Заботы Леонида Ефремова - Алексей Ельянов

Рука моя не дернулась вниз, она сама собой застыла в воздухе, показывая самодельный «месарь». И если бы сейчас вошел не старший мастер, а целая комиссия, я бы все равно не смог опустить руку: не захотел бы второй раз оказаться трусом перед учениками.

— Явился опоздавший? — громко и властно спросил старший мастер и, не дожидаясь ответа, пояснил: — Околачивается тут, понимаешь ли, без дела, ходит рядом с училищем, а чего, спрашивается, ходит, сам не знает. Все давно на своих рабочих местах, а он, видите ли, на солнышке греется. Где он?

— Вот он, перед вами.

— Этот самый. Бородулин твоя фамилия? Так вот знай, что со мной шутки плохи. Попадешься еще раз, накажу как следует. Как это можно, понимаете ли? Это же самое настоящее воровство. Воруете время у государства. Леонид Михайлович, вы присмотрите за ним.

— Хорошо, присмотрю.

— А что это у вас такое в руках? Никак финка?

— Совершенно верно. Финский нож. Показываю, как нужно его делать.

Ого, как вытаращил глаза.

— Показываете, как нужно делать финский нож?! Это же черт знает, это же вы способствуете бандитизму, это же ни в какие рамки... Да вы что?

Ну, лопнет мастак. Таким багровым и надутым я еще его не видел. Хоть бы капелька у него юмора, хоть бы самая малость интуиции. А может быть, ты слишком далеко зашел, Леонид Михайлович? Из этого такой костерчик разгорится, только держись. Может быть, как-нибудь вывернуться, пока он еще не поднял шум на все училище? Ребята не продадут. Уж они-то знают, что к чему.

— Этот финский нож был найден в походе, где шли тяжелые бои, — не моргнув глазом, говорю я. — Мы решили почистить эту боевую реликвию и подарить местному музею боевой славы.

— Фу, до чего же вы меня напугали, честное слово. Я уж подумал, у вас тут целая бандитская шайка развелась с мастером во главе. А вы вон что. Это вы молодцы. Это я уважаю. Никто, так сказать, не забыт, ничто не забыто. Молодцы. Дайте-ка посмотреть на реликвию.

— Тут ручка сгнила и вообще пришлось кое-что переделать, — сказал я, подавая нож.

Мальчишки смотрели во все глаза. Сдержанное лукавство, великолепное, восторженное притворство было на всех моськах.

Старший мастер взял нож двумя пальцами, повертел его и так и сяк, умильно покачал головой:

— Надо же, сколько пролежал в земле. А ведь кому-то помог бороться с врагами! По-моему, сталь — сорок, — заключил мастер свой осмотр и возвратил мне теперь уже, можно считать, музейный экспонат. — Кто нашел?

— Вот он нашел, Лобов, — сказал я.

— Где? — поинтересовался старший мастер.

Лобов и секунды не промедлил:

— В районе Морозовских озер.

— A-а, ну как же. Знаю, знаю, — закивал старший мастер, и все поняли, что он никогда не бывал в тех местах. — Вот видишь. Тут ведь ты проявил сознательность, — вдруг заговорил он уже совсем о другом. Он вспомнил, что Лобов — это и есть тот самый Лобов, о котором завтра будут говорить на собрании. — А вот если бы ты подумал, сколько крови пролито ради того, чтобы ты хорошо учился, чтобы жил нормально, ты бы постыдился своего поведения. Неужели ты не понимаешь, Лобов, добрых слов? Уж сколько с тобой нянчатся, и все без толку. А ведь в твоем возрасте многие Родину уже защищали. Вот, может быть, и тот, кто этот нож держал.

«Эх, напрасно он сейчас говорит об этом», — с досадой подумал я. Неловко было сейчас слышать эти, в общем-то правильные, привычные, весьма педагогичные слова. Нужно переменить поскорее тему разговора, отвлечь старшего мастера.

— Скажите, а насчет технической выставки как у нас? Стенд готов? — спросил я.

Переход был довольно крутым.

— Выставка? Какая выставка? A-а, выставка технического творчества? Все в порядке. Стенд уже почти готов, принесите ваши изделия. Плоскогубцы делаете или тиски?

— Тиски, молоток, плоскогубцы — все принесем, — я радуюсь, что увел начальство от опасной темы.

— А фрезерный станок? — напомнил разобиженный моей забывчивостью Штифтик.

— А спутник? — напомнил Саня Сидоров. Про спутник я не стал вспоминать нарочно, и про станок тоже не забыл, я ждал, когда старший мастер сам вспомнит о нем — это была его идея заказать нам для всесоюзной выставки действующую модель вертикально-фрезерного станка. Именно мы, обычная учебная группа, а не кружок технического творчества, должны были выполнить эту работу.

— Да-да. Как он, кстати, поживает? — обрадовался старший мастер.

— Принеси-ка, — говорю я Штифтику, заранее предвкушая эффект, который произведет наш маленький и всеми любимый детеныш. Работы было много. Корпус было решено делать латунным (чтобы он сиял, как начищенный самовар), но мороки с этим плотным, вязким металлом хватало всем.

