Ночь богов, кн. 2: Тропы незримых - Елизавета Дворецкая

В четверг, легкий день для дороги, целый обоз ладей тронулся на веслах вверх по Угре. Хазарские всадники сопровождали их берегом. Дорога по Угре и по Рессе была хорошо известна и освоена, и трудностей от предстоящего пути никто не ждал. С давних времен здесь жила голядь, и через каждые пять верст или около того попадались их городки – укрепления на мысах и холмах, огражденные рвами и валами с частоколом поверху. Те пять или больше городков, что умещались на пути дневного перехода, образовывали маленькое племя. Многие из них были заброшены хозяевами давным-давно, иные даже – несколько веков назад, а на многих в последние десятилетия появились поселения пришлых славян, кривичей или даже вятичей. Укрепления за ненадобностью почти не подновлялись и обветшали, вокруг городков бродили стада.

Ехали шесть дней. Лютомер уже многократно проделывал это путь, сопровождая отца в полюдье, и даже Лютава не раз ездила с ними, поэтому новыми эти земли были только для хазар. На каждом ночлеге те подробно расспрашивали местных, какая дичь тут имеется, сколько бьют бобров, куниц, лис и соболей. Местные отвечали уклончиво: побаивались, что князь Вершина задумал увеличить подати.

Ресса – не слишком большая река, и на ее протяжении уместилось три волости. Сердцем каждой служил один из старых голядских городков – Можеск на речке Можайке, Коринск на речке Коринке, а последний, Чурославль, располагался уже в истоках Рессы, неподалеку от знаменитого волока.[10] Он тоже стоял на месте старого голядского городища, но исконные жители давно сгинули. Какое-то время поселение оставалось заброшенным, укрепления ветшали, и даже его прежнее название забылось. Новую жизнь городок получил, когда угренские князья добрались сюда и постарались укрепиться на волоке. Князь Ратислав Космат, дед Вершины, послал сюда своего второго сына, Чурослава. Чурослав, в то время бывший варгой, привел своих бойников, и здесь они осели, взяли жен, в основном из местной голяди. Их потомки и составляли население Чурославля и его волости.

Чурославль был гораздо просторнее Ратиславля – ведь когда-то без малого сорок бойников разом поставили тут жилье, в которое вскоре привели молодых жен. И братчина, и беседа здесь строились с расчетом на сорок человек, и отапливалась каждая из них цепочкой очагов, устроенных в земляном полу. В середине городка высилось маленькое родовое святилище – камень-жертвенник, столб-идол, на котором в надлежащем соотношении были изображены все основные божества, и яма – жертвенник Велесу и Марене, богам Нижнего мира.

Правил сейчас Чурославлем боярин Благота, младший сын Чурослава Старого. В свою очередь, у него тоже имелись взрослые сыновья, за одного из которых и вышла замуж Далянкина сестра Милема. Несмотря на свои размеры, потомкам прежних бойников старый городок стал тесен, и даже сыновья их уже отселялись, выбирая свободные участки леса под будущие пашни. За два поколения чурославльцы расселились по округе, где, присоседившись к вымирающей голяди, основавши собственные веси. Короче, население десятка окрестных сел состояло в родстве с чурославльцами и почитало воеводу Благоту как своего общего старейшину. Сами себя они называли чурославичами и считались особым малым племенем. В племени этом большим уважением пользовались песни и предания о подвигах дедов – Чурославлевых бойниках. Рассказать и правда находилось о чем – в первые годы те немало повоевали, ходили походами и на дешнян, и на вятичей, и на сожан. Все воинские искусства тут были в чести, а местную Варгу возглавлял Чурославов внук Хортослав. С угрянами чурославичи дружили, еще помня о своем с ними родстве.

Приезду Лютомера и Ратислава Благота обрадовался.

– Ну, наконец-то! – приговаривал он. – А то весной собирались к дешнянам ехать, а как до дела – так нет никого! Ну, как к вятичам съездили? Вижу, сестра с тобой, стало быть, не нашлось ей у вятичей жениха? – Боярин усмехнулся.

