Том 6. Заклинательница змей - Федор Сологуб

— Ты знаешь, у отца на все свои правила, самые самодурские. То ему не жалко на свои прихоти тысячами швырять, а для сына, — да он скорее удавится, чем для меня лишний рубль даст. Поневоле влезаешь в долги, имея отцом такого аспида и жидомора.

Любовь Николаевна отвела глаза от искаженного злобою лица Николая и тихо, но решительно сказала:

— Николай, об отце нельзя так говорить. Неужели ты сам этого не понимаешь?

Николай грубо отвечал:

— Говорю правду. Имею на это достаточно оснований. Иногда, знаешь ли, сказать правду бывает очень пользительно. Знаю, отец не расположен давать мне деньги. Даром, знаю, не даст. Но я ему продам кое-что. Дело, так сказать, коммерческое.

Он смеялся нагло и трусливо и смотрел на мать, стараясь придать лицу многозначительное выражение, но от этих стараний его лицо становилось напряженно-тупым и более обыкновенного глупым. Наступило, по его соображениям, время пустить в ход последний, решительный аргумент, — и он волновался. Последние сдержки привитой воспитанием порядочности еще мешали ему бросить в мать приготовленные тяжелые слова. Он еще надеялся, что если намекнуть ей похитрее, в чем дело, и дать понять, что он не остановится перед разоблачением ее сердечной тайны, то она догадается, испугается, сделает вид, что уступила его просьбам, что вошла в его положение, и даст денег.

33

На лице Любови Николаевны была печаль и мука. Она давно уже поняла, к чему клонит Николай. Ей хотелось уйти, но уйти она почему-то не решалась. Странное ей самой любопытство удержало ее, — посмотреть, как Николай подойдет к своей щекотливой задаче. Она спросила:

— Что ж ты хочешь ему продать?

Николай говорил озорным голосом:

— Что? Это тебя интересует? Так, кое-какие сведения. Нечто крайне любопытное.

Любовь Николаевна пренебрежительно усмехнулась и сказала:

— Этим товаром Гореловы не торгуют. Тебе надо идти с ним в другое место.

— Нет, — запальчиво кричал Николай, — я знаю, куда мне надо идти. Именно к отцу. Эти сведения его заинтересуют. Именно его.

Любовь Николаевна очень внимательно смотрела на сына и молчала. Николай заговорил убеждающим голосом, предчувствуя близкое торжество и потому становясь спокойнее:

— Я, право, не понимаю, мама. Ей-Богу, не понимаю. Ты могла бы по себе судить. Любить — это не фунт изюму, ты сама это понимаешь.

Увидевши, что лицо матери начинает бледнеть, Николай подумал злорадно: «Догадалась! Наконец-то! Ну, теперь я живо ее обломаю».

Опустив глаза, Любовь Николаевна спросила тихо:

— Кого же ты любишь, Николай?

— Сейчас я этого не могу сказать, — отвечал Николай, самодовольно усмехаясь.

И уже он был уверен, что мать начинает сдаваться. Иначе зачем же было бы спрашивать о предмете его любви! А Любовь Николаевна продолжала спрашивать все тем же сдержанным тоном:

— И твоя любовь требует от тебя денег?

Исподтишка бросая на сына короткие, быстрые взгляды, как на опасного и дерзкого противника, она словно вела с ним роковой поединок. Дразнила его своею сдержанностью, своим спокойствием, притворным непониманием. И уже опять начиная злиться и больше всего досадуя на свою внутреннюю, непонятную ему и связывающую его неуверенность, он говорил:

— Ну, требует! Что это значит — требует? Это как один побитый еврейчик говорил: «Товарищи, что это значит, — он побил меня по левой морде?» Впрочем, это из другой оперы. Требует не требует, но без денег нигде нельзя и шагу ступить. И я не понимаю, как ты можешь не сочувствовать мне, мама!

Любовь Николаевна спросила усталым голосом:

— Почему я должна сочувствовать тебе в этой твоей любви?

И едва начала этот вопрос, как вдруг почувствовала, что помогает Николаю, давая ему возможность дерзкого ответа. Но уже утомилась настороженно ждать.

«Пусть говорит что хочет!» — успокоенно подумала она и даже слегка улыбнулась.

34

Николай говорил, нагло улыбаясь:

— Но раз что ты сама переживаешь это… Когда переживаешь такое блаженное состояние, то как же не сочувствовать другим!

Как ни была Любовь Николаевна подготовлена к такому повороту разговора, все же слова Николая и его наглая улыбка ударили ее по нервам, как хлесткие удары бича. С невольным страхом в голосе она сказала:

— Николай, я не понимаю, что ты говоришь.