В разное время этим занималась почти вся группа. Охотно, можно даже сказать — с наслаждением. Кроме Бородулина. Он обиделся на меня. Сначала ему показалось, что он один справится со всей работой. Я поостудил его пыл и сказал, что есть все-таки пределы разумного и возможного для каждого человека, и это надо понимать. Но Глеб понять меня не захотел, обиделся, надулся, и лишь когда я разрешил ему одному делать крошечную модель спутника Земли, — отошел.

В другое время я непременно похвастался бы этой изящной, с любовью сделанной работой — маленьким отполированным шариком, летящим над планетой. Очень отчетливо получились контуры границ Советского Союза на отшлифованной подставке. Спутник, с длинными усиками-антеннами, приподнят над землей тщательно выпиленным надфильками словом «мир».

В полном сборе модель фрезерного станка под плексигласовым колпаком, на деревянной подставке. Штифтик несет ее бережно, как ребенка. Аккуратно опускает на верстак. Старший мастер давно знает об этом станке, видел его не раз в деталях и почти собранным, но вот в окончательном виде разглядывает впервые.

— Хороша машина, — восхищенно говорит он. — За такое надо бы всех к награде. Когда завершили?

— Недавно.

— Молодцы. И лампочку не забыли, и столик с инструментами, и мотор.

— Он еще пока не подключен, — говорю я. — Но это уже дело электриков.

— Немедленно отнесите и поставьте его в наш новый выставочный шкаф. На такую вещь должны смотреть все. Это же залюбуешься! На всесоюзной выставке получите премию, убежден.

— Навряд ли, — сомневаюсь я вполголоса. — Там умельцев много. — А сам думаю, что, конечно, неплохо бы получить премию. Станок только с виду игрушечный, а делать его надо было, как настоящий, и еще сложнее: все заново, почти все вручную — работы и заботы было для всех через край. А теперь смотришь и удивляешься: сколько было дела, а станочек-то, станочек — в четыре или в пять коробков высотой, не больше.

— А вы отправьте и нас всех в Москву на выставку, — неожиданно предлагает мой комсогруппорг.

Вот молодчина! Я бы с удовольствием поехал с ребятами, как это сделала Майка.

— За такое положено, — охотно соглашается старший мастер. Но тут же быстро сворачивает разговор, поскольку мои ребята, кажется, намертво ухватились за идею комсогруппорга — вопросы со всех сторон, предложения, требования, всем хочется знать конкретно, да или нет. А вот насчет конкретности у нашего старшего мастера обычно все «по скользящему графику», как выразилась однажды Майка.

— Ладно, работайте, желаю успеха. Я поговорю с начальством обязательно, — обещает мастер. И, уже уходя, он все-таки не выдерживает и говорит Лобову: — А ты смотри, готовься к завтрашнему собранию. Я приду. Жалеть не стану. Порядок есть порядок.

А вы, Леонид Михайлович, зайдите потом ко мне на минутку.

Захлопнулась дверь, и мы с ребятами остались одни.

— Кино окончено, — сказал я. — Расходитесь по местам. А ты, Лобов, вымоешь после работы пол в мастерской. — И, не дожидаясь ответа, направился к своему столу на возвышении, прихватив финку.

Солнце уже освещало черную доску, на которой я обычно чертил мелом рабочий эскиз, очередное задание моим ученикам. За окном все еще бегали и прыгали с мячом баскетболисты.

Нехотя начали возвращаться к рабочим местам мои ученики. Ребята посматривают на меня с полуулыбками на лице, с готовностью улыбнуться во весь рот, как только я подольше погляжу на кого-нибудь. Еще бы, мы теперь в общем заговоре, так ловко провели старшего мастера. Думается, самое время теперь поговорить с Бородулиным. Нет у меня сейчас против него злобы, нет даже раздражения, я готов услышать правду, какой бы она ни была. Это хорошо, что он даже не заикнулся насчет своего спутника.

Глеб достал инструмент, начал работу. Все как обычно. Вот он в стойке, склонился над тисками, работает, и все-таки я вижу, что он весь напряжен, ждет, когда я его окликну. А вот возьму нарочно и промолчу пока. Пойду к старшему, а Глеб пусть помается.

И я ушел. Ненадолго. Вернулся в том же настроении, и ребята еще, кажется, не забыли происшедшего, но уже не смотрят на меня. Понятно, увлеклись работой. А вот большеглазый мой Саня сделает несколько движений и поднимет голову, и взгляд его расширенных глаз так и тянется ко мне, мучается чем-то. А Глеб работает сосредоточенно, и все мальчишки старательно шваркают напильниками. Неплохие у меня мальчишки, даже Лобов ничего себе парень, как я погляжу. Он нисколько не обижен, что я отобрал у него нож и заставил мыть пол в огромной мастерской. Работает охотно вместе с другими, увлеченно, не обращая внимания ни на что вокруг. Но вот я почувствовал, что и он, и Андреев, и братья Савельевы, да и все чего-то ждут от меня. Я же хорошо вижу. Они-то думают, что поглядывают на меня незаметно, поодиночке, а я-то один перед всеми. Только вот Бородулин весь в себе.