Капитан Панталеон и Рота Добрых услуг - Марио Льоса

Короткие арпеджио, шум моторов нарастает, стихает, остается фоном.

— Добрый день, уважаемая сеньора. Вы сеньора Пантоха, не так ли? Счастлив приветствовать вас.

— Да, это я. А вы кто? Что это у вас в руке? Гладис, доченька, тихо, не терзай мне душу. Алисия, дай-ка соску, может, она замолчит.

— Синчи из Амазонского радио к вашим услугам, уважаемая сеньора. Позвольте похитить несколько секунд вашего драгоценного времени для интервью, всего два слова.

— Интервью? У меня? О чем?

— О вашем супруге, сеньора. Знаменитейшем и популярнейшем Панталеоне Пантохе.

— Вот у него и берите интервью, сеньор, я этого типа знать не желаю и не хочу больше слышать ни про его популярность, от которой меня смех разбирает, ни про этот мерзкий город, надеюсь, я его больше не увижу, даже на картинке. Прошу прощенья, отойдите, сеньор, вы так на ребенка наступите.

— Я разделяю ваше горе, сеньора, все слушатели разделяют его, и, знайте, наши симпатии — на вашей стороне. Мы понимаем, что страдания вынудили вас так отозваться о жемчужине Амазонии, которая ни в чем перед вами не виновата. Наоборот, это ваш супруг причинил зло нашему краю.

— Прости меня, Алисия, дорогая, я знаю, ты из Лорето, но клянусь, я так настрадалась в этом городе, что теперь ненавижу его всей душой и никогда больше сюда не вернусь, так что тебе придется приезжать ко мне в Чиклайо. Надо же, опять я плачу, Алисия, на глазах у всех, стыд какой.

— Не плачь, Почита, дорогая моя, крепись. Ах я, дура, даже платка не захватила. Дай мне малышку, я подержу ее.

— Позвольте предложить вам свой платок, уважаемая сеньора. Возьмите, пожалуйста, умоляю вас. И не стыдитесь слез, слезы для дамы все равно что роса для цветов, сеньора Пантоха.

— Что вам еще надо? Послушай, Алисия, что это за тип к нам привязался? Я же сказала, никаких интервью о своем муже давать не стану. Не долго ему осталось быть моим мужем, клянусь тебе, Алисия, как приеду в Лиму, сразу же пойду к адвокату, потребую развода. Пусть попробуют не отдать мне Гладис после всех мерзостей, которые тут творил этот несчастный.

— Именно это заявление мы и надеялись услышать от вас, сеньора Пантоха, хотя бы и такое короткое. Ибо, как мы видим, вы не остались в неведении относительно того необычайного дела, которое…

— Уходите, уходите, не то я позову полицию. Я сыта по горло и предупреждаю, что не в настроении терпеть грубости.

— Лучше его не оскорблять, Почита, а то станет нападать на тебя в своих передачах, что скажут люди, еще больше разговоры пойдут. Пожалуйста, сеньор, поймите ее, она убита горем, бежит из Икитоса, и у нее нет сил рассказывать по радио о своих хождениях по мукам, Вы должны ее понять.

— Конечно, мы все понимаем, достойная сеньорита. Мы наслышаны о том, что сеньора Пантоха собралась уезжать и причиной тому — малопочтенная деятельность ее мужа, которую он развил в нашем городе и которая вызвала дружное порицание со стороны нашей общественности, мы…

— Ах, какой стыд, Алисия, все были в курсе, все знали, одна я, дура несчастная, не догадывалась, ненавижу этого бандита, как же он мог так со мной поступить. В жизни слова с ним больше не скажу, клянусь тебе, и не дам ему видеться с малышкой, не то он и Гладис замарает.

— Успокойся, Поча, уже зовут на посадку, самолет отправляется. Как грустно, что ты уезжаешь, Почита. Но ты правильно поступаешь, детка, этот человек так отвратительно вел себя, он тебя не стоит. Гладис, крошка, солнышко мое, поцелуй тетю Алисию, ну, поцелуй скорее.

— Я тебе напишу, как приеду, Алисия. Огромное тебе спасибо за все, не знаю, что бы я без тебя делала, в эти ужасные недели только ты мне облегчала сердце. Как мы договорились — часа два-три ни слова ни Панте, ни сеньоре Леонор, а то еще сообщат по радио и вернут самолет. Чао, Алисия, чао, дорогая.

— Счастливого пути, сеньора Пантоха. Наши слушатели шлют вам наилучшие пожелания, мы вас прекрасно понимаем, это трагедия не только ваша, в определенном смысле это и наша трагедия, это трагедия и нашего любимого города.

Короткие арпеджио. Торговая реклама, магнитофонная запись:

30 секунд. Короткие арпеджио.

На часах нашей студии 18.30, мы заканчиваем передачу этим потрясающим радиодокументом, в котором рассказали, как во время своей черной одиссеи сеньор Пантоха не колеблясь разрушил собственную семью, принеся ей горе, как он продолжает свое грязное дело на нашей земле, чье единственное преступление состояло в том, что она гостеприимно приняла его. До свиданья, дорогие друзья, вы слушали программу

Первые такты вальса «Контаманина» звучат громче, стихают и остаются фоном.

«ГОВОРИТ СИНЧИ»!

Первые такты вальса «Контаманина» звучат громче, стихают и остаются фоном.

Полчаса комментариев, критических высказываний, анекдотов, информации во имя правды и справедливости. Голос, несущий в эфир народные чаяния всей Амазонии. Живая и поистине гуманная программа составлена и ведется известным журналистом Германом Лаудано Росалесом, СИНЧИ, ежедневно, кроме воскресений, с 6 до 6.30 вечера по Амазонскому радио, первый канал Восточноперуанского вещания.

