Прощённые долги - Инна Тронина

Тёплое осеннее утро перешло в такой же пасмурный, сиреневый день. Создавалось впечатление, что сумерки задержались, не пожелали исчезать в положенное время. Любанов выехал из города, жадно задышал полной грудью, потому что сегодня ему особенно не хватало кислорода. «Девятка» проносилась мимо рябин, увешанных гроздьями красных ягод, мимо увядших акаций и облетающих садов. Матвею не хотелось ни курить, ни посасывать баночное немецкое пиво, как он это делал обычно.

Он словно бы впервые увидел лимонно-рыже-зелёный лиственный лес, свинцовое небо и рябину – кругом, куда только доставал взгляд. Неожиданно для себя Матвей остановил машину, вышел и стал рвать ветки с ягодами, низко пригибая к себе стволы. Когда вернулся за руль, был весь мокрый от осенней мороси. Проклиная себя за бабскую сентиментальность, Лобанов переключил скорость на девяносто километров и помотал головой. Он старался забыть о разговоре с Озирским, но ничего не вышло. Матвей грязно выругался и ударил себя кулаком по лбу. Через километр нужно было заворачивать на кладбище, где никто ничего не должен был знать.

Лобанов завёл машину на парковку. Снял «дворники» и зеркало, достал рябиновый букет. Потом он, воровато оглянувшись, нырнул в кусты, на ногах съехал вниз по скользкой от дождя тропинке. Там, под откосом, он вчера вечером закопал три тела и оставил только одному ему понятные знаки. На взгляд же не посвящённого человека, здесь были только канавы, заваленные всяким кладбищенским мусором – остатками венков, плит, оградок. Совсем рядом уже белели кресты и берёзы, над которыми с карканьем кружились вороны. Махнув на них рябиновыми ветками, Матвей подошёл к камню, оставленному на могиле несчастной троицы, и остановился, низко опустив голову.

Рядом шелестел под ветром куст волчьих ягод, а за ноги Матвея цеплялась пожухлая трава. Он положил рябиновый букет на могилу, перекрестился. А потом, застыдившись, бросился обратно. Хватаясь за кусты, выбрался наверх, быстро перекурил и зашагал к кладбищенским воротам. Здесь он был уважаемым человеком и потому держал марку из последних сил. От посёлка к церквушке тащились одетые в чёрное старухи. Они опасливо обходили похоронные автобусы и катафалки, осеняли себя крестами и бормотали молитвы.

Хмурые мужики в обляпанных грязью сапогах раскланивались с Матвеем издалека и ломали перед ним шапки. Раньше Лобанову это нравилось. Он считал себя хозяином на вверенной территории, от которого зависит если не всё, то очень много. Жалел, что родная мамка не дожила до этого его триумфа, очень гордился собой и считал жизнь удавшейся. Он тешил себя словами о том, что каждый устраивается, как может, и стыдиться тут нечего. Но сегодня на него нахлынуло предчувствие собственной близкой смерти, и Матвею очень захотелось напиться…

Увидев «бугра», из-за гранитного розового памятника выбежал Степан Гарбарук – шустрый мужичонка в ватнике и в таких же, как у всех, грязных сапогах. Он тоже снял шапку. Низко поклонился, дыша дрянным перегаром. Гарбарук раньше всех появлялся на кладбище, уходил самым последним. И потому Лобанову казалось, что у него нет ни дома, ни семьи, и спит он где-нибудь в старом склепе.

– Матвей Петрович, там на седьмом участке за могилку не желают-с платить, сколь вы насчитали. Права качают. Ироды, жаловаться грозят. Что делать прикажете?

– Камнем яму завали, – не останавливаясь, приказал Лобанов. – И, пока не заплатят, не вели мужикам доставать. Тоже мне – права качают! Нету у них никаких прав. Нынче все права у нас, Стёпа. А так пусть на своей фазенде хоронят покойничка, тогда в своём праве будут…

Матвей опять закурил, угостил Гарбарука. Тот, поблагодарив, рысцой побежал по дорожке выполнять приказ старшого. Матвей же прошёл к конторе, где уже давно топталась старушка в тёмном полушалке. Заметив Лобанова, она мелко засеменила к нему, потом отвесила поясной поклон. Руки её нырнули за отворот плюшевой жакетки, откуда тут же появился потрёпанный кошелёк.

– Батюшка Матвей Петрович, мне бы могилку выкопать… – заблеяла она, беспрестанно осеняя себя крестом. – Старика хороню – ты уж подсоби. Нет у меня никого, милый, на тебя вся надежда.

– Пошли, мать, в контору! – Лобанов потянул на себя дверь, – неудобно здесь-то беседовать. Входи давай, и сразу направо, к столу. Я сейчас подойду…

С бабки удалось содрать сверх прейскуранта пятьсот рублей. Мотя решил взять себе триста, а по сотне отвалить могильщикам, Чтобы не обижали понятливую клиентку. Выпроводив просительницу, Матвей уже хотел выйти на крыльцо и позвать Гарбарука с бригадой. В это время под окном раздались приглушённые голоса. Сначала Матвей не обратил на это внимания, но вдруг услышал своё имя, и застыл на стуле, даже не успев спрятать «левые» деньги.