В Чурославле предполагалось задержаться. Хазарам не терпелось продолжать путь, да и Ратислав не хотел мешкать, но уехать от родинных трапез было никак невозможно – ведь новорожденный внук Благоты и Ратиславу с Лютомером приходился родней.

Лютомер привел с собой двоих десятников – Дедилу и Хортомила с их людьми. Понимая, что при наплыве гостей места на всех не хватит, они сразу разбили стан на опушке леса – судя по всему, тут пахали неоднократно и земля настолько истощилась, что стала непригодна даже для пастбища. Пользуясь теплом, позволявшим обходиться без печей, бойники устроили себе шалаши и развлекались охотой, добывая пропитание себе и преподнося дичь в подарок боярину Благоте – тот был очень рад, потому что ему приходилось кормить много гостей.

Лютава в охоте не участвовала, проводя время с Далянкой и ее сестрой Милемой. Милему она тоже знала с детства: та выросла возле Ратиславля и теперь хотела знать, у кого как обстоят дела в родных местах, кто женился, кто родился и так далее.

Уже через пару дней после их приезда были назначены родинные трапезы. Гостей собралось много: теперь, осенью, у людей появилось и время ездить по гостям, и достаток для пиров и праздников. Впереди была пора сватовства и свадеб, поэтому каждый род пользовался возможностью и людей посмотреть, и себя показать. На родинные трапезы по обычаю съезжаются в основном женщины, но на следующий день Благота назначил торг, поэтому и мужья приглашенных тоже сочли нужным приехать. А родни у Благоты имелось много по всей волости – недаром же его род жил тут уже третье поколение, а значит, успел так или иначе, напрямую или через кого-нибудь, породниться со всеми заметными семьями.

Сын Милемы был пока единственным внуком боярина, поэтому первое появление ребенка перед народом – до трех месяцев новорожденного никому не показывают, опасаясь сглаза, – стало важным событием для всей округи. Столы накрыли и в беседе, и в братчине, и то всем сразу не хватало места, и многие мужчины толпились на дворе, благо месяц вересень радовал теплом. Держа в руках рога и чаши с медовухой, они толковали о своих мужских делах, предоставив помещения женщинам, которые там праздновали самый женский праздник. Беседа была плотно забита, везде покачивались величаво «коровьи рога» женских головных уборов, многие с красными кисточками на концах, блестели височные кольца – где два, где пять, а где и семь на одной голове. От нарядных красных – цвета жизни – одежд беседа казалась охваченной огнем, при свете лучин блестели хрустальные, сердоликовые, стеклянные бусы.

Среди гостей наблюдалось полное смешение славянских и голядских слов, нарядов и обычаев. В одних родах еще хранили обычаи голядской старины – девушки красовались в старинных венчиках под названием «вайнаги» – их делали из бронзовых спиралек, нанизанных на лыковые жгуты и уложенных вокруг головы в виде венка в несколько рядов. Вместо стеклянных и каменных бус, любимых славянками, женщины-голядки носили бронзовые гривны с разнообразными узорами, ожерелья из «змеиных головок»[11] и множество перстней – по шесть-семь у каждой. Вместо поневы голядки носили юбки, подпоясанные плетеными поясами – но так же, как у славянок, по цветам юбки и по узорам пояса можно было легко определить, из какого рода женщина и какое положение занимает. Но и славянки радовали глаз пестротой и разнообразием нарядов – здесь присутствовали кривичанки в тяжелых поневах из толстой шерсти с вытканными узорами, с оборами из разноцветной шерстяной тесьмы, в киках с рогами. Попадались и вятичанки в синих клетчатых поневах, а иные женщины, из смешанных родов, носили разом и «змеиные головки» и височные кольца. Говорили все по-славянски – этот язык знала уже вся голядь, проживающая вдоль рек. Равно как и многие из славян, имея родню среди голяди, понимали голядскую речь. Кланяясь вновь приезжающим, на услышанное «Свейка!» они отвечали:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});