Боги среди людей - Кейт Аткинсон

— Дедуль!

Обезглавлена. Голову аккуратно срезало лопастью. До него донесся пронзительный визг девчонки-наземницы, которого не мог заглушить даже чудовищный грохот покалеченного бомбардировщика, распахивающего посадочную полосу. При посадке погиб стрелок, а штурман умер еще в воздухе: его зацепило осколком где-то над Руром. Но тогда это отступило на второй план. Крича и обливаясь слезами, к Хильде бежали девушки-наземницы, но Тедди приказал им отойти, вернуться на свои посты и не высовываться, а сам зашагал вперед, чтобы подобрать голову. Не перепоручать же такое дело другим. У велосипеда все еще крутилось колесо.

Хильды не стало. И голова эта ничем не напоминала о пухленькой, веселой Хильде. На другой вечер он повез Стеллу в соседнюю эскадрилью на танцы; тем все и закончилось.

— Дедуль!

— Каких только ужасов не бывает на войне, Санни. Лучше не вспоминать. Мрачные мысли до добра не доводят.

— Кого-то ищешь? — догадался Санни.

— Ищу.

— А может, тут есть… ну типа… план?

— Может, и есть, — ответил Тедди. — Смотри-ка, я и так нашел.

Он остановился перед могильной плитой, на которой было выбито: «Бомбардир Кит Маршалл, старший сержант Королевских ВВС».

— Здоро́во, Кит.

— Странно: лежит отдельно от своего экипажа, — заметил Санни, который почему-то застеснялся этого разговора с покойником, хотя на кладбище, кроме них с дедом, никого не было.

— Верно. Мы — все остальные — уцелели. Он погиб, когда нас атаковали на обратном пути из Большого Города — так у нас называли Берлин. Иногда — немецкие — перехватчики затесывались в строй бомбардировщиков по пути на аэродром. Подлая уловка. Он был моим другом, самым близким.

— Еще кого-нибудь будем искать? — Санни выждал пару минут, героически сдерживая нетерпение.

— Пожалуй, нет, — ответил Тедди. — Я просто хотел подать Киту знак, что его помнят. — Улыбнувшись внуку, он распорядился: — К дому, Джеймс. Не щади лошадей.

— Чего?

Смеркалось. Санни признался:

— Никогда еще в темноте не ездил.

— Все когда-нибудь бывает в первый раз, — сказал Тедди.

Иногда, правда, первый раз оказывается последним. На обратном пути возникло два-три неприятных момента, но Тедди решил помалкивать, чтобы прибавить Санни уверенности.

Каково же было его удивление, когда внук спросил:

— А чем ты конкретно занимался? Летал на бомбардировщике? Пилотом был?

— Да, — ответил Тедди. — Я был пилотом тяжелого бомбардировщика «галифакс». Бомбардировщики назывались по городам Британии: «манчестер», «стирлинг», «веллингтон», «ланкастер», «галифакс». Вся слава, конечно, досталась «ланкастерам». У них и потолок был выше, и бомбовая нагрузка солиднее, но в конце войны, когда на «галифаксах» установили двигатели «бристоль», они, по сути дела, сравнялись с «ланкастерами». Мы любили свой старый «галик». Но после войны «ланкастеров» всячески чествовали, а нас задвинули в тень. Кстати, «галифакс» давал больше шансов остаться в живых, когда требовалось срочно выбираться. У «ланкастеров» был такой дурацкий центральный лонжерон, что…

Санни резко вильнул в сторону и пересек две полосы. К счастью, дорога была почти пустой. («Упс!») То ли внук что-то объезжал, то ли задремал за рулем, Тедди так и не понял, но опять же решил помалкивать. Из далекого прошлого до него донесся голос Нэнси: «Давай поговорим о чем-нибудь более интересном, чем техника бомбометания». Со вздохом он пробормотал себе под нос:

— Фермопилы.

— Чего?

Когда они наконец добрались до дому, Тедди сказал:

— А ты молодцом, Санни. Из тебя выйдет классный водитель.

Всегда лучше похвалить, чем отругать. Доехали — и ладно. Санни приготовил сэндвичи с беконом (на кулинарном фронте у него наблюдались заметные успехи), и дед с внуком поужинали перед телевизором, налив себе по бокалу пива, чтобы отметить благополучное возвращение. Впервые за несколько десятилетний Тедди потянуло курить, но он не поддался искушению. От усталости он заснул прямо на диване, не допив пива и не досмотрев «Вечеринку у Ноэла».

Когда Виола поступила в университет и уехала, ему, наверное, стоило перебраться за город. Недалеко, хотя бы в Хэмблдон-Хиллз. В небольшой домик (он с нежностью вспомнил «Мышкину Норку»). Но нет, он остался прозябать здесь: внутренний голос подсказывал, что нужно испить эту чашу. Вообще-то, он прикипел к Йорку, прикипел к своему саду. Обзавелся друзьями, вступил в пару клубов. Состоял в археологическом обществе, от которого даже ездил на раскопки. В туристическом клубе, в орнитологической группе. Обычно он предпочитал индивидуальные занятия; когда ты в команде, это накладывает определенные обязательства, но он не уклонялся от обязательств — кто-то же должен брать их на себя, чтобы мир не развалился на части. Работу в провинциальной газете он считал весьма необременительной, но сам удивился, как много у него образовалось свободного времени после ухода из редакции. Пожалуй, даже слишком много.