Начальные такты вальса «Контаманина» звучат громче, стихают, обрываются.

В ночь с 13 на 14 февраля 1958 года

Звучит гонг, эхо дрожит в воздухе, и Панталеон Пантоха думает: «Она ушла, она тебя бросила и увела с собой дочь». Он стоит на командном пункте, опершись на перила, застывший и мрачный. Он старается забыть Почиту и Гладис, силится не заплакать. Его охватывает ужас. Снова звучит гонг, и он думает: «Опять этот проклятый парад двойников, опять». Он потеет, дрожит, и сердце его тоскует по тому далекому времени, когда он мог прибежать и уткнуться лицом в юбку сеньоры Леонор. Он думает: «Тебя бросили, ты не увидишь, как будет расти твоя дочь, они никогда не вернутся». Но, скрепя ушедшее в пятки сердце, все же сосредоточивается на том, что происходит перед ним.

На первый взгляд тревожиться нечего. Двор интендантского центра вполне может служить ареной или стадионом, он только увеличился в размерах, а в остальном такой же, как был: вот они, высокие перегородки, украшенные плакатами и лозунгами, пословицами и инструкциями, вот они, балки, выкрашенные в символические цвета — красный и зеленый, гамаки и шкафчики сотрудниц, белая ширма медпункта и обе деревянные двери с опущенными засовами. Никого нет. Но вид знакомого и обезлюдевшего пейзажа не успокаивает Панталеона Пантоху. Его опасения растут, а в уши вползает настырное жужжание. Выпрямившись, он застывает в ожидании и страхе и твердит: «Бедная Почита, бедная крошка Гладис, бедный Пантосик». Тягучий и вязкий звук гонга заставляет его подскочить: пора начинать. Он призывает на помощь всю свою волю, весь свой юмор, а еще, потихоньку, святую Розу Лимскую и младенца-мученика из Моронакочи, чтобы не броситься вниз по лестнице и не вылететь опрометью из интен-дантского центра, как душа, которую уносит дьявол.

Но вот мягко открывается калитка, ведущая к причалу, и Панталеон Пантоха различает неясные фигуры, застывшие в ожидании приказа вступить в интендантский центр. «Двойники, двойники», — думает он, и волосы у него встают дыбом, а по телу от ног к голове бегут мурашки: по ступням, по щиколоткам, по коленям. Но парад уже начался, и, кажется, ужас его был напрасным. Их всего пятеро, солдат, они гуськом движутся от калитки к командному пункту, и у каждого в руке — цепь, на которой скачет, подпрыгивает, вертится — что? Сгорая от любопытства — ладони намокают, зубы стучат, — Панталеон Пантоха вытягивает голову, напрягает зрение, жадно всматривается: да это же собачки. Вздох облегчения вырывается из груди: сердце встало на место. Нечего больше бояться, опасения не подтвердились, это вовсе не двойники, просто различные представители лучшего друга человека. Нижние чины подошли ближе, но они все еще довольно далеко от командного пункта. Теперь Панталеон Пантоха лучше различает их: между солдатами просветы в несколько метров, а собачонки, все пять, как на подбор, прибраны, будто на выставку. Сразу видно, их помыли, подстригли, расчесали и надушили. У каждой на шее, кроме ошейника, красно-зеленые ленты, кокетливо завязанные бантом. Нижние чины шагают, серьезные, глядя прямо перед собой, не спеша и не отставая, и на некотором расстоянии от каждого — послушно идет собака. Все они разного цвета, вида и размера: такса, датский дог, сторожевая, чиуауа [6], овчарка. Панталеон Пантоха думает: «Я потерял жену и дочь, но по крайней мере то, что сейчас случится, будет не так страшно, как раньше». Он смотрит, как подходят нижние чины, и чувствует себя униженным, грязным, отвратительным, и ему кажется, будто все его тело разъедает чесотка.

Когда снова звучит гонг — на этот раз кисло, ползуче, — Панталеон Пантоха мучительно вздрагивает и беспокойно вертится на месте. Он думает: пригрей воронье, и тебе выклюют глаза. Он напрягается и смотрит: глаза его вылезают из орбит, а сердце колотится так отчаянно, что, того гляди, лопнет, как пластиковый пакетик. Он впивается в перила, до боли в пальцах сжимает деревянные поручни. Нижние чины уже совсем близко, и он может различить их лица, если посмотрит. Но глаз хватает только то, что спотыкается, крутится, вертится на другом конце поводка, там, где раньше были собаки, а теперь — что-то большое, одушевленное и страшное, — противно смотреть и в то же время нет сил отвести взгляд. Ему хочется рассмотреть их хорошенько, чтобы запали в память, прежде чем исчезнут их грубые черты, но он никак не может уловить, чем они отличаются друг от друга: взгляд скользит по ним и охватывает всех разом. Они огромны — не то люди, не то обезьяны, — хвосты бьют по воздуху, множество глаз, сосцы метут по земле, рога пепельного цвета, чешуя топорщится, а кривые когти скрежещут, как железная лохань по плите, волосатые хоботы, слюнявые клыки облеплены мухами. У них заячьи губы, кровавые струпья, под носами повисли сопли, ноги в заскорузлых мозолях, в подагрических шишках, ногти изъедены, а в волосах гигантские вши раскачиваются и скачут, как обезьяны в лесу. Панталеон Пантоха решает зажмуриться и бежать. Ужас с корнем выдергивает зубы, и они сыплются ему на колени, как кукурузные зерна; за руки и за ноги он привязан к перилам и не может сойти с места, пока они не пройдут перед командным пунктом. Он умоляет, чтобы кто-нибудь выстрелил, чтобы ему размозжили череп, раз и навсегда покончили с этой пыткой.