У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель

Получив письмо от Офелии, Матиас Эйсагирре вылетел в Чили, сидя на полу военного самолета, поскольку в разгар мировой войны старались не тратить керосин на полеты из-за чьих-то фантазий. Он вихрем ворвался в дом на улице Мар-дель-Плата во время семейного чая, опрокидывая хрупкие столики и стулья с гнутыми ножками. В тот момент он был не похож на себя. Вместо любезного и доброжелательного жениха перед Офелией предстал совершенно незнакомый, одержимый человек; красный от гнева и мокрый от пота и слез, Матиас схватил ее и стал трясти. Его громогласные упреки не остались без внимания семьи, и таким образом Исидро дель Солар узнал, что творилось все это время у него под носом. Ему удалось выдворить взбешенного жениха из своего дома, пообещав тому разобраться с открывшимся безобразием по-своему, однако его родительская власть натолкнулась на коварное сопротивление дочери. Офелия отказалась не только дать объяснения, но и назвать имя своего возлюбленного и уж тем более раскаяться в своем решении. Она закрыла рот на замок, и не было на свете силы, способной вытянуть из нее хоть слово. Девушка оставалась бесстрастна к угрозам отца, слезам матери и апокалипсическим аргументам Висенте Урбины, которого срочно вызвали как духовного проводника и распорядителя указующего перста Господа Бога. Поскольку договориться с Офелией не представлялось возможным, отец запретил ей выходить из дому и велел Хуане зорко следить за дочерью.

Хуана Нанкучео приняла все произошедшее близко к сердцу, она любила Матиаса Эйсагирре, считая его чистокровным кабальеро, из тех, что здороваются с прислугой, называя каждого по имени, и потом он так обожал малышку Офелию, что другого мужа для нее и пожелать было нельзя. Хуана намеревалась самым тщательным образом исполнить приказ хозяина, но ее преданность охранника ничего не могла поделать с ловкостью влюбленных. Виктор и Офелия умудрялись договариваться о свиданиях в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время: в баре «Виннипег», с утра, пока он был закрыт, в невзрачных гостиницах, в парках или кинотеатрах, почти всегда при соучастии шофера. У Офелии было много свободного времени, так что ей легко удавалось избежать надзора Хуаны, в отличие от Виктора, у которого все дни были расписаны по минутам и который метался между университетом и таверной, с трудом выкраивая час-другой, чтобы провести их с любимой. Он совсем забросил семью. Заметив, как переменилась его жизнь, Росер вызвала Виктора на разговор со свойственной ей всегдашней прямотой:

— Ты влюблен, так ведь? Я не хочу знать, кто она, но прошу тебя, будь осторожен. Мы в этой стране гости, и, если ты вляпаешься в какую-нибудь историю, нас депортируют. Ты это понимаешь?!

Жесткость Росер обидела Виктора, впрочем, учитывая их необычное брачное соглашение, она была совершенно естественна.

В ноябре от туберкулеза умер президент Педро Агирре Серда, управлявший страной всего три года. Бедняки, жизнь которых улучшилась благодаря его реформам, оплакивали его, словно родного отца, раньше никто ничего подобного на похоронах политических деятелей не видел. Даже противники Агирре Серды из правого крыла вынуждены были признать его честность и принять скрепя сердце его видение мира — он оживил национальную промышленность, здравоохранение и образование, — но при этом они никак не могли позволить, чтобы Чили скатилась влево. Социализм хорош для Советов, которые далеко и, судя по всему, населены какими-то дикарями, но не для нашей родины. Дух светского и демократического государства, который принес покойный президент, — прецедент опасный, и повторять его не стоит.

Фелипе дель Солар встретил обоих Далмау на похоронах Агирре Серды. Они не виделись несколько месяцев, и после церемонии он пригласил их пойти куда-нибудь пообедать. Фелипе узнал об успехах обоих и о том, что Марсель, которому не исполнилось еще и двух лет, уже начинает говорить по-каталонски и по-испански. Он рассказал им о своей семье, о том, что мать собирается совершить с Малышом, его больным братом, паломничество в часовню Санта-Роса в Лиме, поскольку в Чили, к сожалению, наблюдается острая нехватка собственных святых, и что свадьба его сестры Офелии отложена. Ни один мускул не дрогнул на лице Виктора, когда он услышал новости об Офелии, но Росер кожей почувствовала его волнение и тут же поняла, в кого именно он влюблен. Она предпочла сохранить в тайне свое открытие, ведь если назвать имя девушки, возлюбленная Виктора неминуемо превратится в реальность. Дела обстояли еще хуже, чем она думала.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я же просила тебя, забудь о ней, Виктор! — упрекала она его вечером, когда они остались одни.

