Тени Киновари - Линн Абби

Бледные сине-зеленые, размером с птичьи яйца глаза медленно мигнули. — Да, испугалась, но не знаю, почему. Это был не самый плохой сон.

— Ты видишь другие сны, которые пугают тебя еще больше?

— Чем хуже воспоминания, тем хуже сны, но они все равно только сны. Отец сказал, что сны не могут меня убить, и что я не должна их бояться. Но иногда воспоминания становятся еще хуже, когда они тебе снятся. Это именно то, что случилось сегодня ночью, но не это испугало меня.

— И что же испугало тебя? — спросила Акашия, невольно говоря таким голосом, как если бы она разговаривала с ребенком.

Матра уставилась на нее бесхитростным, но совершенно непроницаемым взором.

— Почти в самом конце, когда я уже почти проснулась, я вспомнила воспоминания, которые принадлежат не мне. Они испугали меня.

Кровь Акашии заледенела. Она подумала о своем рисунке и о том, что она, возможно, не так искуссна в Невидимом Пути, как она считала, во всяком случае по отношению к сознанию девочки-женщины, которая сделана, а не родилась. — Что за воспоминания? — спросила она, ей опять стало интересно. — Ты знаешь, чьи воспоминания это были?

Матра долго смотрела на землю, точно также, как раньше она долго смотрела на узор. Возможно просто искала подходящие слова.

— Отца убили в пещере под Уриком, но Отец не умер, пока я не нашла его и он не отдал мне свои воспоминания о лице убийцы — лице Какзима — так что теперь я могу узнать его. Отец был самый умный человек на свете, и он правильно сделал, когда сохранил свои воспоминания, но теперь я помню не только Какзима, но и помню как его убивали. Во снах все воспоминания перепутываются. Я хочу спасти Отца, Мику и остальных, но никогда не могу. Это только сон, но он делает меня печальной и испуганной.

— А твой сон в начале этой ночи — он как тот?

Голова Матры качнулась, но взгляд так и остался на песчаном полу. — Я вспомнила то, что происходило не со мной, а с кем-то другим, вроде Отца. С кем-то, кого убивали и держали его память, ожидая, пока он умрет. Не думаю, что захочу пойти опять спать, пока я здесь.

Акашия была благодарна, что Матра не глядит на нее. — Нет никаких причин не спать, поверь мне. — Теперь нет. Акашия поклялась самой себе, что никогда больше не попытется проникнуть в сознание Матры.

— Никого не убивали в Квирайте, — продолжла она, — и уже достаточно долго. И никто не умирает здесь, сейчас.

— Ты, — сказала Матра, подняла голову и уставилась прямо в глаза Акашии. — Твой голос я слышала во сне. Я узнала его. Ты сказала мне вспомнить, что было до Урика. Ты сказала мне почувствовать стыд и страх, поскольку сама чувствовала стыд и страх. Я чувствовала то, что ты чувствовала, а потом я вспомнила то, что ты вспомнила.

— Нет, — прошептала Акашия. На какое-то мгновение, на один удар сердца ненависть, которую она пыталась пробудить в Матре, проснулась в ней самой. Она думала, что символы защитят ее. Определенно, у нее нет воспоминаний Матры, но пока она самой короткой дорогой стремилась к справедливости, ее собственные убежали. — Нет, этого не может быть.

— Я узнала тебя. Я узнала моего лорда Экриссара. Теперь я помню его так, как ты помнишь его — ты же это хотела? Создатели дали мне защиту. Мне не было так больно, как тебе. Теперь я помню твою боль, но то, что создатели дали мне, не защитит тебя, как не защитило Отца и Мику. Я думаю, Отец сказал бы мне, что я совершила плохую сделку. Он говорил мне учиться на своих ошибках, но я не знаю, что я должна выучить из этой плохой сделки. Августейшая эмерита сказала мне, что мой лорд Экриссар мертв. Я верю ей. Если ты тоже поверишь ей, тогда он не сможет причинить тебе боль, и не имеет значение, что то, что создатели дали мне, не может защитить тебя. Или это была честная сделка? Ты веришь в то, что августейшая эмерита сказала мне?

Матра была дочью самых темных ночей Урика, самых мрачных его теней, но все-таки она была ребенком, с холодным чувством хорошего и плохого, как и у всякого ребенка. Акашия кивнула. — Да, — быстро сказала она, глотая виноватый всхлип. — Да, я верю, что он мертв. Это честная сделка.

— Хорошо. Я рада. Отца нет, и теперь мне некого спросить и я не могу быть уверена, что я сделала правильную вещь. Твои воспоминания теперь могут спокойно спать, и я могу уйти отсюда с уродливым человеком и не глядеть назад. Какзим убил Отца. Уродливый человек и я будем искать Какзима, найдем его и убъем. За Отца. Тогда и все мои воспоминания спокойно уснут.

Акашия встала и повернулась лицом в угол, чтобы не глядеть в глаза Матры. Мир белокожей женщины был жестоко прост, невообразимо прост. Воспоминания Матры возможно и будут спокойно спать, но и собственные воспоминания Акашии станут поспокойнее, если она сможет по настоящему поверить в простую справедливость Матры.

— Павек, — сказала она через какое-то время, все еще глядя в угол, все еще думая о справедливости. — Ты должна называть его Павек, если ты хочешь вернуться с ним назад в Урик. Он совсем не уродливый человек, не называй его так. Он будет говорить тебе, когда ты будешь делать правильную вещь. Тебе надо слушаться его.

— А тебе?

На этот вопрос Акашия не нашла в себе сил ответить вслух.

— Отец говорил, что самые лучшие уроки — самые тяжелые уроки, — сказала Матра после долгого молчания, потом — к облегчению Акашии — повернулась и тихо вышла из хижины.

Беспокоиться за нее не надо: Матра сама сумеет о себе побеспокоиться, где бы она не оказалась.

Вернувшись в кровать, но не для сна, Акашия потушила лампу. Она сидела в темноте, думая о то, что сделала, о том, что сказала ей Телами, и об этой экстраординарной девочке-женщине, которую Король-Лев послал из Урика. Матра была чем-то вроде Тирского шторма, она изменяла все, чего касалась, прежде чем исчезнуть. Акашии досталось немало, пока солнце не село. Ей было не жалко, что белокожая женщина уезжала, но он уже не сожалела о том, что та вообще появилась в Квирайте. И теперь было, хоть пока и небольшое, расстояние между ей самой сегодня и ей самой вчера, с Элабоном Экриссаром.

Тем не менее Акашия обнаружила, что пока ей тяжело думать о Руари или Павеке. Руари был с ней в те прошлые горячие, яркие и беззаботные дни, которые никогда не вернутся обратно. Павек был будущим, с которым она была еще не готова увидеться лицом к лицу. Она не хотела, чтобы хоть кто-нибудь их них уехал вместе с Матрой, но она должна была смириться с этим, по крайней мере внутренне, наедине с собой, и это смирение дало ей силу сказать им до свидание перед восходом, два дня спустя.

Она была горда собой, что не расплакалась и не молила их вернуться, только обняла на прощание, что она не делала уже давно, и даже получила от Павека что-то такое, что можно было бы назвать поцелуем в лоб, прежде чем он уехал. Стоя на краю соляной пустыни, Акашия смотрела и слушала, пока колокольчики не смолкли и канки Короля-Льва не стали только точками на фоне восходящего солнца. Потом она отвернулась и, обойдя деревню, отправилась в свою собственную рощу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});