Страсти по опере - Любовь Юрьевна Казарновская

абсолютно «парящим». Как пух, который никогда не опускается на землю. Даже когда Манон очень страдает, говорил мне Валле, она всё время над землёй…

Изабелла Кольбран

Без лёгкости, эластичности звуковедения, без чёткой, прозрачной, предельно ясной артикуляции, без этого «пухового» тона во французской музыке делать нечего. Весь колорит музыки теряется, какие бы кульбиты и фортели ты ни выделывал на сцене. Бесполезно!

Правда, итальянцы над этой лёгкостью нередко подтрунивают, принимая, сознательно или нет, её за легкомыслие.

Tutto fanno, nulla sanno,

Tutto sanno, nulla fanno:

Gira volta son Francesi,

Piu gli pesi, men ti danno[33] —

писал великий итальянский поэт Витторио Альфьери.

В итальянском vocali puri — всё намного проще. Если во французской музыке появляется столь несвойственная ей «жирность», она не слушается и вступает в резкое противоречие с интонационным рядом.

Помню, однажды одна моя ученица пела арию Леоноры из «Фаворитки» Доницетти — по-французски, так, как она была написана. Концертмейстер остановил её: «Стой, ты ошиблась». А она не ошибалась, просто во французском варианте не там расставлены паузы, по-иному завершаются фразы, другие каденции — очень большая разница! И я сказала ей: «Ты поёшь эту арию из „Фаворитки“ по-итальянски. Другой голосовой посыл, другая природа звукообразования — это надо очень хорошо понимать!» Хотя мелодика похожа, но суть — иная.

В Италии другая энергетика, всё утрированно-яркое, звонкое. режущее металлом голоса и эмоций!

Поэтому тем, кто специализируется на итальянской музыке — например, Ренате Тебальди — трудно дружить с французской. В мире очень мало певиц — мы как-то говорили об этом с Ренатой Скотто, — которым в равной мере давался бы и французский, и итальянский репертуар. Это блестяще удавалось, например, Анне Моффо. Или обладавшей замечательной вокальной школой польской певице Терезе Жилис-Гара. Или несравненной американке Ширли Веретт, которую называли «чёрной Каллас» — как она пела Кармен!

Витторио Альфьери

И ещё я вспоминаю одну певицу — румынку Вирджинию Дзеани, жену знаменитого итальянского баса Николы Росси-Лемени, от которой, я имею в виду вокальную школу, линия напрямую ведёт к прославившемуся едва ли не на весь мир семейству Гарсиа. Их школа проникла и в Восточную Европу — в Польшу, в Чехословакию и, разумеется, в Россию — особенно в Санкт-Петербургскую и Московскую консерватории.

Дзеани — она ещё здравствует, ей хорошо за девяносто — ученица русской певицы, звезды Мариинского театра, Театра Музыкальной драмы и парижских «Русских сезонов» Лидии Липковской. Та училась у знаменитой Натальи Ирецкой, у которой брала уроки вокала, в числе прочих, и последняя русская императрица. А Ирецкая, в свою очередь, была ученицей многолетнего профессора Санкт-Петербургской консерватории шведки Генриетты Ниссен-Саломан, педагогом которой был сам Мануэль Гарсиа-младший. Такое вот вокально-генеалогическое древо… О Гарсиа я подробно расскажу в следующей новелле.

А румынка Дзеани — удивительно разносторонняя певица, одна из немногих западных примадонн, умевших петь русскую музыку. Слушая её, просто невозможно было определить, что она иностранка! Она — одна из лучших Виолетт ХХ века, великолепная Манон, она и Рахманинова пела, как бы сейчас сказали, аутентично, без малейшего акцента! В начале 1970-х она приезжала с гастролями в Тбилиси, и не очень склонный к похвалам Важа Николаевич Чачава рассказал мне о них очень кратко: «Да мы все просто обалдели!» Школа, которая есть у этих певиц — Верретт, у Дзеани, Жилис-Гара, основана на невероятной эластике дыхания, высокой голосовой позиции и блистательной артикуляции.

По-французски, но — по-русски

А у большинства наших знаменитых и очень знаменитых примадонн французская музыка, выразимся так, была не самой яркой стороной их дарования. Они всё-таки все родились в СССР, а советская действительность, особенно в тридцатые-сороковые годы не очень, мягко скажем, способствовали освоению мирового и, в частности, европейского культурного наследия, равно как и настоящему изучению иностранных языков. Зачем? Всё равно со времён Александра III — кстати, он оперу, за исключением «Мефистофеля» Бойто, просто терпеть не мог — все иностранные оперы шли сначала в России, а потом и в СССР только на русском языке.

Анна Моффо

Я помню, как во время одной из записей с Ириной Константиновной Архиповой Роберт спросил её: «Ирина Константиновна, почему бы вам с Любой не сделать запись баркаролы из „Сказок Гофмана“ — „Belle nuit, oh, nuit d’amour“». Она сказала: «По-русски — я бы с удовольствием, но по-французски… Не умею я на нём петь! И знаю, что не смогу это сделать так, как надо. Чего позориться?» Очень честно сказала.

Вирджиния Дзеани

Мне кажется, что если бы она по-настоящему захотела и как должно поработала — она смогла бы. У неё были эластичный голос, точный тон, умная хорошая голова. Но она упорно старалась петь либо по-русски, либо по-итальянски, говоря: «Это два языка, в которых я чувствую себя как рыба в воде».

Она говорит: «Я не лезу в немецкую музыку». Я спросила тогда: «Почему вы не пели Листа по-немецки? Ведь канцону вы пели сколько лет — и как пели! Почему вы не пели по-немецки?» А она: «Боялась с языком облажаться, да и просили по-русски петь…».

Хотя Надежда Матвеевна, которая говорила на французском как на родном, всегда говорила: «Ирочка, ну давайте позанимаемся. Я вам позову и немецкого педагога, он с вами всё пройдет как надо!».

А она упорно открещивалась. Видимо, она вспоминала, как Марио дель Монако её пригласил за границу петь Кармен. Она выучила партию по-французски, но потом рассказывала, что всё равно не очень удобно было…

Лидия Яковлевна Липковская

И вместе с тем… В первой книге я уже рассказывала, как занималась одновременно и с Надеждой Матвеевной, и с Еленой Ивановной Шумиловой. И никакой, столь обычной для наших дней «педагогической ревности» не было. Елена Ивановна однажды сказала мне: «А знаешь что? У меня никаких нет противоречий с Малышевой. Ходи и занимайся с ней. Мы дополняем друг друга — вокально и исполнительски. Они давали мне множество полезной информации». Ничего удивительного — один эталон, один и тот же метод звукообразования.

Сама Елена Ивановна, которую хорошо помнила моя мама, начинала с Марфы и Микаэлы. Потом — Татьяна, Маргарита… С Анатолием Ивановичем Орфёновым, с Зарой Александровной Долухановой они записали в фонд радио очень много редкой музыки.