И в душе ее еще гнездилась робкая надежда, что он смутится, покраснеет, скажет ласковые, нежные слова. Но Николай отвечал злобно и развязно:

— Вот! Я тоже не понимаю! Прогулки с другом сердца у ручейка, где незабудочки, — и такое бессердечие к своему собственному сыну, как ты хочешь, одно с другим не вяжется.

Любовь Николаевна с ужасом смотрела на злое лицо Николая и повторяла:

— Николай, замолчи, замолчи!

Николай говорил с возрастающею злобой:

— И, наконец, твои собственные интересы могли бы тебе подсказать… Я молчать не обязан, наконец! Я все скажу отцу. Если ты не хочешь помочь мне, так и я не стану тебя щадить.

Дрожа от негодования, Любовь Николаевна гневно говорила:

— Николай, ты меня шантажируешь! Какая гнусность! Как низко ты упал!

Она быстро пошла по направлению к узкой дорожке, которая, извиваясь среди кустов шиповника, вела к дому. Николай бежал за нею с перекосившимся от злости лицом и визгливо кричал:

— Я как сын так же имею право возмущаться! Честь моего отца задета! Я не позволю!

Любовь Николаевна остановилась в начале дорожки, у одной из двух тоненьких, молоденьких, чинно пряменьких березок. Сказала:

— Оставь меня! Я не хочу слушать тебя.

— А, что? — злорадно усмехаясь бешено трясущимися губами, говорил Николай. — Видно, правда глаза колет!

— Правда, которою ты торгуешь! — гневно крикнула Любовь Николаевна. — Не смей идти за мною!

Николай дерзко и яростно закричал:

— Ты не можешь мне запретить! Я здесь дома, на земле моего отца! Никто не запретит мне говорить, что я хочу сказать.

Любовь Николаевна огляделась тревожно во все стороны. Никого не было видно ни в саду, ни в окнах дома, ни на террасе, ни на балконах. Было тихо везде, только легкий ветер порою колебал ветки, да, скатившаяся с верхушек деревьев, по лужайке быстро проносилась от Волги к дому легкая, почти сквозная тень маленькой тучки. А Николай наступал на мать и готов был схватить ее за платье, если она вздумает бежать от него. Она растерянно говорила:

— Я буду кричать! Я позову людей!

Но Николай решил, что скандала не ему следует бояться, и отвечал язвительно:

— Вы хотите, чтобы я при свидетелях? Как вам будет угодно! Сделайте ваше одолжение, зовите, кого вам угодно. Вы не заткнете мне рта. Дудки-с.

Опять загораясь гневом, Любовь Николаевна кричала:

— Ты — подлый, подлый! Шантажировать свою мать! Подлый! Люди, люди, дайте мне уйти от этого человека!

35

Любовь Николаевна быстро побежала по узкой дорожке. Николай устремился было за нею, но вдруг наткнулся на Думку. Как раз в это время Думка вышла в сад. Услышавши крики, она побежала, увидела, что Николай гонится за матерью, сообразила, что происходит какая-то необычайная сцена, вроде читанных ею в романах, и решилась задержать Николая. Она подумала, что в его руке может быть нож, и сердце ее шибко забилось от героической готовности пожертвовать собою, от восторга, толкающего на подвиги, и от жуткого страха. Неожиданно для Николая выбежала она из-за кустов, стремительно бросилась между ним и матерью и с разбегу так толкнула его плечом и грудью, что он отскочил на несколько шагов назад, опять к цветнику. Едва удержался на ногах и злобно закричал:

— А, черт! Что ты тут под ноги суешься! Пошла прочь!

Испуганно, задыхаясь от волнения и от стремительного вдруг задержанного бега, Думка спрашивала:

— Николай Иванович, что же это? Вы гонитесь за вашей маменькою, Любовь Николаевна кричит, чтобы дали им от вас уйти. Так нельзя, Николай Иванович!

Ее продолговатое лицо красивой ярославки раскраснелось, и в душе ликовала жуткая ей самой гордость, что вот она за кого-то могла заступиться.

Николай грубо кричал:

— Не задерживай! Дурища, ослица, не твое дело!

И толкнул Думку кулаком по плечу, чтобы пройти; Думка тонко и негромко вскрикнула от ушиба, но не растерялась, — быстро, упруго изогнулась, забежала вперед Николая, схватилась обеими руками за березки по краям дорожки и загородила проход.

— Пусти! — неистовым голосом кричал Николай, напирая сильным, костлявым плечом на ее тоненькое девичье плечо. — Сейчас же отойди!

Думка держалась цепко за березку, изо всей силы упиралась ногами в мелкий песок тропинки и кричала:

— Не пущу! Ни за что не пущу! Что это, в самом деле, какой скандал вы устраиваете!

Николай визжал высоким фальцетом:

— Да как ты смеешь! Ах ты, дрянь ты этакая!