Заметки о Гитлере - Себастьян Хаффнер

В пользу такой точки зрения говорит также то, что при наступлении в Арденнах Гитлер явно отошел от своей оборонительной концепции августа 1944 года. Она была нацелена на бесконечный ужас: жесткое, затяжное сопротивление на всех фронтах и там, где армии вынуждены были отступить, тотальная народная война на всех утраченных территориях. Но наступление в Арденнах скорее было нацелено на конец ужаса, на сжигание последних военных сил в последней безнадежной наступательной битве. Если спросить себя, почему Гитлер неожиданно поменял свое решение, то приходишь к такому ответу: потому что он увидел, что из тотальной народной войны ничего больше не выйдет, что массы немецкого населения не хотят её. Они больше не думали и не чувствовали так, как думал и чувствовал Гитлер. Хорошо, тогда их следует за это наказать — и именно смертью: это было последнее намерение Гитлера.

Можно спорить о том, было ли оно невысказанно провозглашено уже наступлением в Арденнах. Ясную и неопровержимую форму во всяком случае это намерение получило в приказах фюрера от 18 и 19 марта 1945 года, которыми Гитлер приговорил Германию к смерти народа.

К этому времени русские стояли на Одере, американцы были за Рейном. Об удержании фронта больше нечего было думать, встреча западных и восточных союзников посреди Германии была лишь вопросом недель. Но поведение населения в восточных и западных областях боевых действий и отступлений было очень отличающимся: на Западе оно оставалось там, где было, вывешивало из окон скатерти и простыни как знак капитуляции и часто обращалось к немецким офицерам с просьбой не защищать больше их деревню или город, чтобы таким образом в последний момент сохранить их от разрушения.

На такой настрой населения на Западе Гитлер дал ответ в первом из своих приказов фюрера от 18 марта. Он приказал западные области Германии, подвергшиеся вторжению, «немедленно, начиная с непосредственного тыла боевых действий, очистить от всего без исключения населения». Приказ был составлен в ходе обсуждения положения за этот день и непривычным образом вызвал возражения. Альберт Шпеер, бывший ранее архитектором Гитлера, а в описываемое время — министр вооружений, ныне последний выживший свидетель последней фазы Гитлера, повествует об этом так:

«Один из присутствовавших генералов стал убеждать Гитлера, что это будет невозможно — произвести эвакуацию сотен тысяч. Ведь в наличии совершенно нет поездов. Транспортное сообщение давно уже полностью парализовано. Гитлер остался непоколебим. «В таком случае им следует маршировать пешком!» — ответил он. Это тоже невозможно организовать, возразил генерал, для этого будет необходимо обеспечение, потоки людей потребуется направлять через малонаселенные области, да и у людей нет требуемой обуви. Он не закончил. Нисколько не тронутый его словами, Гитлер отвернулся».

Этот приказ — отправить немцев западных областей Германии без обеспечения на марш без цели — который можно назвать только «Маршем смерти», даже попыткой массового убийства — в этот раз нацеленной на немцев. Второй приказ фюрера от 19 марта, так называемый «Нероновский приказ»[31], цель которого совершенно ясна — отнять у немцев, а именно теперь у всех немцев, любую возможность выживания. Его решающий абзац гласит:

«Все военные, транспортные, промышленные сооружения, средства связи и жизнеобеспечения, а также иные реальные ценности в пределах рейха, которые противник каким–либо образом сразу или в обозримое время может сделать полезными для продолжения его борьбы, должны быть уничтожены».

А для пояснения Гитлер «ледяным тоном» так прокомментировал протестующему Шпееру, согласно его свидетельству:

«Когда победа в войне потеряна, то народ тоже должен проиграть. Нет необходимости оглядываться на основные средства, которые нужны немецкому народу для его самого примитивного дальнейшего существования. Наоборот — лучше разрушить эти вещи. Потому что народ проявил себя более слабым, и будущее принадлежит исключительно более сильному восточному народу. Что остаётся после этой борьбы, это и так уже малоценные существа, потому что лучшие пали в битве».

Вспоминается высказывание, которое Гитлер сделал уже 27 ноября 1941 года, когда впервые всплыла возможность поражения, и которое мы должны еще раз процитировать. Вспомним, что сказал тогда Гитлер:

«Я и в этом холоден как лёд. Если немецкий народ когда–то больше не будет достаточно силен и готов пожертвовать свою кровь для своего существования, то он должен будет исчезнуть и быть уничтоженным другой, более сильной державой. В таком случае я не пролью по немецкому народу ни одной слезы». Теперь в известной мере так и было, и теперь он делал это всерьёз.