Осторожно выглянув из-за занавески, Матвей увидел, что на лавочке, где обычно отдыхали землекопы, сошлись двое – вчерашний Шипшин и Мартемьянов, тоже бригадир и конкурент Лобанова. Похоже, мужики не знали о прибытии последнего на кладбище и особенно не стеснялись в выражениях.

Старуха ещё шаркала по крылечку своими чёботами, а Матвей, начисто позабыв про её подношение и просьбу, метнулся к канцелярскому шкафу. Купюры остались лежать на органическом стекле, под которым соблазнительно изгибалась почти голая мулатка – участница карнавала в Рио-де-Жанейро. Спрятавшись за шкаф, Матвей прижался спиной к стене, оперся рукой на подоконник и весь обратился в слух.

Мартемьянов прокашлялся, сплюнул и заговорил снова:

– Знает он слишком много! Понял, студент? Его всё равно вот-вот в стойло упрячут, а он там нас всех заложит. Чего ему, Мотьке-то? Не захочет один за всех чалиться, как пить дать. А так, ежели его не станет, остальным отпереться можно. С мёртвого какой спрос? На него всех собак повесят, а мы вроде как и не при делах…

Матвей почувствовал, как холод ползёт по позвоночнику, разливается внутри тела. Он медленно поднял чугунную, негнущуюся руку и вытер пот со лба. Потом облизал губы сухим языком и привалился плечом к шкафу.

– Так уже решено? – дрожащим голосом спросил Шипшин.

– А как же! У нас в долгий ящик не откладывают, студент. Не сегодня, так завтра утречком Мотенька наш погибнет от несчастного случая. Он в последнее время часто бухой за руль садится, на службе тоже зашибает. Много ли надо, чтобы к праотцам отправиться? На такого никакой надежды быть не может. Засветился – получи, как говорится.

– Т-так и я… – Шипшин стал заикаться. – Я тоже з-знаю, г-где эти м-места… Ч-чего т-теперь м-мне, умирать?..

– Погоди, поживи ещё, студент! – засмеялся Мартемьянов. – После того, как Мотьки не станет, и ты чистым останешься. Он всё знал – и точка. А ты не при делах. Держись такой тактики – дольше протянешь. Начальство – оно всегда «верняков» привечает. Когда есть покойник, всегда можно выскочить, в рот меня! А я и знал, что по Мотьке скоро панихида будет. Задумываться стал, вопросы задавать. В мозгах у него какая-то пакость завелась. Буркалы отворачивает, таится. А ну как в ментовку побежит? Терять-то уже нечего. А так мусора, может, подобреют. Вот те крест, студент, что задумал Матвей Петрович что-то поганое. Чем скорее его загасят, тем нам всем будет спокойнее. Шеф приказал караулить его тут, чтобы не смылся. Как появится, чтобы глаз с него не спускать. Ты смотри, студент, не скажи ему ничего такого, а то сам рядом ляжешь…

Судя по скрежету консервной банки, которая уже давно стояла на лавке, они оба встали и погасили чинарики. Потом взяли свои лопаты и потопали по дорожке от конторы – как раз в ту сторону, куда недавно пронесли на руках гроб. Лобанов тяжело дышал, даже не пытаясь вытирать блестящее от пота, перекошенное лицо. Он оскалил крепкие белые зубы, не испорченные даже двумя «ходками», и мучительно застонал.

– Кур-рвы! – Матвею показалось, что челюсти его с треском крошатся. – Петухи! – Он лихорадочно застёгивал куртку. – Мотьку сделать, на него всё повесить, а самим чистенькими остаться? Хрена вам, останетесь вы! Там, на кассетах, все засняты, а не только я один. Ишь ты, падлы, барана нашли себе для заклания!

Матвей уже не обращал внимания на деньги. Оглянувшись в последний раз на стол, он удивился, как быстро эти бумажки потеряли для него всякую привлекательность. С жиру, всё с жиру. Придумали себе ценности, душу Дьяволу за них продают, от друзей отрекаются, от совести. А вот сейчас чем эти фантики помогут? Лежат себе на стекле и будут лежать, даже когда Матвей Лобанов сгинет. И только ради того, чтобы не доставались они суке Мартемьянову, Матвей сгрёб купюры и сунул во внутренний карман. Потом вытащил брелок с ключами и подошёл к своему сейфу.

Из верхнего отделения он достал пистолет Макарова, сунул за ремень брюк. Стало немного полегче – всё-таки не безоружный, просто так не дастся. Лобанов понимал, что навсегда не убежать, не спастись, потому что на нём поставлен крест. Надо вырвать у смерти всего несколько часов, чтобы успеть отомстить всем этим сукам.