снимали тоже, чтобы потом показать их — грязных, уставших, терпящих неудобства быта в полевых условиях. Это хороший сюжет честного репортажа для обывателя. Он должен быть уверен — да, тяжело, да, война. Но так надо. Объединённая Оппозиция всё равно победит. И тогда наступит совсем другое время — справедливое. Ради него стоило воевать и умирать. Если уж самим не довелось, пусть хоть дети с внуками поживут по-человечески…

Чистящие в блиндаже оружие после ночного «боя» парни услышали беспорядочную стрельбу.

— Здесь становится оживлённо, — заметил Куба. — Вам не кажется? — обратился он к остальным, в спешном порядке начавшим собирать детали автоматов. — Пойду, посмотрю, чё там.

Подхватив «вал» он аккуратно выглянул в приоткрытую дверь блиндажа.

— Чё-то не пойму нихера. Вроде стреляют не очень чтобы сильно, но азартно. И народ там же толпится как на демонстрации, плакатов только не хватает.

— Опять день странно начался, — высказался Негатив. — То командир по-немецки шпрехает, то стрельба какая-то сразу с утра, без кофе в постель, без завтрака с круассанами. Не нравится мне это безделье, не доведёт оно до добра. Так чё там? — обратился он к Кубаеву.

— Пойду, гляну. Вроде ничего серьёзного, народ реально стоит, смотрит, как кто-то стреляет. Мне даже интересно стало.

— Давай, разведай, что там, — сказал Янычар. — Только не долго, пойдём скоро к старшине, пока есть время.

Парни снова разобрали детали оружия и продолжили своё занятие, вслушиваясь в доносящуюся беспорядочную стрельбу.

Появился Куба.

— Чё там? — задал Мамба интересующий всех вопрос.

— Да-а… Корреспонденты опять приехали, «кино» снимают про войну.

— Бабы есть? — спросил Негатив.

— Есть.

— Красивые?

— По-моему, тебе сейчас всё равно, — хмыкнул Куба.

— А тебе нет? — сварливо огрызнулся Седых.

— Я бы щас любой засадил по самые помидоры, — признался Куба.

— Ладно, сексуальные террористы, пошли к старшине, — сказал Янычар.

Группа вышла из блиндажа накрытого брёвнами в три наката. Шедший крайним Бек выкрутил из патрона лампочку. «Крайний» — потому что у людей их опасной профессии не принято произносить слово «последний».

Помещение сразу окунулось в почти кромешную темень, лишь бледная полоска света, попадала в приоткрытую дверь.

Выйдя на улицу, Шахов плотнее закрыл дверь, сохраняя сырое тепло заглублённого блиндажа, глянув на курящийся из трубы небольшой дымок буржуйки.

Парни цепочкой двинулись в направлении первого батальона, с которым воевали почти всю ночь. Оттуда предстояло дойти до расположения штаба полка, где обитал искомый старшина, земляк Бека и Негатива.

Стрельба уже прекратилась. Зрители слезли с брони, вернулись в палатки и блиндажи, занялись текущими делами, стало заметно свободнее.

Журналисты продолжали свою работу. Парни как раз шли мимо, пялясь на женщин, словно увидели второе пришествие Христа.

Привыкшие к подобным взглядам женщины никак не реагировали, во всяком случае внешне не проявляли своего отношения. Но кто их разберёт, этих дщерей Евы, постоянно нуждающихся в мужском внимании и играющих в равнодушие?

— Лёша!

Звонкий женский голос подействовал на парней, как неожиданный выстрел.

Шедший первым Янычар, услышав своё имя, непроизвольно остановился, пытаясь понять, его ли это позвали или не его. Знакомых женщин у него тут не было.

На него налетел Негатив, шедший следом.

— Лёша Туркалёв!

— Командир, тебя?! — поразился Седых. — Кто это?!

— Не знаю, — неуверенно вымолвил Янычар, повернувшись к журналистам, соображая, кто его позвал.

На него смотрела девушка в светло-синих джинсах в обтяжку, в голубом коротком пуховике, наполовину прикрывающим соблазнительную филейную часть невысокой фигуры, голову украшала цветная спортивная шапочка с балабончиком.

Просто не укладывалось в голове, что можно делать здесь в такой неуместно мирной, одежде? Да и вообще, неужели можно одеваться вот так, когда вся страна объята войной? А с другой стороны, не ходить же в кирзачах и фуфайке? Это было во время совсем другой войны. Впрочем, тогда и в мирное время одежда не особо отличалась разнообразием.