— А эти куда? — спросила Виола, указывая на шкаф, где стояли «Приключения Августа». — Как по-твоему, их возьмут в букинистический? Они безнадежно устарели. Кстати, на каждой — дарственная надпись с посвящением тебе; я считаю, это снижает их ценность. Впрочем, здесь полный комплект: может, кому-нибудь и сгодятся.

— Мне сгодятся, — сказал Тедди.

— Но ты всегда их терпеть не мог, — указала Виола. — И даже не открывал.

— Неправда, открывал.

— Да на них муха не сидела.

— Меня учили беречь книги, — сказал Тедди.

Тому же учили и Виолу, но она выросла неряхой. На книжных страницах у нее оставались пятна от еды и питья, от кошачьей рвоты и бог знает от чего еще. Она вечно роняла книжки в ванну или забывала под дождем. А в детстве метала их, точно снаряды, когда злилась. Тедди не раз получал в лоб переплетом Энид Блайтон. А «Тайна острова сокровищ» едва не сломала ему нос. Узнай он, что дочка до сих пор швыряется книгами, его бы это не удивило. Тедди считал, что в ней потому столько злости, что она росла без матери. Ну вот, опять тривиальный анализ. («Во мне потому столько злости, что я росла с матерью», — говорила Берти.) Сильви никогда всерьез не рассматривала теории травматических эпизодов детства. Люди таковы, какие они есть, говорила она: упакованы в готовом виде, остается только развернуть. У поколения его матери было поразительное качество: полное отсутствие чувства вины.

Сходив за следующей коробкой, Тедди принялся упаковывать томики «Августа». Много лет не снимал их с полки. Иззи завершила серию в пятьдесят восьмом году. Долгое время книжки распродавались ни шатко ни валко; после войны спрос и вовсе упал. Пик популярности «Августа» пришелся на промежуток между двумя войнами. Августус Эдвард Свифт, годы активной жизни: 1926–1939. Конечно, Иззи, которой не стало в семьдесят четвертом, намного пережила беднягу Августа. Но образ его до сих пор жил в сознании Тедди, время от времени поднимая голову. Не иначе как сейчас этот образ состарился, и его, брыкающегося и вопящего, с прилипшей к губе сигаретой, поволокли в социальное жилье. Брюки засалены, на подбородке щетина?

Тедди съездил навестить Иззи за несколько дней до ее кончины. Тетка была уже не в себе. От нее оставались одни воспоминания, но узнать ее — без яркой помады на жадных губах, без духов, без привычной аффектации — было сложно. Одно время она хотела его усыновить. Интересно, как сложилась бы в этом случае его жизнь — совсем иначе? Или примерно так же?

Авторское право на «Августа» она завещала Тедди. Дохода оно, считай, не приносило. Все остальное имущество, включавшее дом в Холланд-парке, отошло, согласно завещанию, «моей внучке» — неведомой женщине из Германии. «Во искупление» — так и было написано, черным по белому.

После похорон Иззи они вместе с Памелой и ее дочерью Сарой перерыли весь дом. Намучились. В шкатулке с украшениями, на самом дне, обнаружился французский орден «Croix de Guerre».[11] Такое не укладывалось в голове. Двойная тайна — немецкая внучка и французский орден — подвела черту под непостижимой натурой Иззи. Доживи Урсула до этого дня, она бы со своей детективной жилкой докопалась до истины в обеих историях. Но Тедди не проявил никакого энтузиазма (за что теперь себя ругал), а у Памелы вскоре стали проявляться ранние симптомы болезни Альцгеймера. Бедная Памми: она долгие годы влачила серое полусуществование. Вот так и вышло, что двойственность Иззи осталась тайной — сама она была бы этому только рада.

Тедди упаковал студийный фотопортрет работы Сесила Битона, сделанный на заре теткиного успеха.{71} Иззи выглядела на нем как кинозвезда: неестественная, с толстым слоем грима. «Зато гламурная», — сказала Берти. «Да, наверное», — кивнул Тедди. Этот портрет он отдал внучке, когда та впервые пришла к нему в «Фэннинг-Корт». «Но красавицей у нас в семье считалась моя мама», — сказал он. В день прощания тело Сильви покоилось в открытом гробу. Годы будто бы не коснулись ее лица, и Беа — кроме них двоих, на похоронах никого не было — даже сжала ему локоть, как на закрытом просмотре (что было недалеко от истины). С какой стати Беа? Куда подевалась Нэнси? Этого он уже не помнил. Беа, конечно, тоже умерла. Она была близка его сердцу, хотя, вероятно, не подозревала, до какой степени. Господи, одернул себя Тедди, хватит размышлять о покойных. Он упаковал портрет работы Битона вместе с Августами (или все-таки с Августусами?) и заклеил коробку скотчем.