— Я не могу, Росер. Ты помнишь, как любила Гильема? Как любишь его до сих пор? У меня то же самое к Офелии.

— А у нее?

— И у нее. Она знает, что мы никогда не сможем быть вместе, и принимает это.

— Как думаешь, насколько хватит такой, как она, продолжать играть роль твоей любовницы? Она живет жизнью избранных, и так будет всегда. Чтобы пожертвовать ради тебя всем, нужно потерять рассудок. Повторяю, Виктор, если ваша связь выйдет на свет божий, нас пинками выгонят из страны. Эти люди могущественны.

— Никто ничего не узнает.

— Рано или поздно все тайное становится явным.

Бракосочетание Офелии было отменено под предлогом нездоровья невесты, и Матиас Эйсагирре вернулся к своим обязанностям в Парагвае, который он спешно покинул без разрешения начальника, никого в посольстве не поставив в известность. Его эскапада стоила ему выговора, но без особых последствий, поскольку он обладал редкой дипломатической ловкостью и сумел утвердиться в столь высоких политических и общественных сферах, куда посол, человек посредственный и недалекий, мог попасть с трудом. Офелию наказали вынужденным бездельем. Девушка в двадцать один год сидела дома сложа руки, под недремлющим оком Хуаны Нанкучео, и умирала от скуки. Ссылаться на закон о совершеннолетии не имело смысла, все равно ей некуда было идти, к тому же ей ясно дали понять: она не в состоянии содержать себя сама.

— Поостерегись, Офелия, если ты сейчас выйдешь в эту дверь на улицу, то больше уже никогда не войдешь в мой дом, — угрожал ей отец.

Девушка попыталась перетянуть на свою сторону Фелипе или кого-нибудь из сестер, но члены клана встали, как один, на защиту семейных ценностей, и в конце концов она поняла, что рассчитывать можно только на помощь шофера, своего преданного поверенного. Светская жизнь для Офелии прекратилась, ей запретили посещать балы и вечеринки, поскольку всем знакомым было объявлено, что она больна. Выходить из дому дозволялось только для посещения бедных монастырей и только в присутствии какой-нибудь сеньоры из Общества дам-католичек, а также на мессу с семьей или в художественную мастерскую, где было затруднительно встретить кого-либо из ее круга. Офелии пришлось закатить небывалую истерику, чтобы добиться от отца разрешения ходить на занятия по живописи. Шофер получал инструкции ждать молодую хозяйку три-четыре часа у дверей в мастерскую. Прошло несколько месяцев, а Офелия ничуть не преуспела в искусстве рисования, доказав таким образом отсутствие у себя таланта, о чем в семье и так уже знали. На самом деле она входила в парадную дверь мастерской с холстами, рисунками, мольбертом, проходила здание насквозь и выходила через заднюю дверь, где ее ждал Виктор. Свидания случались не часто, поскольку Виктору чрезвычайно трудно было подстроиться под расписание занятий Офелии так, чтобы это совпадало с его свободным временем. Виктор не высыпался, под глазами у него темнели круги, и он был настолько измучен, что порой погружался в сон еще до того, как его возлюбленная успевала раздеться во время свиданий в отеле.

От Росер же, напротив, исходила неистребимая энергия. Она освоилась с жизнью города и научилась понимать чилийцев, которые в глубине души были похожи на испанцев, — такие же щедрые, шумные, эмоциональные; она рассчитывала приобрести среди них друзей и заработать репутацию хорошей пианистки. Росер аккомпанировала на радио, играла в отеле «Грийон», в соборе, в клубах и в частных домах. О ней шла молва как о достойной молодой женщине с хорошими манерами, которая может сыграть на слух все, что ни попросят; достаточно насвистеть пару тактов, и через несколько секунд она сыграет эту мелодию на фортепиано, — очень востребованное умение на праздниках и в других торжественных случаях. Росер зарабатывала намного больше, чем Виктор в своем «Виннипеге», но должна была скрывать, что у нее есть ребенок; до четырех лет Марсель называл ее не мама, а сеньора. Первые слова, которые выговорил мальчик, были: «Белое вино». Он произнес их на каталонском, играя на заднем дворе таверны своего отца. Росер и Виктор по очереди носили малыша в рюкзаке, пока он не стал слишком тяжелым. Стиснутый в тепле рюкзака, прижавшись к спине матери или отца, Марсель чувствовал себя в полной безопасности; это был спокойный, молчаливый мальчик, который ни с кем не общался и редко о чем-нибудь просил. Мать носила его на радиостудию, а отец — в таверну, но большую часть времени он проводил в доме одной вдовы с тремя кошками, которая соглашалась посидеть с ним за скромную штату.