Могучая крепость (ЛП) - Вебер Дэвид Марк

Шарлиен Армак слишком хорошо осознавала горько-ироничные параллели между собой и Айрис Дайкин, и, несмотря на свою собственную жгучую ненависть к Гектору Корисандийскому, она действительно испытывала глубокое, пронизанное болью сочувствие к выжившим детям-сиротам Гектора. И если на лице Сэйфхолда и был один человек, который никогда бы не стал недооценивать, насколько опасной может быть пылающая решимость «простой девушки» отомстить за это убийство, то это была Шарлиен из Чизхольма.

«Что только заставляет меня ещё больше беспокоиться о Ларчросе, Штормовой Крепости и всех их проклятых друзьях и соседях. Если бы только мы могли просто взять и арестовать их всех за то, что, как мы знаем, они делают».

Это, однако, было единственной вещью, которую они совершенно не могли сделать. Кайлеб был прав, когда решил, что не может просто заменить побеждённых князей и дворян людьми, которые неизбежно будут рассматриваться как его фавориты. Нет, он должен был оставить законных дворян, которые поклялись ему в верности, на месте… до тех пор, пока у него не появится неопровержимых доказательств того, что упомянутые князья и дворяне виновны в государственной измене. Но, поскольку они не могли представить доказательства со СНАРКов ни в одном открытом суде, это означало, что всё, что они могли сделать, это внимательно следить за тем, что Мерлин окрестил «Северным Комплотом».

И, если быть честной, она ещё страстнее желала, чтобы они могли открыто выступить против уличных агитаторов. Она предположила, что на самом деле не было никаких причин, по которым они не могли арестовывать простолюдинов «по подозрению», предполагая, что у генерала Чермина был какой-нибудь способ идентифицировать их. Или у Корина Гарвея. Но только как их мог идентифицировать кто-либо за пределами внутреннего круга, не поднимая при этом всевозможных потенциально очень неудобных вопросов? И даже если оставить в стороне это не столь уж незначительное соображение, действительно ли они хотели пойти по этому пути? Она не сомневалась, что может наступить время, когда у них не будет выбора, но, как только что заметил Кайлеб, всегда было заманчиво (и редко мудро) поддаться целесообразности момента. Что касается её, то она предпочла бы оттянуть то время, когда у них не будет выбора, как можно дольше.

Конечно, были и некоторые другие весомые, чисто прагматические аргументы в пользу их нынешнего подхода «руки-прочь». «База данных» агитаторов, которую Сыч создал для Мерлина, продолжала неуклонно расти, и было много преимуществ в том, чтобы позволить этому продолжаться без помех… по крайней мере, до какого-то момента. Они не только знали бы, где найти своих организованных врагов, когда, наконец, наступит момент, но и позволили бы другой стороне беспрепятственно заниматься вербовкой, что также помогло бы собрать наиболее опасную оппозицию в одну группу, что дало бы им единственную цель, которую они могли обезглавить одним ударом.

«И это, — подумала она, анализируя разведывательную «запись» Сыча, — как считает Мерлин, помогает нам оценить, почему кто-то присоединился к сопротивлению. Я раньше не понимала, насколько это может быть ценно, пока он не указал на это. Знание того, что побуждает людей активно противостоять нам, невероятно полезно, когда дело доходит до оценки эффективности нашей политики. Или, во всяком случае, до оценки того, как другие люди воспринимают эту политику. А ещё будет совсем не лишним иметь возможность судить о характере ваших противников. Не все, кто присоединяется к таким людям, как Хейнри и Веймин, попадают в одну корзину с ними. На другой стороне есть хорошие и порядочные люди — люди, которые искренне думают, что то, что они делают, правильно, что Бог хочет, чтобы они так делали. Достаточно трудно помнить об этом, даже имея доказательства прямо перед собой. Без этого, я не думаю, что вообще смогла бы вспомнить всё это, когда наступит время вынесения приговора».