Оба приказа Гитлера от 18 и от 19 марта 1945 года не были полностью исполнены. Ведь в противном случае от немцев действительно осталось бы немного, что за два года до этого Геббельс намеревался совершить в отношении евреев. Шпеер старался изо всех сил, чтобы саботировать исполнение приказа о разрушениях. Были также и другие нацистские функционеры, которые пугались крайностей; часто разрушению основ их существования сопротивлялись непосредственно заинтересованные, с большим или меньшим успехом; и наконец быстрое, лишь редко сдерживаемое серьезным сопротивлением продвижение союзников обеспечивало то, что немцы были избавлены от всех тягот судьбы, которые им предназначил Гитлер.

Но не следует представлять события так, как если бы последние приказы Гитлера были полностью сказаны в пустоту и больше не имели никаких реальных воздействий. Часть Германии в середине марта 1945 года еще не была оккупирована. Там приказ фюрера был еще наивысшим законом, и среди функционеров партии и СС всё еще были фанатики, которые думали и чувствовали как фюрер. Теперь они в течение шести недель соревновались с вражескими воздушными налетами и вражеской артиллерией в деле окончательного разрушения Германии, и существует множество рассказов, из которых можно узнать, что население большинства немецких городов и местностей в последние недели войны спасалось между двух огней, научившись больше бояться собственных подразделений по уничтожению и патрулей СС, чем врага.

В действительности намерение Гитлера, которое они исполняли, было более жестоким, чем намерения врага: вражеские армии, во всяком случае западные, вовсе не преследовали цель «разрушить сооружения, которые нужны немецкому народу для его примитивнейшего дальнейшего существования». Следствием этого было также то, что вражеская оккупация, которая происходила теперь очень быстро, абсолютно в большинстве случаев (во всяком случае на Западе) приветствовалась как избавление и что американцы, британцы и французы, ожидавшие встретиться с народом национал–социалистов, вместо этого натолкнулись на основательно утративший иллюзии народ, который не желал больше иметь ничего общего с Гитлером. Они часто принимали это тогда за подхалимское раболепие; но так было лишь в незначительной части случаев. Люди чувствовали себя поистине преданными своим фюрером, и по праву. «Перевоспитание», задачу которого возложили на себя союзники, грубым образом Гитлер сам выполнял в свои последние недели. Немцы чувствовали себя в эти недели как женщина, чей возлюбленный неожиданно оказался её убийцей и которая криком призывает обитателей дома на помощь от человека, с которым она связалась.

Сделаем совершенно ясными обстоятельства дела: в разрушительных приказах Гитлера от 18 и 19 марта 1945 года речь больше не идет о героической борьбе до конца, как это было еще осенью 1944 года. Не могло служить героической борьбе до конца то, что сотни тысяч немцев посылались на смертельное шествие вглубь страны и приказывалось там точно так же разрушать всё, что им требовалось для самой примитивнейшей жизни. Гораздо более вероятно, что целью этой последней, теперь направленной против Германии гитлеровской акции массового убийства могло быть только наказание немцев за то, что они больше не отдавались охотно героической борьбе до конца, то есть уклонялись от предназначенной для них Гитлером роли. В глазах Гитлера это было преступление, которое должно караться смертью — как это уже было. Народ, который не принял назначенную ему роль, должен умереть: так Гитлер думал всегда, и посему смертельный разворот Гитлера против Германии в конце войны представляет собой удивительную параллель с его убийственным изменением отношения к полякам в её начале.

Ведь первоначально Гитлер вовсе не предусматривал для поляков массовых убийств, как для евреев и для русских. Роль, которую он для них предназначил, была гораздо более подобна роли румынов: роль подчиненного союзника и вспомогательного народа во всегда планировавшейся завоевательной войне против России. Отказ Польши от этой роли был настоящей причиной войны Гитлера против Польши — вовсе не Данциг, который уже многие годы при полном польском согласии управлялся национал–социалистическим сенатом полностью в соответствии с пожеланиями Гитлера; Данциг был только предлогом. Но теперь интересно то, что Гитлер, после того как он победил Польшу с военной точки зрения, никак не использовал свою победу для того, чтобы осуществить свою прежнюю цель, то есть навязать Польше отвергнутые ею союзные отношения, что было бы политически последовательно и по положению вещей вероятно вовсе не было бы невозможным. Вместо этого он превратил Польшу в объект бессмысленной, яростной пятилетней оргии наказания и мести, в которой впервые вырвалась на волю его склонность к уничтожению при отключении всякого политического здравого смысла. В Гитлере наряду с высокоодаренным политиком, каким он был, всегда сосуществовал массовый убийца. И если изначально для своего влечения к убийствам он выбирал в качестве жертв только евреев и русских, то там, где его воля перечеркивалась, влечение к убийству брало верх над политическим расчетом. Так было в начале войны в Польше; и так стало в конце войны в Германии.