По крайней мере, эти усилия не сжигали у них столько времени, сколько могли бы. Теперь, когда Мерлин отработал и запустил процесс, Сыч планово прикреплял пассивные датчики каждому новому античерисийскому активисту по мере его идентификации. На данный момент ни Мерлин, ни Кайлеб, ни Шарлиен не пытались отслеживать всех, кого добавляли в файлы. Если бы «фильтры», настроенные Мерлином, выполняли свою работу, Сыч мог бы идентифицировать любого важного корисандийского церковника, дворянина или члена Парламента, который встретился с кем-либо из этой базы данных. Затем к эти взятым на карандаш могло бы быть привлечено внимание Мерлина и поставлена отметка для более пристального наблюдения в будущем. Несколько наиболее важных (или, как минимум, более активных) уличных агитаторов также были добавлены в список «особого внимания», и Сыч регулярно уведомлял Мерлина о любом новичке, который пересекался с этими людьми, независимо от ранга этого новичка. По большей части, однако, всё, что они действительно делали, это составляли свой список активных оппонентов и продолжали составлять карту медленно растущей, неуклонно усложняющейся организации, которую эти оппоненты создавали. И, как ни тяжело было наблюдать, как она растёт, когда они не могли пресечь её в зародыше, никто из них не был настолько глуп, чтобы подумать, что они могли бы предотвратить это в той или иной форме, что бы они ни делали.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Но рано или поздно мы всё-таки сможем разрушить их организацию, — подумала Шарлиен. — На самом деле, рано или поздно нам придётся это сделать, и не только в Менчире. «Северный Комплот» тоже будет в нашем маленьком списке. В конце концов, они предоставят нам доказательства, которые мы сможем использовать, как только мы «обнаружим это» более приемлемыми способами. И когда мы это сделаем, они поймут, насколько эффективны могут быть наши палачи».

На самом деле, она скорее с нетерпением ждала этого дня.

— Что ж, — сказала она, — по крайней мере, не похоже, что завтра утром Корисанд сгорит в огне. То, что ты направляешься с первым пастырским визитом сюда и в Корисанд, тоже не повредит, Мейкел. И я полагаю, — её голос стал немного, но определённо, самодовольным, — что, как только станет известно, что мы наконец-то собираемся произвести на свет наследника, это расстроит некоторых людей, которых я могла бы упомянуть, почти так же сильно, как это успокоит всех наших людей.

— О, я уверен, что это так, — согласился Кайлеб тоном глубокого удовлетворения. — Я уверен, что это так.

— И Изумруд тоже, — сказал им обоим Стейнейр. — Заполыхает, я имею в виду.

Никто из них не говорил особенно громко, но голос архиепископа был более низкого тона, чем у Кайлеба или Шарлиен. У них было преимущество толстых каменных стен и тяжёлой двери из цельного дуба, охраняемой двумя имперскими гвардейцами, лично отобранными для этой службы Мерлином Атравесом и Эдвирдом Сихемпером. Никто не мог подойти достаточно близко, чтобы подслушать их.

Стейнейр, со своей стороны, уютно устроился в адмиральской каюте на борту КЕВ «Рассветный Ветер», одного из новейших галеонов Черисийского Флота. По сравнению с помещениями, размещёнными на борту тесных, забитых под завязку боевых кораблей, это было просторное жилище, хорошо подходящее для достоинства и уединения архиепископа, которые часто требовались исходя из обязанностей его должности — не говоря уже о его собственной потребности в медитации и молитве. Конечно, оно всё-таки было на борту одного из вышеупомянутых тесных, переполненных боевых кораблей. Это означало, что переборки были тонкими, двери были какими угодно, но не сплошными дубовыми, а в его частную жизнь в любой момент могли непреднамеренно вторгнуться люди. К счастью, он уже прочно выработал традицию каждый вечер удаляться в свою каюту, чтобы полюбоваться закатом через кормовые окна и поразмышлять. К настоящему времени, его персонал привык защищать его частную жизнь в такие моменты. До тех пор, пока он говорил тихо — а световой люк в крыше каюты было закрыт — было крайне маловероятно, что кто-нибудь услышит его голос за неизбежными звуками идущего парусника. И ещё менее вероятно, чтобы любой, кто услышит, как он разговаривает, смог бы разобрать слова. Логичным предположением было бы просто предположить, что он молился, а любой, кто подумал, что происходит именно это, уберётся из зоны подслушивания так быстро, как только сможет.